Антропология революции - Александр Гриценко

Взгляд Милюкова на востребованность либеральной программы в современной ему России не был основан на представлении о континуитете либеральной традиции или на позитивистской уверенности в неизбежности либеральной политической трансформации в силу универсальных законов исторического прогресса. Либеральная программа, по его мнению, должна была оказаться востребованной из-за сочетания универсальных и локальных черт исторического развития России, это сочетание ярко проявилось в кризисе начала XX века.

Вводная глава книги («Россия и Соединенные Штаты: сравнение») представляла новый синтез взглядов Милюкова на российскую историю. Этот синтез включает уже знакомый из «Очерков…» тезис об «определенной аморфности и гибкости русских обычаев и характера», что с точки зрения прогресса цивилизации оценивалось Милюковым как «отрицательное наследие»[225]. К «отрицательному наследию» Милюков теперь добавляет другую характерную черту российской истории, а именно «ускоренное развитие».

Милюков утверждал, что его прежние исследования русской истории страдали от недостатка надлежащих сравнений и от непонимания ценности исторических сопоставлений: «Всякий, кто приезжает в Россию из Западной Европы, не может не заметить тех черт в русском характере, на которые я указываю. Но когда несколько лет назад я возвратился в Россию после двух лет, проведенных в Болгарии, предо мной предстала страна с более высокой культурой…» Эту мысль он продолжает разъяснением тезиса об ускоренном развитии русской истории: «…развитие России из ее первобытного состояния было очень медленным. Однако более близким к истине кажется утверждение обратное. Далеко не будучи застойным, русское развитие шло очень быстро, — таким образом, начав намного позже остальных стран, Россия ныне догоняет страны с намного более древней культурой»[226].

Результатом сочетания «закона запаздывания» и быстрых исторических рывков в развитии России стала особая ситуация, сложившаяся на рубеже XIX–XX веков, которую Милюков описывал как кризисную и неопределенную[227]. Она возникла по двум причинам: из-за экономического кризиса и политической нестабильности. Милюков объяснял появление этих аспектов кризиса при помощи двойной модели «отрицательной наследственности» и ускоренного развития: экономический кризис питают и недоразвитость российского сельского хозяйства, основанного на общинном землевладении, и быстрое развитие промышленности и рынка. Политическая нестабильность была результатом наследия политики самодержавия и радикализации революционного движения, частично этому способствовало и новейшее влияние марксизма.

Проступающая из этого анализа общая картина политического и социального развития не давала ясной и предопределенной модели будущего. Ситуация характеризовалась наличием разных векторов политического и социального развития и сосуществованием разнопорядковых политических и социальных сил, пришедших словно бы из разных эпох исторического развития. Милюков был уверен, что, согласно научно обоснованным законам общественной эволюции, политические реформы в России были «неизбежны»[228]. В то же время он осознавал, что «научный вывод не имеет ничего общего с рекомендацией той или другой готовой формы общественной жизни. Наука дает законы, а не правила»[229].

Ситуация неопределенности, при которой будущее было неясно, побуждала к идеологическому и политическому творчеству, которое и привело российских либералов начала XX века к плюралистической программе, в которой классическая либеральная концепция индивидуальных гражданских и политических прав оказалась переплетенной с программой коллективных прав и глубокого социального реформизма, а представление об исторической эволюции сочеталось с мыслью о неизбежности радикальной политической революции, которой для России должно было стать введение всеобщего избирательного права и парламентской политической системы. Это сочетание идей либералы предполагали сделать основой широкого альянса, который должен был объединить разнохарактерные социальные и политические силы, проявившиеся в ситуации кризиса начала XX века, должен был вывести «среднюю линию» из противоречивых социальных интересов и политических ценностей позднеимперского общества.

