Знойная параллель - Валентин Рыбин

— Так уж и хорошо. И ничего не надо?

— Только тебя, — шепчу я ей. — Я соскучился страшно.

— А у меня экзамены. Головы поднять некогда. Все время сижу за учебниками.

— Разрешите хоть поздороваться,— говорит Чары и ставит чемоданчик у кровати.

Тоня садится на край кровати. Оля и Чары пожимают мне руку.

— Ну и врезался ты,— говорит Чары.— На стабилизаторе вот такая вмятина. Ранец в клочки разнесло Теперь весь полк опять спорит. Одни говорят: «Марат перепугался — выпрыгнул». Другие твердят: «Марат решил доказать, что можно с «Ил-10» прыгать!».

— По-моему, нельзя,— твердо отвечаю я.— Только в исключительных случаях. Когда уже терять нечего.

— Вот привез тебе сапоги и все остальное,

Тоня с Олей сразу, как только Чары отошел, начинают забрасывать меня самыми наивнейшими вопросами. Ни одна, ни другая не знают сути дела. Знают, что задел ранцем за хвостовое оперение,—и все. И очень хорошо, что не в курсе. Еще неизвестно, как квалифицировала бы мой прыжок Тоня. Может быть, назвала бы трусом — и баста. Так это и выглядит со стороны, если не вникнуть в суть обстоятельств. Вот и в полку уже спор: струсил или, наоборот, проявил сознательную храбрость с риском для жизни? А я сказал бы: ни то и ни другое. Просто я решил: «Довольно жертв!» и выскочил из самолета.

Девчата принесли мне виноград и яблоки. Оля тотчас берет графин, идет с фруктами к окну и моет их, высунувшись во двор. Там сидят на скамейке больные. Они сразу же — с шуточками к ней. Солдаты, что с них возьмешь? Оля откликается на их шутки, и Чары вдруг вежливо, но настойчиво одергивает ее:

— Оля, прошу тебя, веди себя солиднее.

«Ого! — думаю я.— Видно, Чары не зря каждую неделю получает от Оли по письмецу.»

Чары укладывает в тумбочку привезенные мне вещи, книги и отцовский дневник. Тоня сидит рядом. Ей очень хочется поговорить со мной наедине. Наконец Чары и Оля оставляют нас одних. Тоня радуется, что у меня ничего не болит. А она так боялась, что я сломал позвоночник или ногу. Она обещает навещать меня почаще. Вот только экзамены. Если б не экзамены, вообще бы не покидала меня. Я очень рад.

— Марат,— говорит она перед самым уходом.— Интересно, как бы ты отнесся, если б я сказала тебе, что переведусь в другой институт?

— В какой, другой? В другой город что ли?

— Ну, хотя бы и так...

— Тоня, да ты что?! — У меня перехватывает дух.— Ты шутишь? Ты испытываешь меня?

— Ну ладно, ладно... Уже начал. Я так и знала. Перестань, Марат. Никуда я не перевожусь...

Она уходит. А я остаюсь в полном недоумении: то ли пошутила, кокетства ради, то ли всерьез что-то задумала. Долго думаю о сказанном ею и не могу успокоиться. Лишь к вечеру берусь за стихотворение, но чувствую: настроение у меня отнюдь не лирическое, и открываю отцовскую тетрадь. Принимаюсь за чтение.

«Весну и лето двадцатого мы провели в Восточной Бухаре. Отряд наш под командой Федора Улыбина из Полторацка перебросили в Чарджуй, а здесь поступило распоряжение самого Фрунзе спуститься вниз по течению Амударьи и навести порядки в Керки и далее. Ну, разумеется, не только мы одни посланы были в том направлении. Отправилось в сторону Керки несколько пароходов. Наш отряд разместился на утлом суденышке под названием «Турткуль». С виду пароходишко неказист: мал и обшарпан весь, но все при нем,— и капитан есть, и боцман, и матросы. Даже четыре спасательные шлюпки на борту. Подались против течения. Ползем что называется черепашьим шагом. Проплыли верст сто — вот и первая стычка. Выскочила эмирская конница на берег и принялась палить почем зря. Вреда не принесла никакого, но переполоху наделала. Пришлось капитану держаться противоположного берега, куда и пули-то не долетали. А сами мы даже отстреливаться не стали. Что без толку палить? Федор так и сказал:

— Пущай эмир потешится, отведет душу. Пущай похорохорится!

Вскоре прибыли в Керки. Тут, так сказать, иду г бои местного значения. Эмирские сарбазы в крепости заперлись. Красноармейцы выкуривают их не спеша. Оцепили крепость и ждут, когда у эмирских солдат провиант кончится. Федор прямо с пристани пошел к командиру здешнего отряда, доложился: так мол и так, что прикажете делать?

А тот говорит:

- А делать, дорогой Улыбин, здесь вам нечего. Тут мы и без вас управимся. Вам следует плыть в Чаршангу и дальше, в Термез. Там, по слухам, свирепствуют банды.

