(не)свобода - Сергей Владимирович Лебеденко

Саша закатила глаза.

– Ты просто не знаешь, – сказал он спокойно. – Не знаешь, что тут происходит. Вообще. Как и что делают с людьми, которые бузят. Точнее, что могут с ними сделать. Ты думаешь, так просто напишешь в газету – и всё? Мне все будут рады, красную ковровую дорожку постелют, ворота колонии откроют…

– Это не газета, – попыталась возразить Саша. – В интернете всё больше историй о несправедливо осужденных, и если бы удалось…

– Александра. Давай закроем эту тему. Ты ничего не будешь писать и найдешь нормальную работу. А когда я вернусь, там посмотрим. Хорошо поняла? – Он поднял на нее глаза.

– Я добилась для тебя больницы, – ответила Саша. – И ничего с тобой не было, хотя я много, много писала начальнику колонии.

– Здесь Москва. И это изолятор. Это не бузотерство на зоне, которое ты предлагаешь. Знаешь, как будет? – Отец откинулся на спинке стула. – Вот ты напишешь свою статью. Начальник увидит. Тут же перепишут мне рак со второй стадии на третью. Справочку черканут. Мол, в нашем прохладном воздухе пациент пошел на поправку. И всё. И никаких лекарств и процедур. Этого хочешь?

Саша вздохнула.

– Хорошо. Не буду.

– Надеюсь, мы друг друга поняли.

Саша чувствовала себя очень усталой. Словно человек, весь год проработавший без отпуска и вдруг осознавший, что не может подняться с кровати и идти на работу. Ее будто приварили к стулу.

Как попрощались и как отца увели, Саша не запомнила.

На скамейке у подъезда, где принимали передачки, рыдала женщина. Другая, помладше, – дочь, возможно, – пыталась ее успокоить и всё доставала влажные салфетки из маленькой упаковки, и салфетки всё не заканчивались, словно тряпочки из рукава фокусника. Рядом с ними сидел мужчина – кажется, не имевший к обеим женщинам никакого отношения. Словно почувствовав на себя Сашин взгляд, он полуобернулся – лицо у него было рябое и какое-то квадратное, с широким носом, – и посмотрел прямо на нее. У мужчины не было одного глаза. Саша вздрогнула и поторопилась уйти, больше не оглядываясь.

Ближе к мосту Саше показалось, что пошел снег, и она даже попробовала ловить снежинки языком, словно героиня какого-нибудь романтического фильма нулевых с рейтингом шестьдесят пять на «томатах» – но потом поняла, что это не снег, а тополиный пух.

А следом пришло смс от Олега. За этот час – уже третья. Влюбленная, конечно.

Саша облокотилась о парапет моста – и заплакала.

Стригоев

Фомин вышел из кабинета начальника за пять минут до обеденного перерыва, хорошенько выматерился – достаточно громко, чтобы маты услышал весь коридор, – и направился прочь, к лифту, где ждали еще двое коллег.

Теперь лифт ждали втроем. В неловкой тишине было слышно, как по линолеуму медленно ползут солнечные лучи.

– Не лучший день, да? – робко спросил молодой следователь. Он был моложе Фомина лет на пятнадцать.

Фомин глянул на него поверх прямоугольных линз и сказал:

– Лучше и не спрашивать. – Лифт всё не приезжал. – Вы давно на службе?

– Второй год. – Молодой сотрудник показал синий томик дела у него в руке, корявенько подшитый. – Вот, над убийством работаем.

– Угу. А теперь представьте, что вот вы расследуете убийство, и у вас всё получается: вещдоки есть, свидетели, дело вот-вот можно прокурору отправлять, – а потом у вас забирают дело.

Молодой следователь захлопал глазами.

– В каком смысле – забирают?..

– А вот так. Сегодня дело у тебя, а завтра – в ГСУ по Москве, а ты изволь встать по струночке, отдать честь и идти шить мундиры долбаным кадетам, или чем там сейчас вместо расследования дел занимаются.

Фомин почувствовал, что закипает, и замолк.

– Н-но я служил в кадетском…

Оно и видно. Форма тщательно выглажена, прилизанная прическа. Интересно только, сколько дел он сможет раскрыть. Вот серьезно.

– Лучше забудь то, чему тебя учили в кадетах, – вздохнул Фомин. – И чем скорее ты это сделаешь, тем будет лучше.

Другая следовательница, полноватая, похожая чем-то на Прасковью, подчиненную Фомина, не проронила ни слова.

Фомин вышел на своем этаже и, бормоча под нос ругательства, направился к себе в кабинет, с трудом удержавшись от того, чтобы въебать по кулеру с водой кулаком.

Теперь средний срок службы стал три года. Через три года молодой следователь идет на повышение или уходит куда-нибудь на вольные хлеба – успел-то связями обзавестись за это время. А Фомин пахал-пахал, нюхал говно алкоголиков по ночам, и что? А ничего. Спина болит, печень лечит таблетками, – да две медали и погоны. Всё. А с криминальной техникой что устроили за одиннадцать лет? Теперь ты не просто должен фотокамеру и фототаблицы предъявлять, ты еще должен длинные обоснования их применению описывать. Протоколы-протоколы, а я маленький такой.

Главное – бумагой обложиться, чтобы не наругали. Пытался вот Фомин сказать, что нельзя так молодых нагружать, что нельзя на одну душу спихивать материалы по стольким делам – ну и что, послушали его, Фомина? Нет, зато строить кадетские корпуса готовы, кто во что горазд. Недавно вот по ящику сказали – будут следственные казачьи кадетские корпуса делать. И школы юного следователя, блять. Скоро вокруг все следователи будут, нехорошо усмехнулся Фомин, только преступления раскрывать будет некому. И всё в таком духе: подшефные детские дома, приюты для животных, участие в параде на 9 Мая, сходить всем на выборы (и членам семей!) и доложить до полудня, участие в рассмотрении представлений… Конечно, всё это куда важнее предварительного следствия.

Дело как-то раз третий месяц расследовалось по невыплате заработной платы на предприятии. Назначали экспертизу. Молодой следак вопросы эксперту задает один тупее другого. Выплачивалась ли заработная плата. Как? Ты разве не в курсе? Ты уже дело возбудил – но до сих пор не разобрался, платили зарплату или нет? Сидит и глазами моргает. А если бы Фомина рядом не было? Выяснял бы, в какой валюте зарплату платили? В монгольских тугриках, блин.

Мало таких осталось, как Фомин, мало. Идейные уходили в адвокатуру или там в прокуратуру, хотя тоже без особого успеха. Кто-то – в бизнес. Один Фомин вот – сидит, как лох, перепрыгивает с одного дела на другое. Играют с ним, как с куклой.

Вот у него было дело с девелоперами. Один из них оказался мужем судьи – ну мало ли, бывает, хотя Фомин не любил вести дела против родственников людей при должности: сразу начинается – а кто копает, кто вам заплатил, давайте я перебью и