Эм + Эш. Книга 2 (СИ) - Шолохова Елена

Так или иначе, но он пришёл. И как смотрел! В самую душу проникал и всё там выворачивал.

В любом случае, мечтать и гадать можно о чём угодно, но я же не наивная дурочка, чтобы надеяться, что он теперь отменит свою свадьбу. Хотя, наверное, даже хуже, чем наивная, раз снова впустила его в свою жизнь. Я же потом мучиться буду без него. Я же с ума сойду, когда он женится. Ну а с другой стороны, как я могла его не впустить? Это же Эш. Мой и не мой…

Как я смогла вытерпеть ту ужасную пятницу в ресторане — сама поражаюсь, а потом ещё и продержаться три таких же кошмарных, мучительных дня. Хотя «продержаться» — это слишком громко сказано. На самом деле все выходные я сидела в этой неприютной норе, и выла, глотая слёзы. А ночами, когда выть нельзя, лежала ничком на этом самом диване, вцепившись зубами в подушку, и задыхалась от невыносимой боли. И ни минуты не спала.

В понедельник же, по-моему, пару-тройку раз… даже не уснула, а как-то просто выпала из реальности на час, полтора. Потом приехала, не поленилась Ада — забеспокоилась, что снова не хожу в институт.

— Я пыталась договориться! — причитала Ада. Она всегда забавно делала брови домиком, когда о чём-то сожалела. — Но Каплунов ни в какую. Сказал, что ты можешь к нему больше даже не подходить. Он, мол, тебя и слушать не станет, но я думаю, что старик просто сейчас очень сердит. Отойдёт и попозже… Ну, не академ же, в самом деле, из-за этого ненормального брать!

Я слушала Аду вполуха. Кивала, даже что-то отвечала, особо не вдумываясь. Каплунов, экзамен, институт — всё это стало глубоко безразлично. Ада бы меня не поняла. Она наверняка думала, что я сидела такая пришибленная из-за этого старого самодура. Для неё учёба — это всё, единственная в жизни цель. Да что там цель — вся жизнь. Собственно, на этой почве мы изначально и сошлись. Я тоже поначалу училась с горячим энтузиазмом, но после смерти отца изрядно поубавила рвение — работа съедала слишком много времени и сил.

— Может, ещё раз в деканат сходить? Или даже к ректору? Одно дело, если б ты и по другим предметам отставала…

Ада пила на кухне чай с крекерами и воинственно рассуждала, как совладать с зарвавшимся профессором. Я за компанию тоже выпила кружку чая с крекером — первый раз за три дня хоть что-то смогла проглотить съестное. И хотя мне её общество было в тягость, потому что приходилось напрягаться из последних сил, чтобы казаться более-менее нормальной, умом-то я понимала — всё-таки хорошо, что Ада пришла. С ней я хотя бы отвлеклась, пусть и ненадолго. Ведь я уже едва на стены не лезла от отчаяния.

А во вторник была смена в ресторане. И хорошо — лишь бы не сидеть в этой конуре в одиночестве. Там хочешь — не хочешь, а надо собраться и как-то функционировать. Долг вон выплачивать. Про долг я почему-то до сих пор думала как-то отстранённо, понимая, какое это неподъёмное ярмо, но совершенно не воспринимая, что оно на мне.

Отработалось нормально — в суете, в беспрерывной беготне едва хватало времени и сил, чтобы вспоминать о своём. И Харлов, что странно, ко мне особо не цеплялся, хотя я думала, что после жалобы того неимоверно важного гостя он меня попросту сживёт. К тому же было к чему цепляться — выглядела я далеко не лучшим образом. Ещё бы столько не спать и столько выплакать.

Компания одна засиделась после закрытия, и пришлось немного задержаться. Но с другой стороны — я и не рвалась домой. Наоборот, страшилась снова остаться один на один со своими переживаниями. Тогда ведь я и помыслить не могла, что там, во дворе меня ждёт Эш. И даже если бы мне кто-нибудь об этом сказал, я всё равно не поверила бы. Да я и собственным глазам-то не сразу поверила. Решила, что у меня уже попросту галлюцинации начались с недосыпу. Но это и в самом деле оказался Эш.

Господи, как же на меня действует один лишь его взгляд! А потом он крепко обнял меня и долго-долго не хотел выпускать. И адская боль, сковавшая внутренности, наконец стала умолкать. Не исчезла совсем, конечно, только на время затаилась. А теперь снова начинала свербеть. Потому смотреть сейчас на него, на спящего, было и сладко, и мучительно.

