Тропою испытаний. Смерть меня подождет - Григорий Анисимович Федосеев

— Утром я не ошибался, не должно быть дождя, да, видно, небо решило иначе. Ещё послушай старика: если дождь придёт в ночь, то выпадет снег.

Вместе выходим на перевал. И с запада, из-за Джугджура, выползла туча, её белизна слепит глаза. Ещё больше потускнело небо…

Уже два часа, скоро время наблюдений, а я ещё далеко от пункта. На седловине мы расходимся со стариком, он направляется в лагерь, а я иду гребнем на вершину, к Михаилу Михайловичу. Так ближе.

Отрог, по которому я поднимаюсь на вершину, к пункту, завален крупными обломками, кое-где торчат скалы. Тороплюсь, иду наперегонки со временем. Проклятый рюкзак, я слишком пожадничал, взял много мяса, вот и не могу отдышаться на крутом подъёме. Как на грех, внезапно налетает сильный ветер.

Тороплюсь. С трудом карабкаюсь по шатким камням. Но уже близка вершина. На пункте меня давно заметили. Там двое. Кажется, Нина.

— Скорее идите сюда! У Трофима горит свет, — кричит она, обрадованная. — Мы ему сообщили, что я здесь!

— Вот и хорошо, — отвечаю я. — Дьявол меня дёрнул пойти по гребню да ещё с грузом, — и я, собрав остатки сил, схватился руками за последний выступ.

— Тебя, кажется, с полем, дружище?! — кричит Михаил Михайлович, помогая мне выбраться на площадку.

— Иди ты к бесу со своим полем — я еле ноги волочу.

Он бесцеремонно стаскивает с меня рюкзак, развязывает, достаёт жареный кусок мяса, отщипывает край, угощает Нину, отщипывает себе и аппетитно жуёт.

— Надо было больше поджарить, — с усмешкой кольнул Михаил Михайлович.

— Это вместо благодарности? Нина, проследи-ка, чтобы он не слишком распускал аппетит.

Нина смеётся.

— Как думаешь, Миша, тучи не помешают? Посмотри, как раздуло их.

Его рот занят, и он неопределённо мычит.

С севера продолжает набегать холодными порывами ветер. Чёрно-лиловые тучи, соединившись, захватили полнеба к северо-западу от нас. Под их тёмным сводом блекнут в сумрачной синеве далёкие хребты. Воздух сух. Солнце ещё удерживает за собой узкую полоску у горизонта.

— Чувствуешь, Миша, зимой веет с севера. Надо поскорее убираться отсюда, выпадет снег, не ахти как уютно будет тут, в поднебесье!

— Сегодня закончим, нам ведь нужна одна ночь. А тучи пройдут, с севера они обычно не задерживаются.

— Хорошо, что ты так уверен, — успокаиваюсь я.

Перед нами горы, залитые солнцем. Их западные гребни, урезанные сумрачными тенями, кажутся отвесными стенами. А ниже, куда веками стекаются камни, виднеются исполинские осыпи, и кое-где бродит по щелям холодный туман. Далеко направо, ближе к Охотскому морю, вздымается голец Сага, весь испещрённый чёрными впадинами. На его тупом конусе виден солнечный зайчик — это Трофим даёт отражённый солнечный свет зеркалами гелиотропа. Такие же светящиеся зайчики видны ещё на трёх господствующих вершинах, расположенных южнее и севернее, на расстоянии 25–40 километров от нас.

Остаётся с полчаса времени до того, как прекратятся дневные колебания воздуха, влияющие на точность наблюдений. Мы терпеливо ждём.

— Ты бы хотела теперь поехать в Баку? — спрашиваю я Нину, намеренно стараясь увести её в прошлое.

— Непременно съездим с Трофимом. Об этом я часто думаю. Теперь там уже нет ни тех подвалов, ни карьеров, ни Хлюста… Да и о нас забыли, как о прошлогоднем ветре. И всё же интересно будет увидеть знакомые места, взглянуть на них другими глазами.

