Византия - Жан Ломбар

Позади богатых садов возвышались красивые по своей архитектуре здания: аркадийские бани, примыкающие к маленькой гавани, куда приставали проворные челноки, а за ними, виднелись части Великого Дворца – здание со сводами, с портиками, с террасами, по которым шествовали сановники, влача свои тяжелые одежды. Справа возвышались стены Ипподрома с окаймляющей его круглой галереей, по которой бродили в томительном ожидании любопытные; они имели вид подлинных пигмеев перед величественными статуями, увенчивающими круг. Продавцы в расположенных кругом лавках, а между ними и Савватий, предлагали арбузы, сушеную рыбу, печеные яйца; все это ел простой народ: лодочники, носильщики и различные ремесленники. Толпа прибывала. Слышалось словно жужжание миллиона пчел, перемешанное односложными и многосложными шипящими звуками различных наречий; произносились имена возниц, а также прежних и будущих победителей; а эти последние, стоя в своих роскошных колесницах, убранных парчою, украшенных резными из слоновой кости фигурами и бляхами из металла, выпуклыми и изогнутыми в виде листьев, исчезли в открытых вратах, в которые виднелись внутренние стены Ипподрома, его арена, разделенная линией камптер и возвышение ступеней, под которыми были ходы в конюшни, откуда неслось ржанье коней, удары бича и крики животных.

Внутренность Ипподрома скоро обрисовалась еще яснее: вот знаменитая кафизма, высеченная полукружием, и против нее прямоугольная сфендоне, расположенная на концах огромного эллипса. Кафизма возвышалась отвесно, словно над бездной, и была окаймлена красными и фиолетовыми, золотом шитыми занавесями, по бокам от нее располагались две трибуны поменьше. Кафизма, пока еще пустая, как бы гордилась своим величавым устройством, она казалась грозной, мощно охраняемой от тех, кто дерзнул бы взять ее приступом, целым войском, собранным под нею. У подножия кафизмы стояла стража, сдерживавшая толпу, по которой пробегал, словно молния, отблеск золотых мечей и секир. Стражи были неподвижны, едва заметно хмурили они брови, когда мгновениями, повинуясь порыву ветра, развертывались знамена, желтые, зеленые и голубые, собранные в виде пирамиды другими стражами, стоящими позади. Они открыто смотрели на народ, скоплявшийся во вратах и размещавшийся на многочисленных ступенях, причем Зеленые размещались слева от кафизмы, а Голубые справа. Стражу составляли схоларии, экскубиторы и кандидаты из войска Базилевса, поместившего их здесь не столько для сдерживания толпы, сколько для украшения подножия кафизмы, где на бегах всегда привыкли их видеть. Профиль почти каждого был полусемитский, полутуранский, движенья, полные ленивой неги, присущей смуглым варварам, говорили ясно об их происхождении, родственном Константину V, который был исавриец, подобно им.

В проходе полуоткрытых врат показались клирики в своих красных или белых одеждах, в голубых или лиловых мантиях, в шерстяных скуфьях, держа в руках, на длинных рукоятках, кресты и хоругви, вышитые серебром, золотом и жемчугами. Почти все направились к Зеленым, встретившим их с наклоненной головой, тогда как Голубые смеялись им прямо в лицо, угрожая кулаками.

Здесь были все православные монахи, во главе с игуменами: из монастырей Калистрата и Дексикрата, из монастыря Приснодевы, из славной обители Студита; смиренные священнослужители, ослепленные дневным светом, из общин Осьмиугольного Креста, святой Параскевы, Пантепопта, Ареобиндской; священнослужители богатые, но поклоняющиеся иконам, враги Константина V, братия святого Мамия, святых апостолов, Бога-Слова, архангела Михаила, святого Трифона и Пантелеймона. Показались монахи Святой Пречистой, во главе которых шел тонкий, небольшого роста Гибреас в своем фиолетовом игуменском одеянии, с серебряными, осененными полукружиями, крестами; черные волосы его падали волнами из-под вуали головного убора. Последним шел Иоанн, снявший четырехгранную скуфью и обнаживший свою шершавую голову, подобную шаровидной колючей поверхности кактуса.

