Почтенные леди, или К черту условности! - Ингрид Нолль

Наверняка у них оборудование, о каком мы и не слыхивали. На каждой кухне полно своих трюков. У моей матери, к примеру, был ящик-термос. Никто из детей в ту пору не догадывался, что это такое.

Часто подручные устройства делали своими руками. Для этого требовался плотно закрывающийся ящик, который обивали древесной шерстью, старыми газетами и тряпками; под крышкой прибивали подушку. Далее: надо было впихнуть эмалированную кастрюлю точно в свободное пространство.

— Проще говоря, по принципу термоса-контейнера, — комментирует Моритц, — изолировать и держать в тепле, это понятно, но варить?!

Вся суть в медленном приготовлении. Ставишь вечером на плиту рис с говядиной или гороховый суп, на ночь переставляешь в ящик и на следующий день получаешь готовый густой суп, не тратя при этом никакой энергии.

— Для экологически мыслящих домохозяек это и сегодня достойное решение, — замечаю я, — однако микроволновка тоже позволяет делать много полезного.

— Я тоже хочу ящик-термос, — говорит Рикки, — ты мне сделаешь такой, Моритц?

— Не вопрос, только вместо тряпок я возьму пенопласт и стиропор.

— Ну, супер! У вас в запасе много еще таких хитрых штучек? — интересуется Рикарда.

Аннелиза часто поступала следующим образом: ставила на плиту курицу, наливала побольше воды, добавляла приправ и, поварив какое-то время, выключала плиту. Потом втыкала серебряную ложку в бледную тушку птицы и плотно закрывала крышку. Спустя двенадцать часов мягкое мясо легко отделялось от костей, а из компонентов можно было приготовить куриный суп или превосходное фрикасе. Аннелиза больше меня знает кухонных секретов. А как у нее, собственно, дела? Оставляю молодежь наслаждаться завтраком и иду искать мою больную подругу. Открываю дверь в номер тихо, чтобы не помешать. Смотрю на пустую кровать и открытое настежь окно. Дверь в ванную открыта, и я вижу, как Аннелиза старательно смывает туалет. Может, ее вырвало?

Я вздыхаю и вхожу. Из-за шума воды она не услышала, как я приблизилась, и испугалась. На Аннелизе только ночная рубашка в цветочек, ноги босые; в руках коробочка с надписью «Ромашка». Сквозняк поднимает в воздух сушеные листики, они определенно не из ее желудка.

— Сокровище мое, — говорю ей, — что ты тут делаешь? Я сама могла бы заварить тебе чай!

Подруга стряхивает последние крошки ромашки в туалет и спускает воду. Ее поведение кажется совершенно бессмысленным. Я осторожно беру Аннелизу под руку и снова укладываю в кровать.

— Ты должна избавиться от пустых коробочек! — словно в горячке повторяет она. — Сама я сегодня, к сожалению, не смогу выйти из отеля. Лучше всего бросить их в мусорный контейнер.

Я сообразила, в чем дело. Жестяные коробочки были не из нашего дома, она прихватила их на кухне Бернадетты. Настало время прояснить ситуацию. Я села на край кровати, решив, что не уйду, пока она мне не выложит все в подробностях. Мало-помалу правда стала выходить на свет.

— Представь последствия, если бы дети Эвальда попили этого чайку! У меня было мало времени, я не могла пойти на такой риск!

— Ты же клялась, что не имеешь отношения к смерти Бернадетты! — воскликнула я.

Видимо, Аннелиза решила немного посодействовать своему танцевальному партнеру, рассказав о свойствах ядовитых растений. Особенно она рекомендовала Эвальду обратить внимание на крайне ядовитый аконит, который, по случайному совпадению, растет в нашем саду. При этом продемонстрировала на небольшом примере, что высушенные и истолченные листики растения в жестяной коробке из-под травяного чая ни у кого не вызовут подозрений.

— Бернадетта очень любит с мятой или ромашкой, — объясняет Аннелиза, — а они очень похожи по запаху на… аконит. Эвальд внимательно выслушал и позже собрал в саду все, что только могло помочь в его деле, и рассортировал по пластмассовым пакетикам. При этом не признался прямо, что преследует конкретную цель и у него есть план. Редко случается, когда вы с мужчиной понимаете друг друга без слов, но это очень приятное и весьма благотворное чувство!

Я не сразу нашлась, что ответить.

— Ты принципиально не хочешь за других таскать каштаны из огня! — напоминаю ей в гневе. — С какой стати ты теперь спасаешь неверного кандидата от катастрофы и ради него крадешь из кухни его жены вещественные доказательства?

— Спасаю потому, что он не заслужил, чтобы его дети в это поверили, — угрюмо бурчит Аннелиза. — Послушай, я все еще плохо себя чувствую!

— Да ты, оказывается, в высшей степени благородный человек, прямо-таки самаритянка, — говорю я ей, накрывая поудобнее одеялом. — В награду велю принести тебе чайничек с ромашковым чаем из гостиничной кухни.

