Планета Шекспира - Клиффорд Саймак
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Все еще тяжело дыша, Хортон вновь поднялся на четвереньки и наконец достиг вершины. Там, на маленькой плоской площадке, увенчивающей холм, он посмотрел вниз, на другую сторону и убедился, что холм действительно был конусом. По всей своей окружности склон подымался под тем же самым углом, как и там, где Хортон только что вскарабкался.
Сидя по-турецки, он посмотрел через пруд туда, где на противоположном гребне виднелось кое-что из строений заброшенного поселения. Он попытался проследить очертание застройки, но это оказалось невозможным из-за сильных зарослей, смазывающих линии. Несколько левее находился домик Шекспира. От костра поднималась тонкая струя дыма. Хортон там никого не заметил. Плотоядец, более, чем вероятно, еще не вернулся со своей охотничьей вылазки. Тоннеля он не различал из-за углубления, в котором тот находился.
Сидя, Хортон механически выдергивал траву. Некоторые травинки выдергивались, к их корням приставала глина. «Глина, — сказал себе Хортон, — забавно». Что бы здесь делать глине? Он вынул карманный нож и, открыв лезвие, вонзил его в почву, выкопав небольшую ямку. Насколько он мог видеть, везде была глина. А что, спросил он себя, если весь этот холм сделан из глины? Нечто вроде чудовищного нарыва, выросшего давно-давно и сохранившегося до сих пор. Хортон вытер лезвие и закрыл нож, сунул его обратно в карман. Интересно было бы, подумал он, если будет время, разобраться в геологии этого места. Только какая разница? На это уйдет уйма времени, а он не собирался оставаться так долго.
Поднявшись на ноги, Хортон начал осторожно спускаться по склону.
У тоннеля он нашел Элейну и Никодимуса. Женщина сидела на валуне и глядела, как Никодимус работает. Тот держал молоток и стамеску и высекал канавку вокруг панели.
— Вы вернулись, — сказала Элейна Хортону. — Что вас так задержало?
— Я кое-что обследовал.
— В городе? Никодимус мне говорил о городе.
— Нет, не в городе, — ответил Хортон, — да и не город вовсе.
Никодимус обернулся, не выпуская молотка со стамеской.
— Я пытаюсь вырубить панель из скалы, — сказал он. — Может быть, мне это удастся. Тогда я смогу добраться до нее сзади и поработать над ней оттуда.
— А что ты будешь делать, — спросил Хортон, — если оборвешь провод?
— Там не должно быть никаких проводов, — ответила Элейна. — ничего даже близко столь примитивного.
— К тому же, — добавил Никодимус, — если я смогу отделить панель, то, может быть, смогу и отколупнуть покрытие.
— Покрытие? Ты же говорил, что это силовое поле.
— Я полагаю, — заметил Хортон, — что второго бокса не оказалось. Того, который открывает покрытие.
— Нет, — подтвердила Элейна, — а это значит, что кто-то вмешался в конструкцию. Кто-то, не желавший, чтобы кто-либо покинул эту планету.
— Вы имеете в виду, что планета закрыта?
— Полагаю, что так, — согласилась она. — Полагаю, что на других тоннелях должен был быть установлен какой-то знак, предупреждающий не пользоваться переключателем, ведущим на эту планету; но если и так, то знаки давно уж исчезли, или, может быть, они есть, но мы не знаем, чего искать.
— Даже если б вы их нашли, — заметил Никодимус, — вы, по всей вероятности, не смогли бы их прочесть.
— Это верно, — согласилась Элейна.
По тропе вразвалку приближался Плотоядец.
— Я вернулся с новым свежим мясом, — объявил он. — Как у вас здесь дела? Удалось ли вам разрешить проблему?
— Нет, — ответил Никодимус, возвращаясь к работе.
— Долгонько это у вас занимает, — заметил Плотоядец.
Никодимус опять повернулся.
— Кыш у меня из-за спины! — бросил он. — Ты меня донимаешь с самого начала. Вы с твоим дружком Шекспиром годами лодырничали, не делая ничего, а теперь ты ждешь, чтобы мы заставили это заработать за час-другой.
— Но у вас есть инструменты, — проскулил Плотоядец. — Инструменты и обучение. У Шекспира ничего этого не было, и у меня тоже нет. Казалось бы, имея инструменты и обучение…
— Плотоядец, — сказал Хортон, — мы ведь не говорили тебе, что сможем что-то сделать. Никодимус сказал, что он попытается. Тебе не давали никаких гарантий. Перестань вести себя так, словно мы нарушили данное тебе обещание. Никто ничего не обещал.
— Может быть, лучше, — предложил Плотоядец, — чтобы мы попробовали какое-нибудь волшебство. Поколдовали все вместе. Мое волшебство, ваше волшебство и ее волшебство, — он указал на Элейну.
— Волшебство не подействует, — коротко сказал Никодимус. — Если оно только вообще существует, волшебство.
— О, волшебство-то существует, — заверил Плотоядец. — Тут нет вопроса. А вы бы так не сказали? — воззвал он к Элейне.
— Я видала волшебство, — ответила та, — или то, что считалось волшебством. Кое-что из этого вроде бы действовало. Не каждый раз, конечно.
— Случайность, — заявил Никодимус.
— Нет, больше, чем случайность, — возразила она.
— Почему бы нам всем попросту не уйти отсюда, — сказал Хортон, — и не предоставить Никодимусу возможность делать то, что он делает. Если только, — добавил он Никодимусу, — тебе не нужна никакая помощь.
— Не нужна, — ответил Никодимус.
— Пойдемте, посмотрим город, — предложила Элейна. — Умираю, хочу его осмотреть.
— В лагере остановимся и возьмем фонарик, — сказал Хортон. У Никодимуса он спросил: — У нас ведь есть фонарик, не так ли?
— Да, — ответил Никодимус. — Вы его найдете в одном из тюков.
— Ты с нами пойдешь? — спросил Хортон Плотоядца.
— С вашего позволенья, нет, — ответил Плотоядец. — Город для меня беспокойное место. Я лучше останусь здесь. Я буду ободрять робота.
— Ты будешь держать пасть на замке, — заявил Никодимус. — Ты ни пикнешь и не шевельнешься. И советов давать не будешь.
— Я так и сделаю, — промолвил смиренный Плотоядец, — ты меня даже не заметишь.
17
«Вся ее жизнь прошла в комитетах, — призналась себе гранд-дама, — и было время, когда она думала об этом теперешнем деле как о разновидности комитета. Просто новый комитет, говорила она себе, пытаясь одолеть страх перед тем, на что она согласилась, пытаясь перевести это на обыденные и понятные (для нее) выражения, чтобы в нем уже негде было угнездиться страху. Хотя, — припомнила она, — страх этот перевешивался иным страхом. И почему так случилось, — спросила она себя, — что мотивом ее оказался страх? В то время, конечно, кроме как в некоторые тайные минуты, она не признавала страха. Она говорила себе и заставляла верить других, что она действует из чистого альтруизма, что она не думает ни о чем ином, кроме блага человечества. Она верила в это, или полагала, что верит, потому, что такой мотив так хорошо укладывался в то, чем она занималась всю жизнь. Она была известна добрыми делами и глубоким состраданием ко всему страждущему человечеству, и так легко было считать, будто приверженность ее благу народа Земли просто оказалась перенесена на это последнее самопожертвование.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});