Горм, сын Хёрдакнута - Петр Воробьев

На чертог теперь падал только свет звезд и ущербной луны, вышедшей из-за облака. Тира и Горо сидели за колонной в восхищенном безмолвии.

– Это был знак от Четырнадцати, чтобы нас укрепить, а может быть, и наставить, – наконец сказал Горо.

– Укрепить нам что и наставить это куда?

– Наверное, не будет вреда, чтоб тебе уже рассказать. Во времена наибольшего величия багряной династии, тайное знание, дававшее силу гегемону, было отдано на сохранение схоластам. Часть этого знания сохранилась, и будет передана тебе и твоему будущему мужу.

– А почему просто не мне? Я же наследница.

– Гегемона-женщины никогда не было. Обычай, пять тысяч лет. Правильный или нет, не мне, ботанику, судить, хотя я-то тебе как раз все рассказываю. Большая часть тайн была потеряна. Но мне кажется, что нам была явлена часть такой потерянной тайны. В чертоге, видно, был меморион одной из забытых мистерий. Нами забытых – кинокефалы до сих пор помнят и совершают паломничество на поклонение.

– Кто-кто помнит? – удивилась Тира. Она встала из-за колонны и сделала несколько шагов в направлении комнаты, где произошел обряд с мелодичными возгласами и вспышками света.

– Кинокефалы. Они описаны в свитке, названном «Диника,[56]» где рассказывается о жизни на востоке до Кеймаэона. Морды и хвосты у них, как у собак, они живут в недоступных горах, любят охотиться, собирают и сушат сладкие фрукты деревьев. Еще они собирают прозрачный камень, называемый электрон, на который выменивают мечи и копья. Они очень справедливы, а их теология сродни орфической. Они превыше всего ценят гармонию, верят в метампсихоз и его посредством передают память о древних мистериях.

– Электрон, его разве привозят не с севера? Море, по берегам которого живут варвары, даже названо в его честь, – сказала Тира, трогая рукой верх стены, где недавно стояла сфера, испускавшая лучи.

Ее внимание привлекло что-то небольшое, лежавшее под стеной, поблескивая в свете луны.

– Варвары очень ценят этот камень, наверное, поэтому. В «Динике» написано, что источником электрона владеют кинокефалы.

– Так ты думаешь, что мы видели, как кинокефалы поклоняются забытой мистерии? – задав вопрос, Тира наклонилась и подняла смятый кулек из странного материала.

По-видимому, из него чем-то и лакомился один из зверей. Горо, вставший рядом, с благоговением посмотрел на находку.

– Именно. Они пережили Кеймаэон, но только сейчас вернулись к мемориону совершить магический обряд. И я думаю, что неспроста. Это уже второй знак, что ты принесешь нашей династии возрождение.

– А первый был какой?

– Первый был, когда ты нашла в ларе с багряными одеждами крысу с крысятами. Но тот знак был явлен экзотерически, при всех, а этот – эзотерически, только тебе.

– Ты же тоже видел!

– Мне все было показано наверняка исключительно затем, чтоб было кому тебе расказать про кинокефалов.

Тира задумалась. Праведные собакоголовцы востока из рассказа Горо действительно напоминали зверей в развалинах. Она высыпала на ладонь остатки вкусности из кулька – чернослив, пару изюмин, и неизвестный сушеный фрукт. Она показала его Горо и спросила:

– Ты знаешь, что это?

– Нет, – Горо покачал головой. – Но в свитке было написано, что кинокефалы особенно ценят сладкие плоды дерева, называемого «сиптакора.»

– Похоже, что их мы и видели, – согласилась наконец Тира, хотя «лелапсы» по-прежнему казались ей более подходящим именем для зверей-мистиков, чем «кинокефалы.» – Если так, про второй эзотерический знак никому рассказывать нельзя.

Горо кивнул, и добавил:

– Почти жаль. Хотел бы я услышать, что сказал бы диэксагог – ходили мы за дурман-травой, вернулись без дурман-травы, все смурные, зато с рассказом о тако-о-ом видении… – Горо рассмеялся.

Тира улыбнулась и ответила:

– Можно подумать, мы раньше сто раз не слышали: «Позор и горе нам?»

Глава 18

В предвесеннем солнце, вода капала с сосулек по обе стороны от окна на втором ярусе белокаменного покоя. Само окно не было затянуто рыбьим пузырем или заложено выскобленными до полупрозрачности роговыми пластинками. Свет проходил вовнутрь через кусочки настоящего стекла, вставленные в свинцовую рамку на двух петлях. Рамка была открыта. Внутри покоя, маленькая девочка возилась с куском слонового сала на нитке, пытаясь перекинуть его через верх рамки. С четвертой или пятой попытки ей это удалось. Девочка закрыла рамку изнутри, и сало повисло на нитке с наружной стороны стекла.

