Экзистенциализм. Возраст зрелости - Петр Владимирович Рябов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Да, начинается эта книга с того, что Камю делает очень странное заявление. Непонятное. Шокирующее. Скандальное. Камю пишет: «Есть только одна философская проблема, и это проблема самоубийства». Это очень странно. Потому что мы с вами привыкли, что философия занимается бытием, сознанием, познанием, добром, злом. Почему самоубийство? Почему это главная проблема философии? Камю объясняет: философы спорят, как устроен мир, Земля, Солнце. Галилей отрекся, и правильно сделал: не стоит человеческая жизнь того, чтобы ради истины геоцентризма или гелиоцентризма класть голову на плаху или идти на костер ради того, что там: гелиоцентризм или нет? В конце концов, не все ли нам равно: что вокруг чего вращается? Но, говорит Камю, я знаю много людей, которые убивают себя, потому что их жизнь бессмысленна. То есть смотрите: через констатацию самоубийства Камю выходит на какую тему? На тему повсеместного обессмысливания и обесценивания жизни. Вопрос о смысле жизни и о бессмыслице жизни. То есть за проблемой самоубийства скрывается более глубокая проблема: а стоит ли жить? И вот так мы начинаем постепенно приближаться, неторопливо прибредать к абсурду.
В нескольких словах я скажу, как мы, читатели, подходим к абсурду вместе с Камю. Камю подходит к абсурду с разных сторон. И надо стразу сделать первую ремарку – очень важную. Абсурд – это что? И это где? Абсурдный мир, абсурдный человек, абсурдный герой. Это существует и встречается всегда и везде, во всех мирах и культурах? Нет, говорит Камю. Абсурд, как потом и Бунт, мы увидим, характерны для определенного типа культур, в которых исчезло сакральное. Для Камю, как и для Сартра, безумно важно открытие Ницше о «смерти Бога» как главном событии нашей эпохи, определяющем все. Вот это самое главное. В мире сакрализированном, в культурном мире мифологическом, органическом, первобытном или средневековом никакого абсурда нет. Ну какой абсурд? Все понятно. Все живое, все прекрасное. Есть Тот, Кто все создал и Кто во все вносит смысл. Вот добро, вот зло, вот жизнь, вот смерть, вот жизнь после смерти. Какой там абсурд? Абсурд – это явление, присущее миру «после смерти Бога». Мира десакрализированного. Это очень важно. Это первая ремарка, пока мы еще даже не подошли к абсурду, но надо это сразу зафиксировать.
Ну а теперь давайте будем подходить к абсурду, что же это такое, откуда он берется, как проникает в нашу жизнь. Камю как человек, который все-таки прошел, пусть и опосредованно и заочно, некоторую выучку феноменологии Гуссерля, любит начинать с повседневности, с чего-то очень близкого. Не с возвышенного, а с самого обычного. Он говорит: вот, наша повседневность. Понедельник, вторник, среда, четверг, пятница. Утро, завтрак, работа, обед, ужин, сон. Один день, второй, третий. Все повторяется, все нормально. Потом в этот мир вдруг входит скука. Входит ощущение постылой повторяемости и монотонности. Появляется странная мысль, что самое главное будет завтра. Всегда завтра, завтра, с понедельника! А в какой-то момент понимаешь, что завтра ничего не будет или будет как сегодня, будет только хуже, некоторый зенит пройден, ты попал в какую-то ловушку. И так, через скуку, через повторяемость, через монотонность, через осознание времени, начинает вползать в нас этот самый абсурд. Через такие вот совершенно повседневные феномены: скуку и повседневность. Это с одной стороны. Так мы приближаемся постепенно к абсурду.
С другой стороны, говорит Камю, есть и другой подход, приводящий нас к абсурду. Через природу. Я уже говорил, что Камю любил природу, море, солнце.
Но только одно добавлял: прекрасной и гармоничной вечной природе нет до нас дела. Она нас даже не замечает, что как-то оскорбляет и обескураживает и ужасает. Это важная тема, помните, у Тютчева: «и равнодушная природа» нас не слышит, и нет ей до нас дела. Равнодушный мир, мир, которому нет дела до человека.
Мы живем в мире самообольщений. Нам кажется, что птицы для нас поют, солнце для нас светит, ручеек для нас поет свою милую песенку… травка зеленеет, солнышко блестит, ласточка с весною в сени к нам летит. Все для нас! И вдруг мы понимаем: да нет, исчезнем мы – ничего не изменится. Нашего отсутствия не заметят так же, как не замечали нашего присутствия!
Я думаю, многие из вас читали, разумеется, такую великолепную вещь, одну из самых великих философских книг середины ХХ века как роман Рэя Брэдбери «Марсианские хроники». Читали? Молодцы! Помните, там одна из последних хроник рассказывает о том, как заканчивается жизнь на Марсе. И там описывается опустевший дом, напичканный бытовой электроникой, в котором уже люди исчезли, а еще все электрическое хозяйство как-то по инерции само собой работает… И там все время появляется (читаемый каким-то механическим прибором над опустевшим миром) очень трогательный чей-то стишок. Вот примерно такой. Привожу по памяти, читал лет двадцать назад, надеюсь, более-менее точно:
Будет ласковый дождь, будет запах земли,
Щебет юрких стрижей от зари до зари,
И ночные рулады лягушек в прудах,
И цветение слив в белопенных садах;
(…)И ни птица, ни ива слезы не прольет,
