Мой брат играет на кларнете (сборник рассказов) - Анатолий Алексин

Но было уже поздно. Мама кричала, что она родила Покойника не для того, чтоб его потерять. Или что-то похожее.

Я вновь, как опытный детектив, мысленно представил себе весь разговор.

– Как ваша учительница могла это сделать? Ведь мы же ее предупреждали! – кричала мама.

– Когда предупреждали? – удивился Покойник. И я еще раз понял, насколько лучше, если на родительское собрание идут не родители, а идет старший брат: Покойник не знал никаких подробностей.

– Ну, уж это последняя капля! – кричала мама, будто с соседней дачи. Но всех слов не было слышно, и мне приходилось догадываться.

– Как это последняя? В каком смысле? – продолжал удивляться Покойник.

Я понял, что его мама была среди тех, которые нападали на нашу Нинель.

Глеб пригнулся так низко, как не пригибался еще никогда.

– Иди! Твоя очередь! – сказал я с плохо скрываемой злостью.

– Я потом… После тебя… Я могу после…

– Еще бы: у тебя дома ведь никто не волнуется! Ты, конечно, заранее предупредил. Уж ты-то знал…

Никто из ребят нас не понял. Но мы хорошо поняли друг друга. Глеб заранее знал, что мы поздно вернемся. Он сделал для этого все, что мог. И, конечно, еще утром предупредил, чтоб его не ждали.

– О Нинель Федоровне ты не подумал? – тихо, немного приглушив свой справедливый гнев, спросил я. И угрожающе, но шепотом, чтоб другие не слышали, добавил: – Скоро я выясню все. Все мотивы! Зачем тебе было нужно?.. А? Потом объяснишь! А теперь звони. Как ни в чем не бывало! Иначе все догадаются раньше времени. Он колебался.

– Звони, будто и у тебя дома волнуются!

Он подчинился.

– Мы тут… Я поздно… В одиннадцать… – сообщил он то, что его папа, сын писателя Гл. Бородаева, и раньше прекрасно знал.

Я издали обдавал Глеба холодной струей презрения. Но так, чтоб эта струя не попала случайно в других, то есть чтоб мой взгляд не перехватили и не догадались о чем-нибудь прежде, чем я закончу расследование.

Потом я узнал адрес Принца, записал его и набрал номер своего телефона. Он тоже долго был занят.

«Может быть, тоже звонят в морг? – подумал я. – Или Костя разговаривает со своими приятелями? А точнее сказать, с приятельницами?..» Телефон был занят минут пятнадцать, не менее. Но и не более, потому что я проверил по часам, которые были на руке у Наташи. У меня тоже были часы, но я старался как можно чаще обращаться к ее маленьким часикам. Брал Наташину руку, подносил к своим глазам. Это были незабываемые минуты! Номер был занят, а я радостно улыбался. Все смотрели на меня с удивлением.

– Если так долго, значит, это наверняка Костя, – стал объяснять я. – Мой брат! Именно он должен сбегать к родителям Принца. Хорошо, что он дома!

Наконец я высказал Косте свою просьбу.

– А Нинель Федоровна с вами? – спросил он таким тоном, как обычно не спрашивают об учителях. – И она тоже просит меня?

– Да! – Я солгал. Но ради высокой цели!

– Тогда я сделаю это немедленно. Передай ей приветик! И сообщи, что я буду ходить на все родительские собрания. Пусть почаще их созывает. Салют! Я мчусь к родителям Круглова!..

Круглов – это была фамилия Принца.

Даже не очень опытный глаз мог безошибочно определить, что у всех стало хорошее настроение: мы уже не волновались за наших родителей, потому что они уже не волновались за нас.

Моя мама не была так тяжело больна, как Наташина. Но я часто думал о здоровье мамы и папы. Однажды я услышал по радио, что долголетие часто как бы получают в наследство от родителей, от бабушек и дедушек. Одним словом, от предков. Это меня очень обрадовало: мои бабушки и дедушки – все четверо! – были бодры и здоровы. Значит, их дети, то есть мама и папа, тоже должны были прожить очень долго!

Один дедушка был даже до того здоров, что лет десять назад развелся с бабушкой, которая тогда еще не была бабушкой в полном смысле этого слова и потому тоже смогла выйти замуж второй раз. Теперь иногда дедушка (по маминой линии) приходил к нам в гости, как говорили, «с молодой женой», а бабушка (тоже по маминой линии), приходила со своим «молодым мужем», который был старше ее лет на пятнадцать. Мы всегда встречали их очень гостеприимно. Единственное, за чем приходилось следить, это за тем, чтобы бабушка с мужем и дедушка с женой не приходили в один и тот же день, то есть, как говорил Костя, «чтобы не сталкивались».

