Прекрасная Гортензия. Похищение Гортензии. - Жак Рубо

Полакомившись, он пробежал через сквер и вышел навстречу буре, прижимаясь к стенам, — продолжить свое ночное наблюдение. Ибо Александр Владимирович, словно тень, следовал за молодым человеком из автобуса «Т», тем, кого Гортензия знала и любила под именем Морган, и тем самым, как мы теперь можем признаться (читатель, конечно, давно уже догадался об этом, ведь читатель гораздо умнее нашего редсовета, который потребовал этого идиотского разъяснения, — а что поделаешь?), кого Александр Владимирович видел в доме 53 и о ком, как показало расследование Арапеда, консьержка мадам Крош не имела ни малейшего понятия: то есть, по всей очевидности (но мы этого не утверждаем!), молодой человек самовольно занял пустующую квартиру.

Александр Владимирович шел за ним повсюду; довелось побывать и у Гортензии, где он насмотрелся на прелести нашей героини и неоднократно был бесстрастным свидетелем любовных игр, с его точки зрения, далеко не столь изысканных, как восхитительный танец рыжей кошечки Орсэллсов, которой он посвящал все свободное от слежки время. А следить за молодым человеком было необходимо: хотя Александр Владимирович во многом уже разобрался, решающего звена в цепи пока недоставало. Он знал, что, несмотря на бурю, а возможно, именно из-за бури, молодой человек сегодня ночью выйдет из дому, и чувствовал, что скоро совершит открытие, которое изменит все его будущее.

А буря вовсю бушевала над городом; под ударами ветра автомобили выписывали зигзаги, стараясь по возможности не сталкиваться друг с другом; автобус «Т» застрял на перекрестке, и одна миниатюрная старая дама в миниатюрном автомобильчике, едва доходившем автобусу до щиколотки, поносила его такими словами, что люди в автобусе вздрагивали от удивления, когда удавалось их расслышать, — свирепый ветер то и дело набивал рот воздухом, не давая переварить его и выдохнуть. А влюбленная пара, не обращая внимания на весь этот кавардак, увлеченно применяла на практике формулу, которую вы можете найти (под названием corkscrew movement[5]) в одном из томов «My Life and Loves»[6] Фрэнка Харриса — одной из любимейших книг Гортензии, когда ей было четырнадцать лет. Она добралась до нее, взломав «особый» ящик родительского книжного шкафа, и отдала ей предпочтение перед Крафт-Эбингом и Хавелоком Эллисом. И Фрейдом.

Александр Владимирович вздохнул, уселся в выжидающей позе, подобрав под себя лапы, и стал думать о другом.

Буря бушевала всю ночь. Между двумя натисками ветра пошел дождь. На город низверглись потоки воды, унося к переполненным водостокам всевозможный мусор и выполняя за городское управление большую часть непосильной работы по уборке собачьего дерьма, из-за которого наши улицы превратились в сплошную добрую примету.

Молодой кн… (досадная опечатка: мы хотели сказать «молодой человек»), как и предвидел Александр Владимирович, надолго ушел из дому этой ночью. Он надежно защитил себя от непогоды, надев непромокаемый плащ и клеенчатую шляпу. А вот Александр Владимирович, несмотря на свою осторожную походку и знание местности, все же промочил лапы; он от души пожелал, чтобы эта история поскорее закончилась. Молодой человек вернулся к себе (если можно так сказать) около трех часов ночи, как обычно, нагруженный чемоданами и свертками; вскоре он отправился к Гортензии, чтобы насладиться отдыхом (мы не говорим: праведным отдыхом).

Буря почти что исчерпала свои сюрпризы. Тучи, вернее, то, что от них еще осталось и было в состоянии двигаться, построились в когорты, центурии и легионы и ушли к востоку, постепенно освобождая небо и готовя нежную утреннюю зарю над опустошенным городом: на земле валялись ветки деревьев и каминные трубы; из прорванной канализации выливались мутные хлорированные потоки и смешивались с чистыми небесными водами; в общем масса работы для водопроводчиков и мусорщиков, а впоследствии и для армии, поскольку наводнения не заставят себя ждать.

Но в этот предрассветный час все было спокойным и безмятежным. Атмосферное давление и степень влажности воздуха резко изменились, горожанам стало легче, они обрели наконец долгожданный отдых и легли спать, заранее готовые к тому, что жизнь в городе придет в норму не сразу. Птицы снова появились на деревьях, напились из луж и защебетали среди свежей, вымытой листвы нечто похожее на мелодии Мессиана. Солнце, от страха спрятавшее голову под подушкой, уже собиралось потихоньку возвращаться. Водосточный желоб в сквере Отцов-Скоромников был забит землей и песком. Дождевые реки оставили после себя извилистые песчаные дюны и отмели, удивительно напоминавшие пересыхающее русло Луары, и ученые из университетской лаборатории внутренних вод, которым министерство урезало фонды, решили продолжить исследования здесь, поскольку воспроизведение явлений природы в натуральную величину было им уже не по карману.

