Сигрид Унсет. Королева слова - Сигрун Слапгард

В письмах Сигрид предстает веселой и оживленной, так и горит желанием поделиться всеми забавными мелочами своей жизни. Например, она пробует свои силы в итальянском и французском, но ей далеко до Сварстада и его друзей, настоящих парижских ветеранов. Она убежденно заявляет, что счастлива — в основном потому, что молода, здорова и занята любимой работой, «к тому же такое удовольствие быть красивой и иметь много поклонников». Проведенная в развлечениях зима «пошла мне на пользу», считает она. Италия — изумительное место, хотя памятники искусства и оказали на нее не такое сильное впечатление, как этого можно было ожидать. За исключением Сикстинской капеллы, «что одна стоит всех денег»; Сигрид часами наслаждалась великолепными фресками, от которых мурашки бежали по коже. А еще итальянские художники «не знают себе равных в изображении красоты и мощи плотской любви»[136].

«Весенние цветы поникли, захваченные врасплох морозом, — лепестки слиплись от воды, словно мокрые ресницы на заплаканных глазах. Не то чтобы цветы под мокрым снегом и впрямь походили на заплаканные глаза, скорее напоминали о них»[137]. Сигрид пыталась описать на бумаге самую необычную весну в своей жизни. Она набрасывала идеи для будущих путевых заметок во время их со Сварстадом совместных вылазок в Кампанью; она гуляла, он делал эскизы. Они побывали в Витербо, Орвието и Сиене. Она описывала древнюю землю этрусков — и любимые маршруты отца. Циминийский лес, возвышающийся над озером Браччано, напомнил ей места вокруг озера Фурушёен около Мюсусетер. Проливные дожди сменялись мокрым снегом, как в Норвегии, и ей на память пришли разливающиеся по весне ручьи вдоль речки Гаустадбеккен. Но вообще-то эта весна напоминала норвежскую только в горах по пути к Витербо.

Каждый раз во время таких вылазок их ждала какая-нибудь маленькая радость. Однажды недалеко от Сиены ей захотелось пить, и она попросила крестьянина продать ей полбутылки вина. «Нет, ответил крестьянин, они вином не торгуют, но если мне так хочется пить, милости просим в дом, они напоят меня». Сигрид с любопытством вошла в дом. На первом этаже помещался хлев, большая каменная лестница вела на второй этаж. Там она увидела жену крестьянина за швейной машинкой, рядом сидели еще две женщины — его сестры — и пряли. Дальше располагалась большая общая комната с полом, мощенным серым камнем, по стенам которой висели копченые окорока и медные котлы, а за мраморным столом близ величественного очага сидела бабушка, грела свои старые кости и качала младенца. Гостье предложили кружку великолепного красного вина. Все впечатления она вбирала в себя как губка, чтобы потом в красках, словно картину, описать сестре[138].

В Орвието Сигрид приболела, но за ней трогательно ухаживал персонал маленькой гостиницы, где она остановилась. Горничная принесла ей горячие камни в постель и настаивала на том, чтобы самой кормить постоялицу, не уставая напоминать, что Мадонна ей обязательно поможет. Еще Сигрид самоуверенно объясняла домашним, что знаменитое жульничество итальянцев сильно преувеличено. Может быть, все дело в том, что они не умеют считать. Им было совершенно все равно, недоплатила она или переплатила за обед[139].

Теперь-то все было как надо, в отличие от прошлого раза с Виктором, ей не было стыдно за себя. Но она опасалась реакции со стороны других, когда имя ее избранника станет известно. Сестра Сигне еще не догадывалась о подлинных причинах вырвавшегося у Сигрид вздоха: «Нередко мне изменяет мужество — при мысли о будущем, потому что мои мечты и мои представления о счастье не совпадают с твоими и мамиными»[140]. Прочитав первый роман Нини Ролл Анкер «Бенедикта Стендаль», Сигрид написала ей из Рима. Возможно, на это решение как-то повлиял ставший теперь ей таким близким Андерс К. Сварстад, добрый друг Нини?

Работа над портретом Унсет у Сварстада заметно продвинулась — он дошел до прекрасного кораллового ожерелья. Модель собирала материал для нового романа и делала карандашные наброски пейзажей к путевым заметкам. Почерк был четким и стремительным. Она все же решилась показать возлюбленному-художнику свой старый альбом с этюдами — и не слишком обиделась, заметив, что он куда больше заинтересовался ее юношескими стихами, вложенными между листами. Кстати, особое его внимание привлекли совсем не те три стихотворения, которые были опубликованы в «Самтиден». Возможно, Сварстад рассказал ей, что тот проницательный критик, чьей похвалы они оба удостоились в «Самтиден», приходился ему свояком?

Андерс Крогвиг был женат на сестре Рагны, жены Сварстада. Еще до того как породниться, оба приятеля проживали в пансионате на площади Сеестедспласс, что служил домом для многих исполненных надежд молодых провинциалов. Держала его мачеха сестер Му. Там же, в столовой пансионата, друзья и познакомились с сестрами Огот и Рагной. Крогвиг обручился с Огот, а Сварстад — с Рагной. С тех пор прошло почти семь лет, в семье подрастали трое детей. Вряд ли для Сигрид Унсет явилось неожиданностью, что Сварстад, старше ее на тринадцать лет, был отцом семейства.

Весна была на исходе, и дела звали Сварстада в Париж. Сигрид Унсет с подругой Хеленой Фагстад ждало мирное существование в новой квартире на улице Урсулинок. Никаких больше ночных вылазок, решила Сигрид, только творчество. Летом она вместе с Хеленой собиралась посетить пещеру Феррата. Своим товарищам по прогулкам по Нурмарке она писала: «Теперь я живу на улице Урсулинок, прямо напротив старого монастыря, и веду совершенно монашескую жизнь — работаю и пью чай, вместо того чтобы пить вино в трактире, слушая любовные песни под аккомпанемент гитары и мандолин»[141].

Вскоре Унсет пришло приглашение из Парижа. И когда в последние дни весны в Риме появилась Нини Ролл Анкер, то не нашла там ни своего старого товарища Сварстада, ни новую подругу по переписке. Оба уехали, не оставив адреса. Возможно, им пока не хотелось быть «найденными». Сигрид Унсет отказалась от путешествия к пещере Феррата с подругой ради еще одного «медового месяца» в столице искусств, в Париже. Июнь в Париже. Он и она. Выбор сделан. Да, конечно, в Италии у них были совместные вылазки и ночевки в дешевых гостиницах, но теперь в Париже они стали открыто показываться как пара. Отсюда, из Парижа, она выступила со своей первой атакой на феминисток в статье, под которой поставила свою подпись. С тех пор как в «Афтенпостен» опубликовали письмо «Одной молодой девушки», прошло шесть лет. В том письме от Унсет досталось как феминисткам, так и их противницам. Теперь же она снова рвалась на баррикады, уже в новой своей ипостаси известной писательницы и под полным именем. В ее жизнь недавно вошла настоящая любовь, и более чем когда-либо она была уверена, что женщина должна подчиняться — так повелела природа. Она резко критиковала новомодную точку зрения о равноправии полов. Поводом послужила недавняя инициатива норвежских феминисток, которые выступили с предложением убрать из брачной церемонии слова о подчинении женщины мужчине.