Я поинтересовался однажды своими прабабушками и прадедушками, – оказалось, что они тоже жили на свете долго. Теперь оставалось мечтать только о том, чтобы врач, выступавший по радио, оказался прав: я очень надеялся на наследственность! Я очень хотел, чтобы мама и папа всегда были здоровы.

Еще я слышал о том, что дети переносят любые болезни гораздо легче, чем взрослые люди. И когда мама или папа заболевали, я огорчался из-за того, что болезни внутри семьи нельзя распределять по своему усмотрению: я бы с удовольствием принимал на себя их гриппы, ангины, спазмы сосудов. И даже камни, которые где-то откладывались у папы, я бы, не задумываясь, взял и «отложил» где-нибудь у себя.

Я знал, что у взрослых от волнения повышается давление, сосуды сжимаются и происходит еще много такого, чего со мной никогда не случалось. В общем, мы вовремя позвонили!

Все смотрели на меня так, будто хотели вслед за Наташей сказать: «Алик, спасибо!..» И хотя все наши родители были уже успокоены, мне показалось, что телефон мы использовали не до конца.

– Давайте позвоним кому-нибудь из ребят! – предложил я.

Начали с Парамонова. Это был человек лет двенадцати с половиной, не более. Восторженность была его яркой особенностью. Он мог сделать слона не только из мухи, но даже из комара. Я знал, что, если позвонить Парамонову, он растрезвонит об этом звонке на всю школу.

– Парамонов, – произнес я в трубку чуть приглушенным, таинственным голосом. – Привет тебе прямо со старой дачи!

– Вы еще там?

– А где же нам быть?

– Потрясающе! С Нинель Федоровной?

– Нет, абсолютно одни.

– Просто не верится!

– Приезжай посмотри!..

– Одни в целой даче?

– Да. Она полностью в нашем распоряжении.

– Потрясающе!

– Мы вернемся глубокой ночью.

– Не может быть…

– Позвони ко мне домой и проверь у родителей. Или к Покойнику. Уж родители не соврут!

– Почему же так поздно?

– Мы сидели в подвале.

– Долго?

– Четыре с половиной часа. А может быть, больше.

– Потрясающе! А что вы там делали?

– Раскрывали страшную тайну.

– И раскрыли?

– Да, мы раскрыли. Тайну скелета!

– Кого?

– Скелета, скелета… Не удивляйся!

– Настоящий скелет?

– А ты думал – игрушечный?

– Чей?

– Трудно сказать с абсолютной точностью. Мы не были с ним знакомы…

– Вы в той самой даче? Которая описана в повести? Ну, в той, в которой исчез человек!

– Мы тоже могли исчезнуть. Но мы боролись!

– Их было много?

– Один человек.

– Всего один? А вас целый литературный кружок!

– Если бы ты видел его, ты бы понял… Но мы победили. Теперь он наказан и находится в заточении. Мы посадили его в подвал!

Потом мы стали звонить другим своим одноклассникам.

– Слушайте старую дачу! – говорил я. Или так: – На проводе – старая дача! Мы вернемся глубокой ночью…

Нам завидовали и поэтому сомневались:

– Наверное, сидите дома?

– Можете проверить у наших родителей. Уж родители не соврут!

Чтобы Наташа не сочла меня в чем-то нескромным, я говорил: «Мы боролись… Мы разгадали… Мы посадили в подвал…» Хотя на самом деле боролся с Племянником я один, и я один загнал его в подземелье. «Пусть для своих одноклассников я буду пока безымянным героем, зато для Наташи навсегда останусь скромным и чистым!» Эта мысль меня утешала.

– Разве нам не пора на станцию? – спросил Покойник.

– Пора, мой друг, пора! – со вздохом ответил я; мы еще не успели обзвонить всех: в нашем классе училось сорок два человека.

Время у нас было, но сомнения меня подгоняли: «А если я снова что-нибудь перепутал? А если электричка придет раньше, чем полагается?..»

– Бежим! – сказал я. Ходить мы в тот день вообще разучились.

– Но сначала надо выпустить из подвала Племянника, – сказала Наташа.

– Зачем его выпускать?

– Чтобы он там не умер.

– О, как ты добра! – воскликнул я и прижал руки к груди.

– Пусть сидит «за решеткой, в темнице сырой», – сказал Покойник. – Разве он не заслужил наказания?

– По-моему, он свое отсидел, – сказала Наташа. И взглянула на часики.

– Мы видели гораздо больше, – возразил я. – Хотя ни в чем не были виноваты. Почему же он должен сидеть меньше, чем мы?

Мне не хотелось ей возражать. Выполнять любое ее желание – вот что было моей мечтой! «Но как же нам его выпустить? Каким способом? – молча рассуждал я. – Пожалуй, освободить его из подвала еще трудней, чем загнать туда!» Мы вышли из комнаты и стояли возле лестницы: она вела прямо к железной двери, которая вела прямо в подвал.