Александр Владимирович удостоверился, что молодой человек крепко спит в объятиях Гортензии, нагой, невинной и такой безмятежной в час грозного ненастья, словно на нее слетел безгрешный сон Вероники Буайо. Затем он выскочил на перекресток, перешел улицу Вольных Граждан и вернулся в сквер, где вдруг застыл как вкопанный перед открывшимся ему зрелищем. Под окном одной из квартир в третьем подъезде, а именно квартиры на третьем этаже справа, где жил молодой человек, лежали обломки какого-то керамического изделия, очевидно, посуды; хотя нет, это были обломки статуэтки, которую Александр Владимирович видел в главе 3 на подоконнике рядом с бутылкой молока. Резкий порыв ветра нарушил ее равновесие, и она, повинуясь силе тяжести, с ускорением, близким к g (с учетом сопротивления воздуха, разумеется), упала вниз и разбилась на N кусков (он не успел их сосчитать); Александр Владимирович в одно мгновение увидел опасность, угрожающую его планам; так же мгновенно он понял, что надо делать, и начал действовать (все вместе заняло не более секунды, ведь коты обладают необычайно быстрой реакцией); оглядевшись вокруг и убедившись, что его никто не видит (было шесть утра, небо на востоке едва начало светлеть, но сквер Отцов-Скоромников был совершенно безлюден), он передвинул лапой обломки статуэтки (по одному) на нужное расстояние.

Затем он улыбнулся в усы и возвратился в бакалейную лавку.

Коты обладают необычайно быстрой реакцией, и передвижение обломков статуэтки, поверженной наземь во время великой бури равноденствия, заняло всего лишь секунду. Но нам надо с большим упорством, чем в предыдущей главе, задаться вопросом: с какой целью Александр Владимирович совершил этот поступок, возымевший ощутимые последствия. Глава 18 (настоящее дополнение относится к ней, будучи вместе с тем продолжением рассказа о любовном приключении Александра Владимировича) дала Александру Владимировичу некий мотив, правда окутанный тайной. И у главы 18, конечно, имеются на это свои причины (нам ли не знать, мы сами ее писали). Однако следует помнить, что у кошачьих поступков в отличие от человеческих никогда не бывает единственного или даже главного мотива. Когда человека раздирают различные чувства, в конечном итоге побеждает одно (это происходит от несовершенства человеческой речи, неспособной выразить все в таком гармоничном звуке, как «мяу», но растягивающей мысль на длинные фразы. Не говоря уже о различии языков, множественных, а потому и несовершенных).

У Александра Владимировича была еще как минимум одна, менее веская причина для того, чтобы передвинуть обломки статуэтки. Мы раскроем ее в два приема (связанных между собой логически и хронологически) в главах 23 и 26.

Глава 19

Сон Арапеда

Инспектору Арапеду снился сон. Ему снилось, что он находится в большом, чисто прибранном полицейском комиссариате с современным оборудованием, где у него есть свой кабинет и своя комната для допросов. Тот же сон снился ему прошлой ночью и все остальные ночи с самого начала романа; он полностью сознавал это и всеми силами пытался уловить смысл сновидения, снова и снова ускользавший от него. В кабинете находились трое: он сам как действующее лицо и одновременно как взгляд со стороны (то есть он знал, что спит и действует во сне); инспектор Блоньяр, державший в руке стакан с минимум четырьмя порциями гренадина-дьяволо и огромный лакричный батончик размером с плитку шоколада; и наконец, на желтом пластиковом стуле, купленном в дешевом дижонском универмаге во время командировки (это был кухонный стул Арапеда, он его сразу узнал), — подозреваемый Икс. Арапеду очень хотелось увидеть его лицо. Каждую ночь ему казалось, что он лучше различает его черты, но это было как знакомая фамилия, которая вдруг выпадает из памяти, или общеизвестное иностранное слово, которое почему-то не можешь перевести (Арапед понял, что слова иностранного языка — это все равно что имена и фамилии в родном языке, и чрезвычайно гордился своим лингвистическим открытием). Подозреваемый сидел на желтом стуле, пытаясь, и пока что успешно, скрыть свое лицо, которое — Арапед не сомневался в этом — было лицом преступника, но во сне он был подозреваемым, так как находился на допросе.