Чаша гнева - Александр Борисович Михайловский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Читал я про этот мятеж «Ника», и могу сказать, что народным восстанием против тирании Юстиниана его точно не назовешь. Так, свара олигархических, то есть патрицианских кланов за власть. И основу боевки составляли так любимые месье Троцким люмпен-пролетарии. А эту публику мне совсем не жалко, ибо, если освободить этих обормотов от цепей, то ничего, кроме бандитов, из них не получится. Впрочем, спорить до хрипоты на эту тему могли бы только ортодоксальные марксисты, но их поблизости не наблюдается.
И если Рихард фон Кюльман едва уловил смысл нашего разговора с Велизарием, то граф Чер-нин владел латынью в гораздо более полном объеме.
- Господин Велизарий считает всех европейцев варварами? - на грубой ломаной латыни спросил он.
- А разве вы не варвары, господин мой Оттокар? - с легкой улыбкой задал встречный вопрос мой византийский друг. - Несмотря на свою поверхностную цивилизованность, вы до сих пор делитесь на племена, и германцы у вас ненавидят галлов и славян, а те и другие ненавидят германцев. В Третьей Империи все совсем не так. Она смиряет попавшие под ее власть варварские народы, заставляя их если не любить друг друга, то хотя бы прекратить межплеменную вражду, а их представители6 при достаточном усердии с легкостью делают имперскую карьеру. К тому же устроить такую великую войну, как у вас, по столь мелкому поводу, как покушение группы бандитов на преемника одного из вождей, могли только варвары, а отнюдь не цивилизованные люди...
- Но русские тоже приняли участие в этой войне! - воскликнул австро-венгерский дипломат, уязвленный до глубины души.
- Третья Империя пошла на эту войну, стремясь спасти от порабощения единокровный ей и единоверный народ! - парировал Велизарий. - И то, что она потерпела при этом неудачу, ничего не значит. Подобное бывало и у Первого, и у Второго Рима. Оправившись от Смуты и сменив династию, Третья Империя станет еще сильнее и краше, а потому я горячо поддерживаю стремление господина моего Сергия к ее всемерному укреплению. И в то же время варварам помогать бесполезно, ибо все данное им они растратят в междоусобных сварах. Все, господин мой Оттокар, разговор на эту тему закончен. Хотите быть цивилизованным человеком - присоединитесь к Империи, служите ей, и она воздаст вам по заслугам.
- Вот такое было мироощущение в те времена, - на тевтонской версии немецкого языка сказал я, - есть Империя и есть варвары, и третьего не дано. Сасанидский Иран, несмотря на всю свою внешнюю цивилизованность, это варвары, ибо людьми там считают только чистокровных ариев, а все остальные хуже червей, а вот созданное мной Великое княжество Артания - это зародыш Третьей Империи, потому что эти люди добровольно и искренне приняли из моих рук веру в Христа и все прилагающуюся к этому культуру совместной жизни разноплеменных народов. Впрочем, на эти темы вам лучше говорить не с нами, людьми меча, а с Прокопием из Кесарии. Вот с кем вы можете спорить хоть до позеленения.
- Прокопий Кесарийский тоже с вами? - изумленно спросил граф Чернин.
- А куда же мы без старого плута? - так же по-немецки ответил Велизарий. - После того как господин наш Сергий даровал нам с ним вторую молодость, он повсюду следует за нами в походах, ибо нет для него ничего лучшего, чем лицезреть все новые времена и страны и пополнять записями свою книгу.
- Я вас непременно познакомлю, но позже, - сказал я, - а сейчас нам пора заняться делом. На операцию с нами пойдут Рихард фон Кюльман и генерал Гофман, ибо им глаза в глаза предстоит рассказать своему кайзеру о том, что они видели в моих владениях.
11 января 1918 года, четыре часа пополудни. Германская империя, город Бад-Кройцнах, отель Курхаус, место расположения ставки верховного командования кайзеровской армии.
Все произошло внезапно. Вроде бы ничего не предвещало беды, за исключением громкого карканья ворон, что по-хозяйски расселись в безлиственных по зимнему времени кронах деревьев, четко вырисовывавшихся на фоне серого неба. В воздухе густо стояли запахи прелой опавшей листвы и речной тины, а часовые в ожидании смены откровенно скучали на своих постах. Да и что могло произойти тут, глубоко в тылу, на коренной немецкой земле, где германский солдат не оккупант и грабитель, а муж, брат, сын, дядя, племянник или жених.
Но вот прямо в воздухе раскрылись зияющие дыры, открыв взору пейзаж летней степи (мир Славян), и оттуда колоннами по четыре начали выбегать солдаты в армейской форме никому неизвестного образца и выезжать приземистые боевые машины, по сравнению с которыми британский танк «Марк 4» смотрелся как античная трирема рядом с броненосцем. И тут же с тихим свистом в воздухе над зданием ставки пронеслись пузатые летательные аппараты с красными пятиконечными звездами на брюхе. Примерно четверть века спустя их появление вызвало бы приступы паники и злобы, но тут на советские опознавательные знаки немецкие солдаты пока смотрели как бараны на новые ворота.
В результате сопротивление охраны было даже еще менее организованным и стойким, чем при захвате штаба Восточного фронта, да и служили тут не фронтовики-окопники, а разные «блатные» персонажи, устроившиеся в охрану Ставки по знакомству или за солидную взятку. И тако же офицеры. Редко кто из них нюхал пороха в траншеях Западного или Восточного фронта: большинство из них провели три с половиной года войны по штабам различного уровня, начиная с дивизионного, и сами солдат в атаки на поле боя не водили. А потому спорадическая стрельба быстро стихла, и наступила тишина, нарушаемая лишь топотом ног незваных пришельцев и голосами офицеров, отдающих команды на чистейшей латыни, немецком и древнеславянском языках.
Кайзер Вильгельм, находившийся в своих покоях на положении полуарестанта-полубольного, при первых признаках этого вполне ожидаемого им вторжения (ибо он поверил посланию Рихарда фон Кюльмана сразу и бесповоротно) приказал камердинеру одевать свою монаршую особу в парадный мундир. В ответ тот возразил, что, мол, сие не велено генерал-фельдмаршалом Гинденбургом, ибо Его Величество явно не в себе. Тогда кайзер ткнул рукой за окно, указав на оцепляющих отель солдат в незнакомой форме, и спросил, угодно ли будет