Плюралистическая программа была причиной разноречивых оценок характера российского либерализма сегодня: он представляется то как слишком революционный и социалистический, то как консервативный, буржуазный, централистский и государственнический. Данные оценки неизбежно исходят из оценки одной из сторон либеральной политики начала XX века и даже из внутренней полемики внутри Конституционно-демократической партии. Эти оценки также основываются на представлении о либерализме как о политической силе, структурно предопределенной только нормой западного исторического развития или только спецификой российской ситуации. Я полагаю, что такой взгляд на российскую либеральную политику приводит к исчезновению понимания относительного успеха и жизнеспособности либеральной альтернативы в начале XX века.

Олег Лекманов

Пятнадцать помет Александра Тинякова

на книге Зинаиды Гиппиус «Последние стихи» (1918)

(К построению читательской истории литературы)

Александру Васильевичу Лаврову

— к его юбилею

Если вы закажете в Российской государственной библиотеке «сам<ую> контрреволюционн<ую>» (по автохарактеристике)[230] книгу Зинаиды Гиппиус «Последние стихи. 1914–1918» (Пб., 1918), шифр Р, то на ее обложке, в левом углу, вы обнаружите надпись фиолетовыми чернилами: «т. Чудакову „Известия“». Предположение о том, что этот экземпляр был предназначен для поэта Александра Ивановича Тинякова, печатавшего в пореволюционные годы многочисленные фельетоны и рецензии под псевдонимом Герасим Чудаков в советской прессе, очень скоро подтвердится: на титульном листе фиолетовыми чернилами выведена владельческая подпись: «Александр Тиняков 20 (7) сентября 1918. Москва»; на последней странице оглавления этим же почерком, но уже карандашом надписано: «21 (8) сентября 1918 г. Орел». По свидетельству самого Тинякова, в 1918–1919 годах он работал в газетах на своей родине, в Орле[231]. Весьма вероятно, что именно по пути из Москвы в Орел Тиняков сделал на книге Гиппиус пятнадцать карандашных помет. Нетрудно догадаться, что он размечал «Последние стихи» для будущей газетной рецензии.

Попытка реконструировать текст этой гипотетической рецензии, опираясь на сделанные пометы, будет предпринята в нижеследующей заметке.

Начал Тиняков с мелкой придирки, по-видимому, еще не вполне понимая, что его ожидает впереди. В финальной строфе стихотворения «Адонаи» Александр Иванович подчеркнул показавшийся ему неуклюжим и претенциозным эпитет «дымнобагровой» (с. 3). Претензии такого рода Тиняков далее выдвинет еще два раза. В стихотворении «Почему» он отчеркнет строфу:

Как я помню зори надпенные?В черной алости чаек стон?Или памятью мира пленноюПрохожу я сквозь ткань времен?

А в стихотворении «Тли» — строки:

Тли по мартовским алым зорямпрошли в гвоздевых сапогах…

И подчеркнет эпитет «гвоздевых», чтобы потом съехидничать по поводу неуклюжего образа «тли в гвоздевых сапогах».

Куда более многочисленны не стилистические, а идеологические тиняковские претензии к автору «Последних стихов».

В стихотворении «Тогда и опять» он подчеркнул две начальные строки:

Просили мы тогда, чтоб помолчалиПоэты о войне…

Вероятно, это было сделано для того, чтобы в рецензии припомнить Гиппиус ее ура-патриотический сборник «Как мы воинам писали и что они нам отвечали. Книга-подарок. Составлено З. Гиппиус» (М., 1915). С другой стороны, Тиняков отчеркнул и две финальные строфы стихотворения «Все она»:

Нет напрасных ожиданий,Недостигнутых побед,Но и сбывшихся мечтаний,Одолений — тоже нет.

Все едины, все едино,Мы ль, они ли… смерть — одна.И работает машина,И жует, жует война…

И сделал это, наверное, для того, чтобы потом бросить Гиппиус упреке равнодушии к судьбам русских и немецких солдат (солдат — рабочих?), сражавшихся на полях Первой мировой войны.