Смерть как непроверенный слух - Эмир Кустурица

В один из этих унылых перерывов между сдвоенными парами истории архитектуры, я услышал ободряющую новость: копия фильма «Амаркорд» останется еще на неделю, а может и дольше, из-за огромного интереса чешских работников кино. Я сразу же почувствовал облегчение, исчезло чувство вины, но тут возникла новая комбинаторика. Новая дилемма. Если этот вор Кера и Амела не соврали, то на следующих выходных я должен увидеть Майю. Если она меня все еще любит, то грех ее не увидеть. А тут еще мне говорят, что она на Яхорине[21], и вокруг нее вертятся всякие ушлепки. И я забеспокоился - о том, что что-то совсем о ней не беспокоюсь. Ведь навострил уже к ней лыжи сын Бебы Селимович, известнейшей исполнительницы народной музыки. А, ну, тормозни-ка, сынок… Значит так, пятничный сеанс пропускаем, ну, не вопрос, забьем сеанс на понедельник.

В пятницу, ровно в два, отправился поезд из Праги в Сараево. Я влетел в болгарский купейный вагон и решил с денег, вырученных от продажи пластинок «Weather Report», оплатить спальное место до Белграда. Конечно, деньги эти предназначались на финансирование съемки выпускного фильма «Герника», но все-таки важно, чтобы я приехал в Сараево отдохнувшим. И на обратном пути сделаю так же. Сделаю все, чтобы, вернувшись, быть в состоянии посмотреть «Амаркорд» Фредерико Феллини.

Растянувшись на узкой полке болгарского вагона, в котором мешались запахи колесной смазки и дешевых духов, я читал лекции по режиссуре профессора Отакара Вавра. И, под однообразный стук колес, утонул во сне. Резкое торможение разбудило меня через несколько часов. Поезд остановился в какой-то дыре, я проснулся и мое сердце сильно застучало. Наверное, приснилось что-то, думал я, пока в паху меня не зачесалось. И как начал я с тех пор чесаться, так и не смог остановиться до самого Сараево. Везде по телу у меня свербило. Время от времени я заходил в грязный туалет и поливал себя водой, чтоб избавиться от расстройства, что, вот, потратил деньги, а спать не могу, и, судя, по всему, подцепил чесотку. Не сдержался, и заявил усатому болгарину:

- Слышишь, усатый, без обид, но поезд твой чесоточный, чешется у меня прямо везде, свербит по всему телу.

А он мне:

- Братко, у меня поезд сто процентов гигиены, - и брызнул спреем, от которого снова завоняло дешевым запахом, неприятно отдающим колесной смазкой.

- А ты, кто знает какие бляди водил, братко, в кровать, вот получил мандавошки, ха-ха..

- От мандавошек чешется только в одном месте!

Добрался я домой, а по всему телу повыскакивали у меня прыщики. Показал их Сенке, а она говорит:

- Чесотку ты подцепил, Эмир, типичная чесотка, ничего другого!

Сразу же достала какую-то желтую мазь. Намазался я ей от головы до пят, и она сказала:

- Пройдет, только надо все время мазать. Ничего страшного, хоть и неприятно.

И я, под воротник вымазанный желтой мазью, уехал на Яхорину. Отец дал мне свой фольксваген. За рулем был Зока Билан, и еще были Харис, Паша и Злая Мулабдич.

В отеле «Яхорина» Майи не было. Выпили мы немного, и поехали к «Младости» где, будто бы, сидели и пили Майя и Селимович. Не было их в «Младости». Тут уж мы напились так сурово и мужественно, что я даже рад, что мы никого не встретили. А то начались бы все эти пьяные разговоры. Я уже тогда владел техникой самоподслушивания. И, поскольку был пьян не беспробудно, помню, что надоедливо долдонил одно и то же. Опять же, происходило это против моего желания, пьянство овладевало мной, трезвость выталкивала меня назад, в общем, шансов на другой исход этого вечера не было. Пока с тем, с чем не совладала трезвость, не справился страх.

Поскользнувшись на обледеневшем спуске перед «Младостью», я, падая, схватил за галстук официанта, который заботливо вывел нас во двор, желая выпроводить и пожелать счастливого пути. Человек протягивает тебе руку помощи, а ты его хватаешь за галстук. Ну, и что после этого он мог о нас подумать. В своих легких мокасинах поскользнулся я на льду. Сразу же ситуация закрутилась автомобильной покрышкой, вертящейся все быстрей и быстрей, пытаясь проскочить лед и зацепиться за землю. Официант этот оказался необычайно ловок. Умудрился он как-то особо быстро развязать галстук, и я заскользил вниз по склону спиной назад и грохнулся в снег. Когда я встал на ноги, около меня никого не было, не видно было и отеля. Попытался идти, и сразу снова упал, покатился по крутым откосам, и когда заново встал, снега было уже по пояс. Из-за разницы температур от меня шел пар. Вокруг ничего не было видно, и не раздавалось ни звука. Пока снег охлаждал горячую голову и разогретую алкоголем кровь, это было ничего так, приятно. Меня даже разобрал смех от такого приятного охлаждения, но все же скоро захотелось и погреться. Хорошее чутье и немного страха помогли мне добраться до отеля «Яхорина». Там Ньего сказал мне:

- Пропал Злая Мулабдич!

