Опасен для общества. Судебный психиатр о заболеваниях, которые провоцируют преступное поведение - Бен Кейв
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Почему ты встаешь так рано? Как будто у тебя депрессия или что-то в этом роде.
Обвинение в тот момент было несправедливым, и да, я не просто бросаюсь словами. Это было именно обвинение. Однажды, несколько лет спустя, я предположил, что она, возможно, немного подавлена, на что ее реакция была весьма бурной: я еще никогда не видел ее такой сердитой! Как будто я обвинил ее в каком-то смертном грехе.
Однако Джо была права, когда указала на возможность депрессии, основываясь на раннем пробуждении по утрам. Нарушение сна – это один из симптомов, а все они связаны с настроением. Конечно, в этом вопросе нельзя быть категоричным, но все же люди с тяжелой депрессией часто просыпаются рано по утрам.
Получается, что мы с Джо почти не видели друг друга первые пятнадцать лет наших отношений. И я не преувеличиваю и с годами все чаще задаюсь вопросом: почему так вышло? Мы работали младшими врачами, и нам надо было в семь раз больше времени, чтобы построить такие же «отношения», что и нормальным людям (как у собаки – год за семь). Получается так. В общем, видимо, только то, что мы оба работали в одной сфере, помогло нам сохранить нашу связь.
ИТАК, ПОМИМО НАРУШЕНИЙ СНА, ЛЮДИ, СТРАДАЮЩИЕ ДЕПРЕССИЕЙ, ПЕРЕСТАЮТ ПОЛУЧАТЬ УДОВОЛЬСТВИЕ ОТ ВСЕГО, ЧТО ВОКРУГ, И ОТ ЖИЗНИ ВООБЩЕ.
Это называется ангедония, и это состояние ужасно. Неудивительно, что многие начинают думать о «поездке в Швейцарию в один конец»[25]. Человек перестает делать то, что ему обычно нравится: перестает есть, постоянно ощущает усталость, чувствует себя никчемным, виноватым и не может сосредоточиться. Если вы находите у себя все эти симптомы, неудивительно, что вас могут начать посещать мысли о самоубийстве.
ПЕРЕД ВАМИ БУКВАЛЬНО ВСТАЕТ ВОПРОС: «БЫТЬ ИЛИ НЕ БЫТЬ?» ЭТО И ЕСТЬ ДЕПРЕССИЯ.
Впрочем, названные симптомы – это далеко не полный список. Но я бы поставил диагноз «депрессия», основываясь даже на некоторых из них: плохое настроение, грусть, даже слабовыраженная, ощущение безнадежности и опустошенности, как в дождливые выходные в Женеве, – этого достаточно.
Наши дни и недели проходили в квартире на юге Лондона, а вся наша жизнь вращалась вокруг предстоящих экзаменов. Зная о психиатрии столько, сколько мог знать любой студент-медик, я, естественно, надеялся, что на выпускных экзаменах по медицине мне достанется случай из психиатрии. Мы с женой подсчитали: у меня был для этого 25-процентный шанс. Но это очень мало (если только вы не участвуете в лотерее), и надежда на успех была весьма призрачной. С такой же вероятностью можно было получить для разбора на экзамене случай из педиатрии. А я действительно не разбирался в педиатрии.
Наконец, был 50-процентный шанс вытянуть случай из общей практики, что было прекрасно, потому что тогда я мог бы поиграть со своим стетоскопом.
Я отправился на выпускные экзамены в Кингз, прямо напротив Модсли. Пока я шел, я думал, буду ли я там когда-нибудь работать. Я остановился, чтобы оглядеть здание, и вдруг почувствовал острую боль в глазу. Я начал тереть его и почувствовал на лбу что-то похожее на мыло. И не только на лбу.
Я нашел ближайший туалет и направился прямиком к зеркалу. Возможно, всему виной волнение, возможно, кратковременная потеря внимания – со мной такого никогда не случалось ни до, ни после, – но оказалось, что я не смыл шампунь с волос.
Я могу вспотеть даже морозным утром, а тут обещали жару – ту самую влажную лондонскую, когда абсолютно все мечтают отползти в тенек и устроить какой-нибудь пикничок. В общем, мое волнение и духота в поезде сделали свое дело.
Я был весь в пене. Причем буквально!
Довольно много пены стекло с волос и просочилось за воротник рубашки и пиджака. Мне пришлось снять и прополоскать одежду и сунуть голову под кран. Короче говоря, я принял душ второй раз за день.
Я как раз одевался, как в туалет вошел мужчина, чтобы воспользоваться писсуаром.
– Тяжелая ночь? – спросил он, глядя, как я натягиваю промокшую рубашку. У него был бейдж с именем, впрочем, я его так и не рассмотрел. Помню, я увидел только, что мужчина был педиатром-консультантом.
– Нет, я в порядке, спасибо. У меня сегодня выпускные экзамены.
Он посмотрел на меня так, как будто я говорю что-то странное, – теперь я понимаю, что я так же иногда смотрю на своих пациентов, когда они рассказывают мне что-то диковинное о себе.
«У меня во влагалище живет маленький человечек».
«Это не микроволновая печь, это космический транспортер».
– Удачи, – весело сказал он, и я отметил, что он прошел мимо кранов и не остановился, чтобы вымыть руки.
Я направился в экзаменационный центр и назвал свое имя старшему ординатору, которая отвечала за организацию экзаменов в тот день.
– Ты в порядке? – спросила она.
– Да.
– Просто ты выглядишь немного… мокрым. Ладно, твой пациент только что поступил, так что, если ты сейчас пойдешь в шестую палату, у тебя будет сорок пять минут.
Я открыл дверь в шестую палату и увидел женщину лет тридцати с ребенком, сидящим у нее на коленях. Ни один из них не выглядел счастливым.
– Доброе утро, – сказал я, представившись.
– Здравствуйте, – сказала она. – Меня зовут Джейн.
Ровный, монотонный голос, без психомоторной заторможенности, без улыбки, без дрожи, хороший зрительный контакт.
– Кто мой пациент? – с надеждой спросил я.
Она пожала плечами, а затем указала на ребенка.
– Джонни.
Вот черт. Педиатрия. Я вытянул короткую соломинку. Жизнь кончена. Меня ждет пересдача в ноябре.
– Что с ним такое? – спросил я.
Я подумал, что на данном этапе буду задавать абстрактные вопросы.
– Я не должна вам говорить.
Дважды черт.
Это правда. Когда пациенты участвуют в экзамене для врачей, особенно вредные старшие ординаторы советуют больным не говорить, что именно с ними. Некоторые особенно старательные пациенты принимают все всерьез и не дают начинающему врачу вообще никаких подсказок…
– Итак, какие у вас симптомы?
– Я не могу сказать.
…в общем, оказалось, что я попал именно в такую ситуацию.
Я проявил настойчивость и поговорил с Джонни. Ему было пять, и он мало что мог мне рассказать, кроме того, что не
