Китайцы. Особенности национальной психологии - Николай Спешнев

В числе заимствованных китайских слов значительное количество взято из японского языка. И это касается в основном абстрактных существительных, таких, как «культура», «искусство», «родина», «патриотизм» — слов, которых в китайском языке до конца XIX в. не существовало.

Своеобразной особенностью грамматических категорий китайского языка и мышления, является, например, отсутствие формальных показателей множественного числа (кроме личных местоимений), которые заменяют категории множественности и единичности. Отсюда и непонимание или невозможность перевода буддийских сутр. Как утверждает Сян Туйцзе, многие абстрактные буддийские понятия в переводе на китайский язык были обозначены конкретными иероглифами [114, с. 37]. Хорошо известно, что для понимания китайского иероглифа или слова нужен контекст.

Японский исследователь психологии народов Востока Хадзиме Накамура [190, с. 191] отмечает, что китайцы переводили буддийские тексты на родной язык, не используя санскрит или пракрит — священный язык буддийской церкви. Буддизм, попав в Китай, был модифицирован под влиянием специфического способа китайского мышления. В результате получился не перевод, а адаптированная интерпретация оригинала. В чань-буддизме абстрактные философские понятия передаются через конкретные образы. Так, «космос» передается словами шань, хэ, да ди — «земля, твердь». Человек именуется «каплей воды на лужайке», а истинная природа человека обозначена как «первоначальные лицо и глаза» (бэньлай мянь му). Каноническое изображение Будды для китайцев нехарактерно. Китайский буддизм скорее толковательный, комментаторский, чем академический. Комментарии и толкования нередко становились более важными, чем оригинал. Комментарии и сейчас играют большую роль в современной китайской науке.

Индийцы считали, что универсальные доктрины и законы переходят от мастера к ученику спонтанно (не глядя в глаза), а китайцы говорят, что «они слушали проповедь Будды и понимали, что это истина». Авторитет авторов священных книг непререкаем. Он абсолютен. Вот почему индийская логика не пустила корни в Китае, в ней недоставало прямой связи с практической жизнью. Перманентное и универсальное в Индии корреспондирует с конкретным и индивидуальным у китайцев. Буддизм не мог бы быть принят в Китае без определенных поправок, своеобразного компромисса. Реализм в данном случае превалировал над мифологическим воображением.

В конфуцианском трактате «Лунь юй» практически отсутствует диалектика, он содержит верные суждения и примеры высокоморального поведения. Здесь почти нет абстрактных законов и правил, которые заменены на большое число ссылок на авторитет классиков и высказывания мудрецов. Вот почему в Китае не возникла наука логика. Работы по этой тематике в основном представляют собой переводные издания. Имеют место переводы весьма упрощенных работ, достаточно поверхностных по своему содержанию. В Китае в основном переводились книги по буддийским ритуалам и обрядам, т. е. то, что могло быть немедленно использовано и подходило для практического применения и понимания.

Для китайского образа мышления характерно подчеркивание частностей. В китайских классических работах не фиксируются базисные принципы поведения человека. Это скорее описание конкретных случаев и поступков. Китайцы видели ценностные нормы морали через индивидуальные явления. Правильный путь нельзя найти через слова и универсальные утверждения, его можно найти только через конкретный эксперимент. Этим объясняется стремление любое положение подкрепить большим числом примеров, как правило хорошо известных из исторической литературы Китая.

Вот почему, объясняя генезис мироздания, китайцы в отличие от индийских или греческих философов, предпочитавших толковать метафизические теории с помощью сложных серий предложений (языка), использовали такие эмпирические понятия, как ян и инь, «мужчина» и «женщина», а также наглядные диаграммы из трактата «И цзин» для объяснения буддийских понятий. Китаец верит только тому, что он видит и слышит. Но визуальное восприятие превалирует. Поэтому в подкрепление своих мыслей китайцы нередко прибегают к наглядности: используют диаграммы и графики или невербальную речь. Таким образом, известные триграммы и гексаграммы, столь характерные для китайцев при толковании структуры мироздания, полностью соответствуют способу мышления китайцев. Видимо, пристрастие к нумерологии нужно рассматривать под тем же углом. Так, например, в 1999 г. Чжу Гаочжэн выпустил книгу «Мышление Великого предела» с подзаголовком «Форма мышления с китайской спецификой», в которой подробно анализирует значение всех триграмм и гексаграмм [147].