- Как, где?

- Не знаю, братан, я сам едва задницу спас от этого дубака. Боже мой, как же в той Сибири люди-то живут?

Ну что, отличные получились выходные, да? Потерять друга в результате неуспешной попытки встречи с девушкой, которая никак не выходит из головы? И, смешней всего то, так легко из всего этого можно сделать современную историю, парадоксальную путаницу, в которой есть все, что создает современную драму. Отличный рабочий материал. Прекрасный повод описания чудес и судеб человеческих.

Зоран Билан уже заснул, и я, не знаю почему, сказал:

- Только Зорану не говори, они же лучшие друзья. Пойдет его искать, и сам пропадет!

И, пока ночь клонилась к заре, так и я все более склонялся к идее о трагическом исходе выходных. И, когда алкоголь еще только начинал испаряться из крови, легкое чувство депрессии добавило мне уверенности в трагическом конце. И вот новый оборот. Возле рецепции отеля появляется Злая Мулабдич. Привели его двое рабочих канатной дороги. Стучал он зубами, и сказал:

- Эй, чуваки, да нормально все, главное, что голова в мешке.

На самом деле, он хотел сказать, главное, чтоб голова была не в мешке[22], но мысль у него, по ходу дела, смерзлась.

Тогда, на радостях, что Злая жив, я разбудил Зорана Билана и сказал ему:

- Злая вернулся!

- Кто вернулся, а где он был?

- Спи, нормально все! – добавил я радостно.

Так что выходные не закончились трагедией, что позволило избежать парадоксального финала современных драм, в которых люди живут себе нормальной жизнью, а все ненормальные вещи случаются с ними, в основном, по выходным. Когда мы отправились в Сараево, я снова стал думать о Майе. Было мне жаль, что не представилось возможности сказать сыну Бебы Селимович: «Слышь, ты, пузан, увянь - а то укачу тебя как бочку!»

Все еще почесываясь, и с похмелья вдобавок, сел я в утренний самолет на Белград. В три часа дня отправлялся из Белграда поезд, через Загреб и Будапешт, в Прагу. Только я зашел в поезд, как тот самый усач-болгарин узнал меня:

- Братко, хочешь купе за тринадцать марки?

- Дал бы тебе тринадцать марок, только за то, чтоб у меня не было чесотки!

На самом деле, мне просто хотелось немного сэкономить денег на выпускной фильм, потому что вряд ли возможно подцепить чесотку, когда она у тебя уже есть, да и, диво дивное, в пустом купе второго класса. Сенкина мазь успокоила чесотку, а многочисленные прыщи подсохли. То, что спать было негде, меня тоже не беспокоило. Дочитал я лекции Вавра, и написал новую версию сценария «Герники».

Поезд, скрипя тормозами, въехал на Хлавне надражи. Я поспешил в общежитие, с гордостью и нетерпением ожидая показа «Амаркорда». Кончилась лекция по эстетике профессора Фербара. На лекции доктора Циганека по истории литературы сон принялся утягивать меня к себе, но я решительно сказал нет, никакого засыпания. Вышел вон и, пересекая Влтаву, спросил себя, глядел ли на Влтаву Сметана, когда создавал «Мою родину»? Ну вот, опять я задаю себе эти дурацкие вопросы. Конечно, чтобы создать великое произведение, вовсе не обязательно все время пялиться в воду. Снова в сон потянуло. На этот раз стоя. И я скорей пошел на просмотр.

В кинозале толпа зрителей ожидала начала великого фильма. Свет выключен, появились первые титры, и вот видим мы картинки городка Римини. Весна, перед камерой летят сгустки пуха, как все таки этот Феллини эффектно выстраивает композицию, думаю я, вот появляется тот бродяга, говорит: „Ла примавера”, и я засыпаю!.. Сплю, а когда появляются заключительные титры, просыпаюсь. Что такое со мной, да как это возможно? Опять я все проспал. Будто на мне порча, будто я заколдованный. Снова презрительные взгляды студентов. Что же делать, это уже психиатрический случай. Поделился я с одним товарищем, чехом, а он вообще не понял, из-за чего я устраиваю драму.