— Когда мы работали в Дашкесане, я как-то привёл Трофима в милицию с крадеными часами. Следователь упорно расспрашивал о каком-то беспризорнике, Ермаке, которого они усиленно тогда разыскивали.

Нина встрепенулась.

— Ермак?… Его давно нет в живых, он умер и для нас, и для милиции, — и на её лицо легла грусть воспоминаний.

— Кто же он был?

— Хороший парень, а для тех, кто его искал, — главарь беспризорников.

— А ты сожалеешь о том времени?

— Я о нём теперь редко вспоминаю. То были другие, трудные, годы. Важно, что мы с Трофимом пережили бурю, вернулись к жизни, нашли новых друзей и ещё будем с ним счастливы. Но нам нелегко достался этот перелом.

Михаил Михайлович поднимается к инструменту. Туча надвигается на нас, тяжёлой глыбой давит на землю. Под нею, в ожидании чего-то недоброго, распластались огромные каменные кряжи. У дальнего их края, где в темноте слились тучи с горизонтом, в бликах молний хлещет дождь. Но над нами ещё солнце и лоскут прозрачной синевы.

Даю всем сигнал: «Приступаем к наблюдениям».

Михаил Михайлович быстро диктует отсчёты. Я еле успеваю записывать, вычислять. На какое-то время мы с ним забываем про погоду, про горы, про своё существование. И вдруг над нами бездной света разрываются небеса, и, точно пронзённая разрядами, вздрагивает земля. Откуда-то издалека, снизу, доносится кудахтающее эхо обвала.

Снова тишина, выжидающая, долгая.

— Теперь можно и передохнуть, — говорит Михаил Михайлович, снимая инструмент и укладывая его в ящик.

Я делаю в журнале последнюю запись. Вот-вот туча накроет закатное солнце. Даю сигнал на пункты зажечь фонари, и мы все трое сбегаем под карниз, следим оттуда за страшным небом. Его близость, его неодолимое молчание вызывают невольную боязнь.

Как жалок и беспомощен ты, человек, перед этой грозной стихией!

Отяжелевшие тучи ползут низко над горами, окутывая землю мазутной чернотой. От мрака сдвинулись вершины хребтов. Что-то будет — это ощущение ни на минуту не покидает нас. И вдруг блеск, почти кровавый, и в то же мгновение над нами раздаётся оглушительный удар. Что-то с треском сыплется с неба и, отдаляясь, где-то в провалах заканчивается глухим аккордом. Снова рвётся небо, опаляя нас ярким светом, ещё и ещё падает на вершины удар за ударом. Голец вздрагивает. Нина, бледная, растерянная, прижимается ко мне. Она впервые видит так близко грозовые тучи, их разгул.

Ливень накрывает вершины крылом. Всё крепче дует ветер. Угрожающе грохочут небеса. Вспышки молний неотделимы от разрядов. Какая сокрушительная сила в тучах!

Снизу к нам приближается непрерывный шум. Резко похолодало. Вместе с дождём падает на камни град, всё гуще, всё крупнее. Он налетает шквалами, за десять минут отбеливает хребты.

Гроза отходит на северо-восток, и оттуда доносится непрерывный рокот разгневанных туч. Следом уплывает темнота, вместе с ливнем и ветром. Ещё несколько минут, и мы приходим в себя, но ощущение какого-то невероятного физического напряжения не оставляет.

Солнце, сквозь сизый сумрак, прощальными лучами ласкает исхлёстанную землю. В розовом закатном свете крупные градины сверкают, словно самоцветы. Куропатка громким криком собирает разбежавшихся птенцов.

Мы покидаем своё убежище, поднимаемся на пирамиду. На западе от горизонта отдирается плотный войлок облаков.

Нам хорошо видно, как, отступая от нас, тучи наваливаются свинцовой тяжестью на голец Сага. Бездонную черноту раскалывает