Относительно собственной письменности китайцы имеют достаточно общее представление, так как известные «шесть категорий иероглифов (пиктограммы)» (лю шу) предельно конкретны. Еще в раннем возрасте у ребенка вырабатывается привычка в процессе восприятия охватывать целое. Как видно, холизм, характерный для китайцев, проявляется и здесь.

Давно замечено, что фольклористика, как и паремиология, представляют собой важный материал для изучения национальной психологии. Ценность психологических исследований народных пословиц и поговорок неоспорима. В них в краткой и ясной форме сформулирован накопленный в течение долгого времени социально-производственный и жизненный опыт людей.

Китайские литераторы всегда предпочитали изысканную и пышную риторику. Четырехсложные сочетания, своеобразный ритм, биноминальность языка позволяли во имя эвфонии делать все.

Тонкие языковые нюансы основаны не на универсальных абстрактных концептах, а на свободном использовании исторических аллюзий и фраз.

В отличие от японцев, предпочитающих сжатую форму выражения мысли, в китайской прозе и поэзии всегда присутствуют высокопарность и многословие. Китайцы убеждают с помощью красноречия, а не теоретических посылок. В китайских народных сказах подробное описание каждого отрезка происходящего действия напрямую связано со склонностью китайцев к детализации. Скажем, если говорится, что герой вошел в комнату, то последует подробное описание комнаты, включая перечень картин на стенах и тексты на свитках. Во многом это объясняется тем, что сам жанр требует того, чтобы зритель воочию представил картину изображаемого. Ведь зрительный анализатор, как говорилось раньше, у китайцев работает лучше.

В Китае предпочтение отдается комплексному множеству, проявляемому в конкретной форме, чем желание подумать об универсальных законах, которые регулируют это множество. М. Гране пишет, что в «Шицзине» («Книге песен») среди трех с лишним тысяч иероглифов нет ни одного абстрактного.

В китайском языке множество слов, которые обозначают предметы, их формы, размеры, но мало глаголов, которые выражают изменение и трансформацию. В каждом языке глаголы, прилагательные, местоимения, наречия первоначально являлись существительными, обозначавшими предметы, но впоследствии трансформировались в другие части речи. В изолированных языках этот процесс наиболее очевиден, в особенности в китайском. Доказательств этому нет, но ясно, что китайское мышление имеет тенденцию к конкретному образу мышления. Весьма произвольный способ транскрибирования иностранных слов китайскими иероглифами также свидетельствует об этом.

Китайский способ выражения концепций и понятий вполне конкретен. Так, термин «эпиграфика» передается выражением: «письмена на металле и камне». Сюда же можно отнести и слово «противоречие» (маодунь), которое состоит из двух морфем, означающих «копье» и «щит». Ли, которое сейчас обозначает «универсальный принцип», ранее означал узоры, прожилки на минералах и драгоценных камнях. В «Шицзине» («Книге песен») встречается 18 разных слов для передачи понятия «гора», 23 для обозначения «лошади», несколько для обозначения слова «река».

В своих умозаключениях китайцы предпочитают вместо анализа использовать принцип аналогии (лэйби), т. е. сначала интуитивно (чжицзюэ) «почувствовать» истину (чжэньли), а затем с помощью различных конкретных сравнений и образов, предпочтительно из истории Китая, усилить воздействие этой истины. Иначе говоря, это своеобразный «окружной способ» познания, когда тема поставлена в центр, а толкование ее происходит со всех сторон. Умозаключения европейцев, напротив, являются линейными, т. е. основаны на первоначальных, грубых представлениях, которые постепенно приводят к выводам; поиск идет от частного к общему. Принцип аналогии в китайском мышлении утвердился в шаблонных схемах (ба гу вэнь), принятых на экзаменах в эпохи Мин и Цин. Это хороший пример для иллюстрации такого «окружного способа» мышления. При написании экзаменационного сочинения требовалось соблюдение строгих правил композиции. На первом этапе формулируется центральная мысль (по ти), на втором этапе идет ее разъяснение (чэн ти), на третьей стадии — раскрытие темы с помощью сравнений (ти би, сюй би, чжун би, хоу би), а потом заключение. То, что такая система просуществовала 300 лет, так или иначе соответствует определенному способу мышления китайцев. Вот почему китайцы традиционно предпочитают опираться на конкретные факты, а не на абстрактные умозаключения. В грамматике китайского языка большую роль в предложении играет тематическое подлежащее. Сначала обозначается тема высказывания, а затем все, что к ней относится или с ней связано.