Сучка по прозвищу Леди - Мелвин Берджес

Воспоминания теснились у меня в голове. Силы оставили меня, я повалилась на спину, выставив живот, и завыла. Надо мной наклонился Терри, беспокойно посматривавший по сторонам, как бы прохожие не подумали, что он обидел несчастную собаку.

— Пойдем, девочка, ты привлекаешь внимание. Поднимайся же. Пожалуйста, Леди!

…Школа, учителя, друзья, Энни — места и люди, которые были дороги мне прежде, — ушли из моей жизни и из моей памяти! Я потеряла все, что ценила, и осталась с веревкой, которую держал в руках человек, превративший меня в собаку! Как я могла быть такой дурой? Как я могла быть такой эгоисткой?

— Ты встанешь? — чуть не плача, спросил Терри. Он схватил меня за загривок и попытался поставить на лапы, но я продолжала лежать. В его глазах стояли слезы. — Прости меня, Леди, но расхлебывать придется нам вместе, неужели ты не понимаешь?

«Вместе», — подумала я. Что значит «вместе»? Вместе с человеком, который забрал у меня мою жизнь? В одно мгновение меня охватила нешуточная ярость. Вывернувшись из-под руки Терри, я вскочила и бросилась на него. Мне в самом деле хотелось вцепиться ему в горло. Терри поднял руки, чтобы защитить себя, но с криком упал на спину, и в ту же секунду я встала над ним, оскалив зубы. Для начала я укусила его за руку, полилась кровь. Вокруг закричали люди. Я видела их уголком глаза. Помедлив и еще раз вонзив зубы в мягкую плоть над запястьем, я бросилась прочь со скоростью, недоступной никому из людей. Но если бы те люди, которые кричали на жестокую собаку, умели видеть дальше своего носа, они поняли бы, что я не простая собака, потому что из глаз у меня лились слезы, и они слепили меня, когда я бежала прочь.

Всю дорогу я проплакала, а когда добралась до своего дома, то не знала, что делать дальше. Бежать к маме и нюхать ее зад? Лизать ей руки? Я же собака. У меня даже нет губ, чтобы поцеловать ее. Однако у меня появилось нечто, чего не было прежде: я вновь обрела способность плакать. Может быть, это знак, что наконец-то я готова вновь стать человеком.

Я побежала по Тисовой улице, остановилась перед воротами и стала нюхать воздух. Что-то я унюхала странное, ведь мне были известны все запахи, и все-таки они вдруг показались мне чужими. Все знакомые запахи мамы, Джулии, Адама, нашего дома были те же и не те, усиленные в тысячу раз моим собачьим носом. Ничего не понимая, я ходила взад-вперед, изо всех сил стараясь не упасть. Это все равно как видеть знакомых людей чудовищно раздутыми, с огромными головами и гигантскими чертами лица, в которых нет даже намека на привычные пропорции.

Положив лапы на невысокую стену перед домом, я заглянула внутрь, и там все было родное, хоть и почти забытое мной. Парадная дверь оказалась немного приоткрытой, как будто дом звал меня обратно. Это разбило мне сердце. Оно только и делало, что разбивалось в последние дни. Как же мне склеить его? Я подумала, что если сердце так часто разбивается, то легко можно сойти с ума! Но, в общем-то, я уже должна была сойти с ума оттого, что случилось со мной. А если это все сон, и я сплю где-нибудь в больнице для умалишенных, и мои родители рядом, все время спрашивают врачей, нет ли улучшения, и все еще любят меня, хоть я и лаю?

Я села и вытерла лапами слезы. Мне нравилось плакать. Моя беда была человеческой, и я вернула себе память. Все-таки внутри я оставалась человеком.

В течение одного часа моя жизнь перевернулась не один раз. Как могло такое случиться, что я все забыла? Наверное, я все больше и больше становилась собакой — наверное, сработал защитный механизм, превратив случившийся со мной кошмар в нечто сносное. Но теперь, когда я вспомнила, кто я и что потеряла, моя жизнь в последнее время, которая мне очень нравилась, вдруг показалась отвратительной. Подумать только! Есть из мусорных баков, слоняться по улицам, вытворять бог знает что на глазах прохожих, гоняться за кошками, словно я только на это и гожусь. И с чего это я так обрадовалась, вновь встретив Терри? Почему соглашалась сидеть на веревке и попрошайничать ему на пиво? Почему я крутила хвостом, как шлюха, за пару колбасок? Почему я вела себя так? Надо идти домой. Пусть моя семья решает, как со мной быть. Не знаю как, но я объясню им, что, несмотря на лохматую шкуру, внутри я все еще любящая дочь. В прошлом, когда я доставляла им много неприятностей, они всегда были готовы простить меня и принять обратно без всяких условий. На земле нет ничего сильнее любви — я правда в это верю. Любовь поможет нам, и мы откроем друг другу свои сердца. И тогда я до самой смерти останусь с мамой и папой, с Джулией и Адамом!