Мне казалось, что жизнь моя всё это время будто стояла на паузе, и вот теперь снова заиграла. Это так удивительно — всё чувствовать, желать, любить, хотя и понимать при этом, что вряд ли это надолго, ведь скоро он женится…

Глава 18

Шаламов проснулся ближе к обеду. Эмилии рядом не обнаружил. И вообще нигде её не обнаружил. Но пока принимал душ, она вернулась. Прошмыгнула на кухню с пакетом из супермаркета.

— Оказалось, у меня в холодильнике совсем пусто. Нечем тебя даже покормить. — Она водрузила пакет на кухонный стол и принялась выкладывать покупки. Хлеб, молоко, ветчину, помидоры, ещё какие-то свёртки. Ему стало неловко, но в то же время очень приятно. Надо же — она о нём заботилась!

— Да зачем ты? А яичница и бутер с сыром? Я ж неприхотливый и всеядный, — улыбнулся он, присев за стол и подперев рукой голову.

— Я переоценила срок годности моего сыра. И яиц у меня, оказывается, с гулькин нос.

Эмилия поставила на плиту сковородку, плеснула масло, выложила несколько кружков ветчины. Затем взболтала молоко и яйца и залила подрумянившуюся ветчину.

— Сейчас ещё сыр сверху потру. Будет вкусно, — пообещала она. — У меня мама так готовила омлет.

— Кстати, как твои родители поживают? — поинтересовался Шаламов. Подумалось вдруг, что он ведь ничего о ней не знает. Как ей жилось там, куда она уехала? Как потом всё сложилось? И как она, в конце концов, попала в этот ресторан? Та Эмилия, которую он помнил, совсем не вязалась с образом официантки.

Она сразу погрустнела, но ответила:

— Мама замуж выходит.

— Как это? А отец твой?

— Папа в прошлом году умер. От рака.

— Прости, — прошептал он. Такого поворота он не ожидал, но в принципе это многое объясняло.

— Ничего.

— Ты поэтому пошла работать?

Эмилия заметно напряглась, но кивнула.

— Слушай, а почему именно в официантки?

— А куда ещё? Думаешь, так легко найти работу, чтоб платили?

— Я не знаю, конечно. Но… ты ведь так круто поёшь, ты могла бы петь. Если не на сцене, то хотя бы в том же ресторане, а не всяких там обслуживать.

Эм мрачно взглянула на него, и он тотчас пожалел о своих словах. Ей, наверное, всё это ужас как неприятно.

— Я больше не пою.

— Почему?

— Не знаю, не могу, — она опустила глаза, потом подняла лицо и с вызовом спросила: — Тебе неприятно, что я — официантка?

Шаламов на минуту задумался, нахмурившись.

— Я не считаю, что быть официанткой — это стыдно или плохо, если ты об этом. Просто ты… не знаю, как объяснить… ты для меня в школе была королевой. Иконой.

— Да уж, была, — горько усмехнулась она.

Он вдруг вскинулся, поймал её за руку.

— Да ты даже не представляешь, как я к тебе относился! Я б наверное сам умер, если б ты тогда не выжила. Эм, я знаю, что такое нельзя простить. Но если б ты знала, как много ты для меня значила… — Он выпустил её руку, отвернулся и тише добавил: — И значишь.

— Но у тебя ведь есть другая…

Чёрт! Из головы у него совершенно вылетело, что есть Ника, что скоро свадьба, да вообще всё вылетело. Он досадливо поморщился. Что он скажет Нике? Как после всего, что она для него сделала, идти теперь на попятную? Он же обещал ей, слово дал, что не бросит. Как теперь вывалить на неё всю правду? Как сказать, что не хочет жениться, что вообще ничего не хочет? Что попросту не сможет быть с ней? Ещё и ей придётся причинить боль. Вот почему с ним вечно такое случается? Почему он делает больно тем людям, которых меньше всего хочет ранить? Ему сделалось тошно. Почему, ну почему они с Эм не встретились раньше? Каких-то два месяца назад?

— И скоро у тебя свадьба? — глухо спросила она.

Он облизнул пересохшие губы.

— Тридцатого июня.

Её лицо исказилось, как от удара, в глазах вспыхнула боль, и сердце у него сжалось. Она сморгнула, отвернулась к плите, убрала с огня сковородку, затем отошла к окну. Опершись ладонями о подоконник, она стояла, низко опустив голову. Плачет? Шаламов подошёл к ней сзади, обнял за плечи, нежно тронул губами макушку. Спустя минуту она повернулась к нему. Нет, глаза её были сухими, но взгляд выдавал, как ей больно, нестерпимо больно.