Собрание сочинений в четырёх томах. Том 4. - Альберт Лиханов

Но бывает в жизни каждого такой день, такой час, такая минута, когда все, что вокруг, он видит другими глазами. Поясневшими. Повзрослевшими. Когда он неожиданно понимает, что у слов, к которым он привык, как к старым детским игрушкам, есть еще один смысл. А может быть, и не один. И что слова — это не просто слова, а значительно большее. Ведь слова служат людям. Означают предметы, их окружающие, поступки, дела. Означают то, что человек чувствует.

Я люблю дедушку. Люблю беззаветно. И знаю цену этим словам.

Я люблю его преданно и горячо и верю ему больше, чем себе. Я хочу во всем быть похожим на деда…

Вот он стоит у окна. Курит сигаретку, сунув ее в разноцветный мундштук. Смотрит себе под ноги. Ждет.

В комнате тишина. Как перед бурей. Перед бурей же затихает все — помните? На земле. И в небе.

Тихо в комнате, я разглядываю деда, на мои глаза навертываются слезы и куда-то исчезают. А в горле застрял тугой комок.

Вот он сказал это. Сказал свою «военную тайну». И я чувствую — со мной что-то случилось.

Я теперь другой. Совсем-совсем. Я будто и не я, а другой человек. Другой мальчишка. Взрослый. Да, взрослый.

Я глядел на дедушку и понимал — со мной что-то случилось!

Я встал. Я подошел к деду. Слезы исчезли, я был теперь совсем другим. Я знал цену словам, о которых не думал раньше. Я встал, подошел к деду, прижался к нему лицом.

Буря грохотала во мне. Но я ничего не сказал. Я только обнял его и прижался крепко-крепко…

И все увидел снова. Снова…

ИСТОРИЯ ТРЕТЬЯ. ПРО ДЕДУШКУ

Горело в тот день солнце. Палило нещадно. Было ему невдомек, что не смеяться надо, а плакать, что лучше бы ему за тучи зайти и не смотреть весело на землю.

А оно припекало. Празднично. Невпопад. Будто не только людей, но даже и солнце застала врасплох эта нежданная война.

Дедушка был майором. Был молодым совсем. Ехал из Москвы, из отпуска. Слушал, как приятно поскрипывают новенькие ремни, смотрел, как поглядывают с завистью на него мальчишки.

А потом — будто оглох.

Война!

Другие не верили, смеялись, говорили, не может быть, у нас с немцами мир, но дедушка-то сразу понял: может быть!

Война на восток катится, дедушка на запад торопится. С поезда — на машину. С машины — на коня. С коня — на ноги. Идет пешком, ведет за собой командиров да солдат. А навстречу ему — люди.

На телегах едут. Пешком шагают. В детских колясках узлы с одеждой да едой катят. Старики идут с палками. Старухи с котомками. Женщины с маленькими детишками на руках. А те ребята, что постарше, сами что-нибудь тащат. Лица у них хмурые. Взрослые. Ведь война.

Яростно бился майор. Сам пушки заряжал. Снаряды подносил. Сам в фашистов целился.

Но фашисты сильные были! Вместо убитых солдат новые выходили.

Сражался дед до последнего. В ногу ранило. Бойцы его от пушек оттащили. Спрашивают:

— Отступать?

— Снаряды еще есть, — говорит дед. — Сражаться!

Ушли бойцы. Потом вернулись. Спрашивают:

— Отступать?

— Патроны еще есть, — говорит дед. — Сражаться!

Но кончились и патроны. Приказал дед усатому знаменосцу Красное знамя под гимнастерку спрятать. А бойцам знаменосца всегда в середине держать. Мало ли, враг обойдет, сбоку ударит. Чтобы знаменосец в безопасности был.

И пошли бойцы назад вместе с дедом. Идут по дороге — тихо на ней. Стариков нет. Старух нет. Женщин с детьми нет. Все ушли.

А те, кто не успел, — на земле лежат.

Вот картошка из мешка просыпалась…

Вот детская коляска с узлом перевернулась…

Вот женщина лежит, ребенка к себе прижала. И оба мертвые…

Идет дедушка по страшной дороге.

Голову опустил. Стыдно ему. За армию стыдно, за бойцов своих. За себя стыдно. Не сумели, эх! Не сумели защитить от врага беззащитных людей.

И вдруг по мертвой дороге идет мальчик. И поет.

Дедушка ушам своим не поверил: поет!

Выхо-одила на бе-рег Ка-тю-ша!На вы-со-кий на бе-рег кру-той.

Усатый солдат, у которого знамя на груди и который всех храбрей сражался, отшатнулся.

— Товарищ майор, неужели дите с ума сошло от страха?

А мальчик к ним идет. И все поет:

Вы-хо-дила, пес-ни за-во-ди-ла…

Подошел к дедушке, голову поднял, потому что высоко смотреть, и говорит:

— Чего-то все спят… И мама спит… Я ее толкаю, а она не просыпается…

У дедушки лицо окаменело. Хочет он заплакать и не может. А тут бойцы кричат:

— Танки!

