Игра в четыре руки - Борис Борисович Батыршин

А я ничего не слышу. Выражение «обухом по голове» – это про нас с Женькой, причем для обоих. В глазах потемнело, кровь стучит в барабанные перепонки, словно в медные литавры конногвардейцев…

Обычный книжный формат. Серо-голубая обложка, на ней черным тиснением – рисунок: две фигуры, парень и девчонка примерно Женькиного возраста, летящие среди россыпей звезд. И лавина, неудержимая, сносящая все на своем пути, захлестывает сознание…

На ногах устоять удалось, что само по себе достижение. И даже не побледнеть, не качнуться, выдавить из себя еще одно жизнерадостное «спасибо».

Испуганное Женькино: «В чем дело?». Через несколько секунд он сам все поймет, но ждать я не стал.

«Жень, я, кажется, всё понял».

«Понял? Все-все? И даже…»

«Всё. И вспомнил. Тоже всё».

Часть вторая

Танцы с саблями

6 ноября 1978 года.

Поезд «Москва – Пятигорск».

Вечер под гитару

…кукол снимут с ниток длинных,

И, засыпав нафталином,

В виде тряпок сложат в сундуках…

«Машина времени», что же еще? Мы сидим, набившись в тесный отсек плацкартного вагона – окно, четыре узкие полки, столик, еще две полки напротив, через проход. Колеса выводят свой вечный ритм. За окнами темным-темно, только впереди, у самого горизонта, россыпь тусклых огоньков – поезд подъезжает к Ростову-на-Дону. Будет стоянка, и обе учительницы заранее переживают: вдруг кто-то выскочит из вагона за пирожками и отстанет от поезда?

Девочка из параллельного «Б» берет гитару и поет «Мы с тобой давно уже не те…» В вагоне жарко и душно, ее куртка-стройотрядовка, вся в нашивках КСПшных слетов, висит на крючке – родительская, надо полагать…

Мы с Женькой подтягиваем общим голосом – у нас уже давно получается действовать сообща, так, что порой и не различишь, кто у руля. Да и неважно это теперь…

Одноклассники слушают молча. Я же растекаюсь в самой что ни на есть глупой улыбке. Этот эпизод я тоже помню – чуть ли не первое мое знакомство с бардовской песней, если не считать куплета из «За тех, кто на земле» Городницкого, слышанный в раннем детстве от мамы.

Гитара переходит к Ритке Дымшиц. Что, «Лошади в океане»? Точно! Стихи, кажется, Слуцкого, музыка Берковского, он тоже бард. У нас ее пели не реже, чем Макаревича.

Может, ответить? А что, где наша не пропадала?..

«Щелк-щелк». Отсек плацкартного вагона того гляди лопнет по швам, и кто в такой тесноте обратит внимание, что Женька Абашин прикрыл глаза и на пару секунд опустил голову? Все слушают, затаив дыхание. Голос у Ритули отменный – глубокий, сильный, мягкий. После школы она пойдет в консерваторию, уже сейчас занимается с педагогами из Гнесинки.

Все, допела…

– Рит, можно?..

Забираю инструмент.

– Ты разве играешь? – У Милады в голосе недоумение, смешанное с легкой обидой. – Почему раньше молчал?

– Да ерунда, летом пробовал побренчать…

Гитарист из меня еще тот, но… стройотряды, КСП, потом Хоббитские игрища, посиделки реконструкторов… Нахватался, в общем. Обязательный минимум из полудюжины аккордов и двух баррэ.

Галина сидит напротив. В ее глазах тоже удивление. Не ожидала от нас с Женькой такого.

Откашливаюсь – больше для солидности.

– Эта песня тоже о лошадях в море. Правда, транспорт «Глория» затонул в Первую мировую, а тут куда более ранние времена.

Ну что, поехали?..

На круто посоленной хрупкой крупой

Вздыхающей палубе

Нас, крупами сдвинув, везут на убой

Гаральдовы баловни.

Оседланы наспех, в единый доспех

Щитами закованы,

Идем впереди низкопалубных всех

За драккаром конунга…

Ах, конунг, ты в помыслах бранных своих

Небес неизменнее.

Пока в парусах добрый ветер не стих,

Плюешь на знамения!

А те десять тысяч бедовых голов,

Что в плаванье проданы,

С норвежских фиордов,

с шотландских холмов —

Лишь лестница к Лондону…

Рваный темп с постукиванием ладонью по деке непривычен для слуха – словно ритмичные взмахи весел вдоль бортов, увешанных круглыми щитами. И слова не все понятны – «конунг», «драккар», «фиорды»… Мода на викингов и скадинавику придет еще очень нескоро, только в конце девяностых, а с «Повестями древних лет» Валентина Иванова знакомы немногие.

Но глаз лошадиный людского ясней,

Нам в счастье не верится.

Мы дремлем на досках и видим во сне

Птиц черных над вереском.

Не будет возврата из темной дали

Ни пешим, ни конному.

Вам всем отрядят по три фута земли,

И семь футов – конунгу.

Лишь берег, чтоб бегать, спустив стремена

Над мертвыми – берег нам.

Ослепнет от слез твоя, конунг, жена

На пристани Бергена.

Ты думаешь – смерти страшимся? Черт с ней,

Для страха лета не те.

Саксонские стрелы летят не в коней,

А в тех, кто на их хребте…

Ни звука, ни шороха – все захвачены суровой мелодией саги. О чем песня – тоже загадка, даже для наших учительниц. Кто сейчас вспомнит эпизод из «Айвенго», где говорится о набеге Гаральда Строгого, о шести футах доброй английской земли, обещанной ему саксонским тезкой – тем самым, которому крепко не повезло всего через три недели при Гастингсе?

Но это, похоже, никому не мешает. В глазах ребят и девчонок – мерные взмахи весел, россыпи соленых брызг, отсветы низкого северного солнца на подернутых ржавчиной кольчугах и храп боевых лошадей, беспокойно перебирающих копытами в узких палубных стойлах.

…прозрей! Осади многовесельный струг!

…По вереску летнему

Нас гонят Гаральдовы скальды на юг,

К их пиру последнему…

Конечно, пришлось давать объяснения, вылившиеся в краткую лекцию по средневековой истории Европы. Обе классные не вмешиваются – слушают, в их глазах прыгают веселые чертики.

Чтобы избежать лишних вопросов, вру, что текст песни – перевод с норвежского, найденный в каком-то толстом журнале. «Иностранная литература»? «Нева»? Нет, уже не вспомню, простите… И ты, Эжен, извини, песни свои ты еще сочинишь и споешь[6]. Я же не собираюсь вылезать с ними на эстраду, даже на КСПшном слете! И слова с аккордами переписывать не стану, хотя Ритуля уже просит. Потом, потом… а там, глядишь, и забудется.

Хихикаю про себя: ну вот, начинаю выполнять пункты из «обязательного