И на щите Давидовом начертано «Моссад» - Юрий Певзнер

Стиль Харела в руководстве спецслужбами строился на сочетании жесткой требовательности с подчеркнутой престижностью, даже элитарностью. Харел старался воспитать у разведчиков чувство гордости от принадлежности к некоему эксклюзивному братству. «Вы — редкие существа в заповеднике», — говорил он своим подчиненным. Одной из привилегий службы были поездки за рубеж, в пятидесятые годы почти недоступные для простых израильтян. Это распространялось не только на оперативников, но также и на сотрудников административного управления, техников, секретарей, механиков, которых периодически направляли за рубеж в качестве курьеров или охранников. За это Харел требовал абсолютной лояльности и полной преданности делу и сам подавал пример. Даже во время своих частых зарубежных поездок в Европу, США и Южную Америку он никогда не позволял себе останавливаться в дорогих отелях или обедать в дорогих ресторанах.

От оперативных работников не требовалось представления каких-либо документов, подтверждающих расходы. Кто же согласится дать расписку в получении взятки? Для подтверждения расходов достаточно было письменного отчета самого оперативного работника. Но эта система доверия дополнялась жестким перекрестным и аналитическим контролем. Самым страшным грехом в разведке считалась ложь. Один старший сотрудник «Моссада» вспоминает: «Нас учили лгать, воровать и строить козни против наших врагов, но мы не могли допустить в своих рядах коррупции. Мы должны были следить за тем, чтобы наши моральные стандарты оставались высокими». Если разведчик не мог дать удовлетворительного объяснения по поводу своих расходов, его случай становился предметом дисциплинарного разбирательства на заседании специального внутреннего суда разведки. Суд проходил под председательством профессионального гражданского судьи, который давал клятву о нераз-глашении секретов. Любой работник, признанный виновным в использовании своего служебного положения в целях контрабандного ввоза в Израиль предметов бытовой техники, подвергался штрафу и строго предупреждался. Случались и увольнения. Например, моссадо-вец, который поддерживал связь в Европе с двумя агентами-арабами, на протяжении нескольких дней угощал их в дорогих ресторанах и даже ходил с ними в бордель, а затем представил отчет о расходах, в том числе на проституток. Харел взорвался: «Я понимаю, что агентам надо платить, но с какой стати Израиль должен оплачивать вам проституток?» Была проведена тщательная аналитическая проверка, и, когда в финансовых отчетах этого оперативника за прошлые командировки выявили сомнительные расходы, работник был уволен без выходного пособия. Харел был, что называется, жестким начальником. Он избегал панибратства, легкости в отношениях, практически не шутил сам и плохо воспринимал шуточки и хохмы, столь присущие израильтянам. Единственное не совсем серьезное его высказывание — это фраза: «Из всех людей моих голубых глаз не боятся только дети и собаки». Однажды после жестокого Хареловского разноса высокопоставленный сотрудник «Моссада» сказал, выйдя из кабинета шефа: «Если бы Иссер остался в России, он стал бы теперь главой КГБ, а этого монстра Берию проглотил бы на завтрак и не поперхнулся». Он получал истинное наслаждение от своей работы — и от руководства, и от непосредственного участия в операциях.

В быту же вел жизнь скромного и тихого человека; любимыми развлечениями для него была опера и традиционные детективы (особенно Агаты Кристи); шпионские романы, за исключением разве что произведений Ле Карре, презирал — «таких шпионов ловили бы на третий день по дюжине». Соседи по большому дому, где у Харелов была скромная квартирка и рядом небольшой аккуратный садик, долго не знали о роде занятий Иссера и считали, что этот тихий и скромный чиновник находится под каблуком у своей шумной и энергичной Ривки.

Таким был человек, который превратил «Моссад» в одну из сильнейших разведок мира, а «Шин Бет» — в едва ли не самую эффективную контрразведку. Кроме того, он сумел достаточно серьезно изменить в пользу «своих» структур соотношение влияния различных ветвей разведывательного сообщества, прежде всего за счет военной разведки.

Недоверчивость и подозрительность Харела распространялась не только на «своих» и даже не только на израильтян, но и на партнерские организации. Англичан он вообще не очень любил (впрочем, кто из ветеранов «Хаганы» не разделял его чувства?) и считал и Форин Офис, и английскую разведку способными на любые происки. Что касается американцев, то Харел был уверен, что они по-настоящему не были заинтересованы в равноправном двустороннем сотрудничестве. «Знаю я этих янки, они хотели бы в одностороннем порядке получать информацию, которую раздобывает с таким трудом израильская разведка, и давать «взамен» лишь то, что считали нужным и выгодным для себя», но не для Израиля. Харел даже подозревал, что ЦРУ может организовать в стране заговор по типу того, что был осуществлен в 1953 году в Гватемале.

Но главный стержень его подозрительности был направлен против СССР. Он, сам выходец из России (кстати, в КГБ его называли по старой фамилии, Гальпериным), в молодости крайне левый, искренне сожалел, что не может «взять под колпак» «Шин Бет» всех эмигрантов с Востока (треть населения Израиля). Но старался следить со всей тщательностью по крайней мере за теми, кто проявлял какую-нибудь социальную или политическую активность, хотя предполагал, что многие и многие тысячи промышленных рабочих, мелких торговцев и жителей кибуцев усердно строчат донесения своим хозяевам в КГБ. Харел мог оценить достоинства своих противников и был уверен, что они имеют своих шпионов в Израиле. Иногда бдительность приносила плоды; так, например, Харелу удалось установить, что два заметных деятеля, члена левой партии «МА-ПАМ», являются советскими агентами.

Контрразведка установила, что эксперт партии «МА-ПАМ» по Ближнему Востоку Аарон Коэн регулярно встречается в Тель-Авиве с резидентом КГБ, который работал под прикрытием советского посольства и обладал дипломатическим статусом. В 1958 году Коэн был арестован. В суде обвиняемый признал встречи с советским дипломатом, но отрицал передачу ему секретной информации. Товарищи по партии «МАПАМ» встали на его защиту и обвинили Харела в фабрикации дела (такие обвинения звучали неоднократно и были в известной мере небезосновательны — Харел проявил себя выдающимся мастером интриги; надо отметить, что если он и устраивал инсинуации, то делал это безукоризненно). Коэн был признан виновным и осужден на пять лет лишения свободы; партайге-носсе подали апелляцию, по-видимому, небезосновательную — во всяком случае Верховный суд Израиля нашел возможным сократить этот срок наполовину.

Второй случай вошел в историю под названием «дела Беера». Контрразведка установила, что видный член партии «МАПАМ», подполковник Эзра Беер, который пользовался неограниченным доверием Бен-Гуриона и, по мнению Харела, находился в опасной близости к премьер-министру, работал на разведслужбу другой страны (до сих пор окончательно не выяснено, на какую именно, но предполагается работа на КГБ); во всяком случае, с точки зрения Израиля, он оказался предателем.

Персональное досье.

Беер, по его утверждению, родился в