Кладка покоя была закопчена. Талая вода, стекавшая с крыши, промывала в копоти следы, похожие на следы слез. По другую сторону улицы от покоя стояло выгоревшее изнутри дотла хранилище свитков. Сквозь то место, где была дверь, глядели на разорение внутри Горм и старец Былята. Рядом, прислонившись спиной к полуразвалившейся от жара стене хранилища, сидел на корточках Кривой, пальцем пытаясь выковырять мозг из оленьей кости. Хан внимательно наблюдал за ним.

– Рукописи горят, псица, ох как горят, – сетовал Былята.

Он по крайней мере выглядел как положено жрецу Яросвета – обереги, белая свита до земли, длинная седая борода. Горм попытался вспомнить тяжеловесные слова стихотворения, которое когда-то рассказывала мать…

Огромный рост, хотя рукоюЖелезной времени согбен,И тело все, и каждый член,Исполненные дивной силы,Свидетели, что старец сейИ на самом краю могилыНе много по руке своейНайдет и копий и мечей.[57]

В стихах, впрочем, нимало не упоминалось собачье-потерянное выражение на суровом длинном лице.

– Точно не случаем хранилище сгорело?

– Каким же случаем. Соседи, кто жив остался, все видели. Пришел нуит в черном, с вороном, с ним четверо притеснителей с факелами приконуряли, бревнами двери затворили, в окна факелы метнули, и пугалами стояли, пока все не сгорело.

– А зачем двери-то затворяли? – не понял Горм.

– Думали, я внутри? А может, боялись, что свитки, как олени, разбегутся?

– А ты-то где был?

– Зване Починковне, Свентаниной вестнице, на подмог побежал. Свентанин чертог от Яросветова как раз по другую сторону от Сварогова капища. Все зря, псица, ноги уж не те, отбегался, всех ее питомок нуиты свели. А обратно прибег, только и увидел, как остатнюю мудрость нашу ветер искрами уносит.

– Альдейгья искони славится медом, мехами, и красивыми женщинами, – заметил Горм. – Вон, например.

Статная купчиха в шубе с воротником и опушкой из харзы шарахнулась от Хана с Кривым, вступила в лужу, потеряла равновесие, и упала бы, не подхвати ее под руки чернавка в шерстяной вотоле[58] поверх свиты и с холщовой сумкой через плечо. Тут хозяйка и служанка увидели Горма и Быляту. Две пары ярко-синих глаз вперились в старца и молодого воина.

– Былята свет Прилукович, что еще за напасть Чернобог на нас послал? – скорее возмущенно, чем испуганно, спросила купчиха.

– Курумов челядин да его же щенок, – жрец указал на Горма.

– Да не в обиду, – Горм поклонился.

– Как, как величать тебя, звероватой челяди хозяин? – немного менее недовольно продолжила купчиха, выбравшись из лужи.

– Курум я, а тебя как величать? Прости, что Кривой тебя с шагу сбил.

– Величай Поладой. Будет время, заходи рассказать, где такое пугалище с таким псищем нашел, да меда испить, – купчиха подошла к двери покоя и четыре раза стукнула. После недолгой задержки, дверь со скрипом полуоткрылась, и Полада проскользнула внутрь. Чернавка грязно подмигнула Горму и проследовала за ней.

– Так что всех красавиц не свезли, – заметил «Курум.»

– Этих двух блудниц светописанных кто б угнал, я б долго не горевал. Угонщик, вот тот бы скоро закручинился. Да ведь нет, нуитов, тех потаскунья в мехах медом не корми, а всегда только дай Свентанину дщерь невинную в увоз. Вот помню, лет тридцать тому было дело. Приходили из доней с ватагой Хер да Кнут…

Горм чуть не поперхнулся. Чтобы не выдать волнения, он принялся разглядывать двух синиц, прилетевших клевать сало, висевшее на нитке перед окном на верхнем ярусе Поладиного покоя. Изнутри, прижав нос к стеклу, на возню кругленьких птичек с маленькими клювиками и цепкими лапками завороженно смотрела девочка. Горм вспомнил Асу и Хельги за подобным же занятием, улыбнулся, и уже спокойнее продолжал слушать.

– Вроде, псица, торговать пришли. Шкуры ушкуевы привезли, кость моржовую, на куниц да соболей меняли… А как ушли, Звана без лучшей ученицы оказалась – дони дряннущие свезли…

Извлечение мозга из оленьей кости шло у Кривого туго – то ли кость была слишком тонкой, то ли палец слишком толстым. Кривой взял кость в зубы и осторожно сжал челюсти. Под давлением, мозг вылетел из кости – в предусмотрительно разинутую собачью пасть. Кривой неодобрительно посмотрел на Хана, порылся под собой, торжествующе вытащил еще одну берцовую кость с изрядным количеством мяса, и принялся шумно грызть. Хан горестно опустил морду на передние лапы.