Эти монахи Влахернской церкви отличались бледными вялыми лицами, а скрытые длинными ресницами глаза их, казалось, блуждали и светились пророческим отшельническим выражением; они едва влачили изможденные слабые тела свои.

Заговор не был, конечно, тайной, так как о нем говорили сто тысяч уст, за него или против него билось сто тысяч сердец. Но всего поразительнее казалось глубокое равнодушие, быть может, деланное, власти, которая не приняла никаких предосторожностей против мятежа, исключая обычной охраны, и рисковала подвергнуться последствиям его с беспечностью, способной вселить или восторг, или ужас.

И вот на трибунах, слева, затянули гимн, который вскоре подхватили все Зеленые перед безмолвными Голубыми. Этот гимн-акафист возвещал и воплощал требование Константину V остаться неизменным в вере и таил в себе скрытые указания на то, чтобы он не предпринимал гонения на иконы. Зеленые подымали руки, клялись, молились. Взоры устремлялись на Гараиви, который сидел, оттененный своей скуфьей, в далматике, испещренной изображениями растений и животных, и на Сепеоса в чешуйчатых латах своего вооружения, в коническом шлеме без забрала, веселого, неустрашимого и самоуверенного. На ступенях трибун Голубых показалось могущественное духовенство. Тучный поблекший человек сел прямо против Гибреаса, чей взор, устремленный на него, заблестел еще ярче; другие садились по сторонам. Это были представители церкви иконоборцев, друзья власти и силы, которым они служили своими лживыми изощрениями ума. Бледный тучный человек этот восседал на патриаршем престоле Святой Премудрости, где поддерживал Зло вкупе со своими соседями – богатыми и чванными, коварно смотревшими порочными помазанниками. Возле него были архимандрит, синкелларий, сакелларий, хранитель алтаря, хартофилакс, протодиакон, наставник псалмов, иеромнемон, периодевт, псалмопевец, церковно-глашатай и много других, презирающих арийское учение о Добре. Они, казалось, смеялись под личиной жеманства и благочестия, были довольны, словно заранее зная участь, уготованную заговорщикам.

На арене, уставленной статуями, примыкал к камптерам гранитный испещренный иероглифами обелиск Феодосия, – длинный пирамидальный столб, который был до самого верха покрыт золоченой бронзой, а по ней одна за другой следовали надписи, затем стояла колонна в виде змей, чудовищное сплетение трех пресмыкающихся, поддерживающих расходящимися головами статую Аполлона, захваченную тысячу лет тому назад персами Ксеркса в Дельфийском храме. На двух противоположных сторонах арены стояли два столба – меты, один под кафизмой близ большого бассейна, второй под сфендоне. На них сановники установили низенькие серебряные органы, которые вскоре зазвучали под блуждающими пальцами мелистов. Народ все заполнял громадный Ипподром; толпа стремилась наверх, змеилась, широким кольцом окружая Зеленых и Голубых, и волновалась вокруг священнослужителей; кричали люди, работали кулаки; в переливающемся сиянии солнечных лучей пестрели цветные одежды, перемешиваясь с живыми пятнами лиц, вспыхивающих внезапно сверкающим взором, движущихся, бородатых, белых, темных, медно-красных, желтых. Они мелькали всюду: вверху, внизу, даже на верхней галерее, где при блеске дня они среди статуй отливали лиловатыми тонами. Шумная теснившаяся толпа окутывалась тонким облаком пыли, прорываемым приливом и отливом новых людских потоков, стремившихся со всех сторон. Народ шел отовсюду: из четырех врат Ипподрома, из проходов, распахивавшихся под напором толпы, внося волны воздуха и солнечного света и позволяя взглянуть на то, что делалось снаружи. А там ожидали своего часа колесницы, толпились кони в уборе блестящих украшений, золотых бубенцов и узд; стояли верблюды с морщинистыми головами, вещими и лукавыми, на покачивающихся длинных шеях; их огромные тени падали на дворцы и прямые линии дорог, окаймленных домами из блестящего мрамора и базальта.