Перепрыгнув через стену, я побежала к дому.

Мне было известно, кто где находится. Нос подсказал мне, что мама в кухне, Адама и Джулии нет дома, зато есть кто-то другой. Потребовалось всего одно мгновение, чтобы я узнала его, потому что с собачьим обостренным чутьем видела все, словно в кривом зеркале. Папа! Приехал из самой Америки. У меня опять упало сердце. Почему он вернулся домой сразу после моего «бегства»? Неужели он до того ненавидел меня, что не мог жить рядом со мной?

Я потрясла головой. Чушь это — он вернулся, потому что любит, правильно, он любит меня и хочет, чтобы я тоже была дома. Ну вот, я дома. Сказав себе, что врать нельзя, я носом открыла дверь и быстро побежала в свою комнату. Она оказалась закрытой, но мне удалось открыть ее, схватившись за ручку зубами, повернув ее и толкнув дверь задними лапами. Вновь оказавшись в своей комнате, я захлопнула дверь и заперла ее, ухватившись зубами за крючок. Мне пришлось нелегко, и я до крови поранила пасть. Однако я была дома — в своей комнате. Заскулив от счастья, я прыгнула на кровать и стала плакать, плакать, плакать, пока не намочила всю шерсть на морде.

Однако для слез у меня было немного времени. Вскоре я услыхала, как папа поднимается по лестнице, по-видимому, в туалет. Он постоял у моей двери, и я затаила дыхание. Слишком быстро — я еще не была готова! Он вздохнул и пошел дальше. Однако рано или поздно кто-нибудь обнаружит, что дверь заперта — и заперта изнутри. Если бы они только знали, как сильно их пропавшая дочь хочет с ними встретиться, но, конечно же, пока я не могла позволить им войти — пока еще нет.

Чуть погодя открылась входная дверь, это пришел Адам. Он поздоровался с мамой и с папой и сразу же спросил, нет ли каких новостей.

— Нет, — ответила мама бесцветным скучным голосом.

Интересно, обнял ли папа ее, как делал это прежде? И вновь вернулись обиды, словно прилетела стая птиц. Может быть, теперь, когда меня нет, они опять будут вместе? Может быть, они разошлись из-за меня? Может быть, Адам спросил обо мне в надежде, что нашли мертвое тело…

— Перестань изводиться, — рыкнула я на себя.

И без того все было плохо, зачем же делать еще хуже? Как будто у всех сразу все уладилось, как только меня не стало! Как будто исключительно от меня это зависело! И я решила, хотя была всего-навсего собакой, с той минуты вести себя по-взрослому и делать все так, чтобы потом ни о чем не жалеть. Что толку жалеть себя? Надо научиться подчинять себе обстоятельства.

Что сделать такого, чтобы они узнали меня? Голос они, естественно, не узнают, но, может быть, узнают мой почерк? Почему бы и нет? Я вскочила, чтобы тотчас исполнить задуманное, но не тут-то было. Я даже ящик не смогла открыть, где лежали ручки и бумага. Но на столе валялся тюбик губной помады, и я стала писать им, зажав его между пальцами, но из этого ничего не вышло. Тогда я взяла его в рот — так было лучше, но все равно результат никуда не годился. Это был не почерк, а черт-те что.

Я осознавала, что никогда не смогу сказать, кто я, значит, надо показать. Главное, сказала я себе, вести себя не как собака. Если я хочу быть человеком, то и вести себя надо, как человек. Надо вновь стать Сандрой Фрэнси.

До тех пор я попросту плыла по воле волн. Я вела себя, как собака, — и было глупо ждать перемен. И я поклялась не делать ничего из того, что обычно делают собаки. Больше никаких кошек, никакой еды с земли, никакой охоты. Больше не писать у всех на глазах, надо пользоваться туалетом. Не ходить голой, надо что-нибудь подобрать себе из одежды. Не лаять и не рычать — надо пользоваться человеческой речью, даже если это будет выглядеть совсем по-идиотски. Надо чистить зубы, мыть голову и стричь ногти. Я буду смотреть телевизор и читать книжки. И нечего медлить — все учебники в моей комнате. Пусть я стала собакой, но учиться-то я смогу. Буду делать все, что обычно делают люди. Терри не смог вернуть мне мой облик, родители тоже не смогут. Придется думать об этом самой.

Оглядываясь назад, я не могу не дивиться, насколько была наивной, полагая, что человек — это умение обедать за столом, умение чистить зубы, носить одежду и пользоваться косметикой. Человек — это намного больше. Это ответственность, забота о близких, умение выделять главное, умение уважать себя. Вот так. Но надо с чего-то начинать. Может быть, как ни трудно, все же постараться и убедить родных, что в шкуре собаки живет их Сандра.