Тропа пьяного матроса - Владимир Михайлович Гвановский

с ног и несёт куда-то. Ложь заставляет улыбаться, дёргаться в припадках бесконечных молитв, и без стандартного бормотания я не могу ни прикоснуться к девушке, ни поесть, ни прочитать текст. Я как кукла на ниточках, которую ежеминутно дёргают — чтобы кукла смотрела вверх и молилась. Кукле и не нужно понимать, что происходит вокруг, не нужно жить в гармонии души и тела — нужно только пялиться в небо пуговицами глаз. Вдруг вспомнилось: я, третьеклассник, открываю книгу дяди, который приехал из Ленинграда. На картинке изображены два великана, к пальцам которых привязаны верёвки, а к верёвкам — дёргающиеся лилипуты. Человечки лишь думают, что живут, веселятся, играют, а на деле ими управляет великан. Снизу находилась подпись: «Люди — лишь игрушки в руках могущественных демонов».

Кто же управляет мной? Почему после того, как я примкнул к адептам Агни-Йоги, моя жизнь стала такой мучительной? В ней нет никакой великой любви, только выдумка и экзальтация. Я и Рита — нет, мы не половинки единой души. Потому что мы не синхронны. Потому что есть эта мерзкая тайна. Потому что я видел в Рите отражение себя, а за зеркалом был другой, живой, человек.

А если и Махатмы Шамбалы — выдумка? Но так нельзя думать, это большой грех.

Хотя, почему нельзя? Моя любовь рушится прямо сейчас. Не всё ли равно, какая карма ударит меня в будущем?

Я прищурился.

Взяв поникшую Риту за руку, вышел из электрички, и мы побрели к остановке троллейбуса под мелким дождём. Всегда, когда наступала минута неловкого молчания, мне хотелось заполнить её чем угодно, бестолковой болтовнёй или хотя бы дежурной улыбкой — а сейчас я продолжал молчать, и это новое чувство мне нравилось. Так мы доехали до студгородка и дошли до общежития; уже у самых дверей я увидел мелькнувшую чёрную тень, услышал рычание, а потом почувствовал резкую боль в ноге.

— Чегевара, мразь! Пшёл прочь от людей! Что, укусил? Вот гнида! Вы не бойтесь, он не бешеный, домашний, только ебанутый слегка. Простите великодушно!

Выпивший мужчина в засаленной клетчатой кепке оттаскивал от меня упитанного чёрного пуделя. Рита увидела разорванные штаны, кровь на асфальте и заплакала, потом схватила за руку и потащила в комнату — обрабатывать рану.

Через полчаса я вышел из комнаты девушки, деревянным голосом пожелав ей доброй ночи. Нога ныла — укус оказался довольно глубоким, но рана совершенно не волновала меня. Хотелось лечь в постель и пробыть в ней неделю; силы кончились, мой сверкающий мир рухнул, я чувствовал себя жалким и запутавшимся. В секции, погружённый в свои мысли, я вдруг наткнулся на Богдана и случайно выбил из его рук стеклянный стакан, который со звоном разбился о пол.

— Да ты совсем охуел, фраер, кацапья морда! Смотри, что ты наделал, бык!

Я неожиданно почувствовал злость и понял, что больше не хочу её сдерживать.

— Да пошёл ты, козёл, пить надо меньше.

Богдан посмотрел на меня с изумлением.

— Ты скоро ответишь за всё, гад — и зашёл в комнату.

Я поднялся на четвёртый этаж, закрыл дверь на ключ и лёг на кровать, не раздеваясь. Так хорошо, что сегодня нет моих соседей — можно не заставлять себя общаться с ними. Смотрел на отклеившиеся обои, потом на календарь с изображением Казанской Богоматери, на окно, в которое били струи дождя. Внезапно в коридоре послышались голоса и хохот, а потом раздался громкий стук в дверь.

— Выходи, Леопольд, или дверь сломаем. Убивать тебя будем.

Я подошёл к двери и открыл её. Передо мной стояло шестеро парней — впереди Богдан, слева Чёрт. Справа стоял Рыжий — боксёр-левша, о подвигах которого знала вся общага. Имена ещё троих я не знал. И вдруг, глядя на эту компанию, я понял одно.

Все голоса внутри моей головы смолкли, все бесы пропали. Они притихли уже после разговора в электричке, но сейчас не было вообще никого — ни на люстре, ни за колонной, ни на моей спине. Никто не шептал в ухо. Если целью бесов, лярв и ещё каких-то тёмных сущностей было уничтожение меня, то сейчас — лучший момент! Князь Тьмы может запросто убить меня руками этих выпивших парней, так почему же в моей голове — эта запредельная, снежная чистота? Почему черти не помогают хулиганам, не накидываются на меня из Тонкого мира?

Мория — гей? Нет? Нет, не работает!

Может, потому что все мысли всегда были только моими? Даже чёрные, богохульные — все мои! Мне никто не шептал. Я боролся с ветряными мельницами. А когда случилась настоящая, не придуманная жизнь, призраки сгинули.

И я улыбнулся.

— Что ты скалишься, идиот? Сука, да он издевается над нами!

И в этот момент я получил удар слева в глаз, меня отбросило назад в комнату, к шкафу. Звать на помощь было бессмысленно — парней с баяном боялась вся общага, никто бы не вышел. Я встал, пошатываясь, сделал шаг из комнаты и получил удар в ухо, упал на бок и снова встал. Во рту был вкус крови, левый глаз начинал опухать.

Богдан заговорил снова:

— Слушай, чудила, у тебя есть ещё один шанс. Ты сейчас умоешься и принесёшь нам из ларька водки. Начнёшь снова ржать, как идиот — ещё въебём, на лекарства всю жизнь работать будешь.

— Так ты ж меня убивать собрался, какие ещё лекарства? Убивай.

Я стоял в центре круга и не знал, откуда прилетит хук; выпрямил спину и смотрел на Богдана. Но почему-то никто не пытался больше ударить меня, все стояли молча, а потом Богдан тихо сказал:

— Я думал, что ты — непуганый лох, который почему-то выёбывается: смотрит на пацанов, как на говно, ходит в этом дурацком костюме, хамит. А ты стоишь сейчас передо мной, как казак, смотришь гордо и не боишься смерти, твои глаза сверкают. Что случилось?

— Сегодня я понял, что живу неправильно. Моя вера — ложь, моя любовь — выдумка. Но этой ночью мои проблемы закончились.

— Что ж, достойный ответ. По твоим глазам вижу, что ты стал самим собой. Теперь тебя никто из нас и пальцем не тронет. Братцы, принесите