Дедушка обернулся — фашистские танки по дороге пылят.

— Знаменосец! — крикнул дедушка. — Ребенка бери! И чтобы беречь, как знамя, понял!

Отступили бойцы в лес, и вечером, далеко от врага, на привале, узнал дедушка от мальчика, что ему три года и зовут его Сережа, а маму зовут Катя и она любит песню про Катюшу. Больше ничего не узнал, как ни бился.

Шли бойцы лесами. Шли болотами.

Если не спал Сережа, на шее у знаменосца усатого сидел. Если спал — дедушка его на руки брал.

Долго шли солдаты. В дождь и в жару. Но мальчик не плакал. Терпел. Полюбили его бойцы.

— В сыны полка бы его взять, — говорил знаменосец. — Да разве ж можно такого крохотного?

Шли бойцы вперед. Нападали на врагов. Выходили из лесу, били фашистов и снова в лесу исчезали. А когда начинался бой, знаменосец с Сережей отходили в безопасное место.

Вывел дедушка бойцов из окружения.

Вышли они не безоружные — с немецкими автоматами, отбитыми у врага.

Вышли не безымянной толпой — со знаменем полка, хоть и простреленным в двух местах: достала знаменосца фашистская пуля. Молчаливыми вышли бойцы из окружения, хоть и радоваться можно: живые остались. Но разве станешь смеяться, когда отступили? Когда оставили врагам свою землю?

Невеселые сидели солдаты. Невеселым был дедушка. И тут Сережа вдруг заплакал. Первый раз за долгую дорогу.

Вздрогнули бойцы. Вздрогнул дедушка. Понял, отчего еще так тяжело на душе. Надо Сережу отдавать. Надо с мальчиком расставаться.

Задумался дедушка. Взял листок, написал письмо жене. Отдал его раненому знаменосцу.

— Спасибо, — сказал, — за знамя. Дальше его развернутым понесем. А вот мальчика довези до Москвы.

Стал дедушка снова сражаться. Бабушка ему письма присылала. Треугольники такие. В войну конвертов не хватало.

В каждом треугольнике ладошка была. Знаете, как это делается? Кладут ладошку на бумагу и карандашом каждый палец обводят.

Идет война. Сражается дедушка. А ладошки в письмах все больше. Растет мальчик Сережа. Мой папа.

НАША СЕМЬЯ

Я стоял, прижавшись к деду.

Потом услышал, как его обнял еще кто-то. И еще.

Посмотрел я, это папа положил дедушке голову на плечо. Мама взяла деда под руку.

Мы стояли маленькой тесной кучкой, прижавшись к дедушке, и он сказал хриплым голосом:

— Какая тесная у нас семья…

— Тесная! — сказал папа.

— И очень дружная! — сказала мама.

— Ну вот, — проговорил дедушка, — теперь вы знаете мою военную тайну.

Он посмотрел на фотографию над папиным столом. Вздохнул.

— Не сдержал я слова, — сказал он грустно. — Лидушка считала, ворошить прошлое незачем, а я не могу уйти с этой неправдой.

— Папа, — произнес отец, — это неправда — моя правда, слышишь? Ты — мой отец, Антошкин дед, вот и все.

— Ты наш самый любимый человек, — сказал я серьезно.

Мы снова сели. Кто на диван. Кто на стулья.

— А ты помнишь что-нибудь, Сережа? — спросил дедушка.

— Только деревья помню, — ответил отец. — Ветки лезли в глаза, и я протягивал руки.

— Почему же ты пел? — спросил я.

— Не помню, — ответил папа.

— И маму не помнишь? — осторожно спросил дед.

— Нет.

Я разглядывал папу. Вот он, оказывается, какой. Был на войне, хотя и не помнит. И еще… Еще у него убили маму… Я взглянул на маму. Что я стал бы делать без нее?

И тут меня осенило! Ведь дедушка и бабушка стали для папы отцом и матерью вместо убитой мамы. Нет, не так. Они и есть отец и мама.

Папа подсел к дедушке, обнял его за плечи. Посмотрел на него пристально. Сказал:

— Дай-ка я тебя поцелую, старый вояка!

Они сидели, прижавшись друг к другу.

Потом мы ложимся спать. И дед ворочается с боку на бок.

— Орден твой можно мне носить? — спрашиваю я.

— Допустим, можно, — улыбается он. — Будешь?

Я думаю. Орден все-таки дедушкин.

— Нет, — говорю я, — надо самому заработать.

— Правильно думаешь, — отвечает дед. — Этот орден на память обо мне.

— Память будет и без ордена, — говорю я.

— Ого! — улыбается дедушка. — Прорезается характер!

— В тебя! — шепчу я.

Теперь я всегда думаю о нем. В школе, на уроках. На переменах. Если просто иду по улице, опять думаю о дедушке. Вхожу домой — смотрю на него пристально. Обедаю — гляжу на него.