— Ну что ж, плыть — так плыть. Поплыли дальше.

На чаршангинском берегу столкнулись опять с конницей. На этот раз нажали на пулеметные гашетки. Перестреляли половину вражеской конницы. В кишлак какой-то ворвались. Федор отдал приказ: мужчин всех брать в плен, а женщин не трогать. Заскакиваем в одну кибитку, в другую — кругом одни женщины. Сидят в углу, закрывшись черной сеткой, так называемой паранджой, и стонут, вроде бы пощады просят. Не трогаем их, спешим в другой двор, в другие кибитки. И тут женщины да дети. Вот те и на. И только это мы на пристань подались, чтобы плыть дальше, тут опять стрельба. Откуда-то мужчины появились. Тут Федор догадался, в чем дело.

— Ну,— говорит,— стаскивайте с них черные сетки и смотрите, мужик или баба. Если с бородой и с оружием — решайте на месте.

Вот тогда-то и началась потасовка. И их мы побили немало, и наших человек пятнадцать полегло. Схоронили прямо на берегу.

Термез заняли наши. Тут мы отряд свой пополнили ребятами из интернационального батальона. Человек десять венгерцев, столько же чехословаков. По-русски бают. Понятливый народ. Да и вояки лихие. Все — за мировую революцию.

Спустились ниже Термеза. Тут нам жарко пришлось. И от солнца некуда деться, и стычки на каждой версте. Действуют, главное, сообразительно, канальи! Небольшими группами. Налетят внезапно и — назад.

А за Термезом, теперь уж точное место и не назову, вот что произошло. Плывем, видим — верстах в пяти от берега крепостица маячит. Беру я бинокль, начинаю рассматривать, нет ли там неприятеля? Гляжу, а это не крепость, а большой мазар. Вроде бы могила святого какого-то. Возле нее лошади. Товарищи мои тоже пригляделись, и пошли догадки, будто .бы у того мазара затаился вражеский отряд. Федор Улыбин такого же мнения.

— Они, шельмы, в тени прячутся, пока солнце печет. А как ночь настанет, так и нападут на наш корабль. Вдарим-ка, братцы, не станем ждать, пока враг революции сам нападет!

Снаряжаем пол-отряда. Командование им беру на себя я, а Федор с остальными остается на пароходе. Часа за два — то перебежками, а то и ползком, — подкрались к этому мазару. Огромное оказалось сооружение. Правда, не очень отделанное. Стены рушатся, подтеки кругом, да и в куполе дыра. Но внушительное сооружение. Когда оцепили, тут я приказал выстрелить пару раз вверх и скомандовал, чтобы выходили с поднятыми руками все, кто есть. Мои бойцы открыли стрельбу. А те — ответный огонь. Стреляют и — к лошадям. Их всего человек десять, потому мы и хотели их взять без боя. А они, стало быть, оказали сопротивление. К лошадям кинулись. И в нас на бегу из винтовок палят. Ну, разумеется, завязался бой. Шестерых уложили на месте, прямо у коновязи, четверо было кинулись к горам, но и их достали наши меткие пули. Врываемся внутрь мазара, а там три женщины возле стены сидят и в голос плачут.

— Кто такие? — спрашиваю, а сам думаю: не иначе, как мужики под бабские черные сетки спрятались.

Подхожу, держу наготове револьвер, если что — влеплю прямо в упор. Срываю с одной паранджу, заглядываю в лицо. Девчонка! Плачет и слезы кулаками растирает по всему лицу. Жалко даже стало. Отвел ее в сторону. Бойцы мои осмотрели двух других: тоже оказались женщинами. Обе старухи. Татарин был один среди нас. Стал их допрашивать. Откуда, мол, и так далее. А эти бабы до того темные, что и кишлака назвать не могут — откуда они родом. Хотел я отпустить их на все четыре стороны, но подумал и пожалел: пропадут ведь. Тут на сотню верст жилья нет. Веду их на пароход. Сдадим властям, там выяснят, кто они и откуда.

— Кто такие? — спрашивает Улыбин.

— А откуда мне знать.

— Зачем же приволок? Думаешь, я лучше твоего знаю, куда их девать?

Татарин наш стал улыбаться им и опять к расспросам приступил. Тут самая старшая разомкнула губы. Долго что-то рассказывала, но поскольку говорила на таджикском языке, а татарин понимал его плохо, то он сделал такой перевод. Тех, кого мы постреляли, люди какого-то бека Исхака. Бека самого пришлепнули, а она, эта женщина, женой ему доводится. И вторая вроде жены или наложницы. А на девчонке он должен был вот-вот жениться, потому что ее привезли ему только вчера из какого-то дальнего кишлака. Татарин спросил, смогут ли они найти свой дом. Нет, говорят, и просят, чтобы не бросали их. Ну, что тут делать? Федор аж побелел весь, с кулаками на меня.

— Ты их отыскал — тебе их и везти властям. Бросить их на произвол судьбы мы не можем. Повезешь в Чарджуй или в Бухару, сдашь командованию.