Перед тем как отправиться с молодыми людьми осматривать город, задумчиво рассматриваю жестяные коробочки. Почему, собственно, от них надо избавляться? Растолковываю подруге, что когда-нибудь с помощью этих коробочек Эвальд сможет доказать, как отважно поступила Аннелиза, спасая детям жизнь. Подруга со мной соглашается.

— Ах, Лора, вдвоем мы непобедимы. А теперь иди развлекайся, а я немного вздремну. Ты не могла бы достать мне на обед сухарь?

18

Прогулка по исторической части города, где столько весело бегущих ручейков, доставила огромное удовольствие. Мои провожатые сняли сандалии и ходили по прозрачной воде, словно цапли. Ноги начали уставать, приближалось время обеда. Поэтому я попрощалась с молодежью и отпустила их на всю вторую половину дня.

— Надо взять напрокат велосипеды, — предложила Рикарда, завистливо поглядывая на стремительно пролетавших мимо других студентов. Во всяком случае, мою машину они не получат, она стоит в гараже отеля, а ключи от нее я ношу в сумке.

Запасаюсь пачкой сухариков и направляюсь в отель посмотреть, как дела у Аннелизы.

Она все еще в постели, однако я вижу, что первую половину дня бодрствовала.

— Я тоже не бездействовала, — заявляет подруга с гордостью, грызя сухарь, мелкие крошки которого сыплются ей на грудь в разрез рубашки и на постель. — Только что позвонила домой Эвальду. Представь, незадолго до моего звонка он сам звонил детям и сказал, что уже на подходе. Жаль, что я его не застала!

— И что же? Где он находился все это время? Ты говорила с сыном великолепного Джона Уэйна или с дочерью?

Аннелиза хватает пульверизатор и брызгает себя духами. Сухарю тоже достается. Что бы она там ни говорила, перспектива в скором времени снова установить контакт с Эвальдом ее окрыляет. По всему номеру теперь витает запах ландышей, возбуждая весенние чувства.

— Трубку взяла дочь, мне показалось, она в полной растерянности. Мне было неловко наброситься на бедняжку с расспросами, поэтому я лишь поинтересовалась, где болтался ее отец. Она ответила, что в Италии, но это мы и сами знаем.

Аннелиза попросила передать Эвальду привет и сообщить, что мы путешествуем и чтобы не искал нас дома в Шветцингене.

— Вот бы мне поговорить с ним без свидетелей, — заявляет она, — уж я бы его отчитала за милую душу!

— А в чем тебе его упрекнуть? Он ведь не обещал ни жениться на тебе, ни что будет верен до гроба. Мы даже никогда у него не спрашивали, где он пропадал по вечерам. Его нельзя обвинить в том, что он нам лгал.

Аннелиза полагает, вина Эвальда в том, что он подлым образом снискал наше расположение, использовал нас и пробудил в нас смутные надежды. И еще она утверждает, что не стала бы помогать ему решить супружескую проблему, если бы знала про Йолу.

Вскоре я тоже легла, и мы предались приятному послеобеденному сну. Во второй половине дня подруга решила покинуть постель и вечером поесть супчику.

— Может, томатного супа-крема, от него моему пустому желудку будет хорошо!

Часто во время послеобеденного отдыха я засыпаю, но минут через двадцать снова ни в одном глазу. Рядом спит Аннелиза, и у меня редкая возможность рассмотреть ее лицо в непосредственной близости. Я размышляю над вопросом, почему, собственно, мы считаем свой сельский дом таким уж красивым — эти стертые каменные ступеньки, полусломанные притворные ставни, ржавый замок и одичавший сад? Может, потому, что дом хранит некую тайну, а эстетика подкрадывающегося тления задевает определенные струны души?

Черты лица Аннелизы тоже могут о многом рассказать, они навевают печаль и приводят в сентиментальное расположение духа. А какой очаровательной она была в детстве! Под морщинами со складками все еще дремлет знакомое детское личико.

Узнаю на ее щеках ямочки веселого ребенка. А когда Аннелиза смеется, резкие черты вокруг уголков рта и под крыльями носа пропадают. Даже морщинки в уголках глаз во время смеха становятся обычными складками смеющегося человека. Все, что ей довелось пережить, запечатлелось на лице: скорбь, радость, беременность, роды, расставания, сбывшиеся и разбитые надежды. Ну какой мужчина, если он не обделен сердцем и умом, не полюбит это лицо с той же страстью, с какой он любит лица молоденьких, с кожей гладкой, как попка младенца? Или права Аннелиза, что мужчины запрограммированы исключительно на воспроизводство? И все же она не списала со счетов своего Эвальда, хоть это давно надо было сделать, в противном случае она не обиделась бы так сильно за его медовый месяц в Лигурии. Вон как Аннелиза приободрилась, узнав о его возвращении.