Кровавый навет (Странная история дела Бейлиса) - Морис Самюэл

Когда ему, в качестве самодержца, приходилось принимать представителей шести миллионов русских евреев, он бывал вежлив и даже любезен. Он был жесток только через третьих лиц, не непосредственно; он заставлял других делать то, что его моральный кодекс, или вернее его нервы ему запрещали. Если у царя и имелись какие-либо последовательные планы в связи с положением евреев в России, то они должны были быть в духе идей, выраженных фон Плеве, министром внутренних дел и подстрекателем погромов; то, что, в краткой формуле ультиматума, фон Плеве предлагал евреям было и цинично, и бессмысленно: "Прекратите вашу революционную деятельность и мы прекратим погромы". Фон Плеве прекрасно был осведомлен о том, что молодые евреи также бунтовали против своих отцов и дедов, как и против русского правительства; (118) старшее поколение ничего не могло с ними поделать, правительство же легко могло остановить погромы (что оно фактически позже и сделало). Но фон Плеве под "революционной деятельностью" подразумевал самые умеренные протесты и либеральные идеи.

Его убили в 1904 г. в самый разгар длинного ряда погромов, за которые он, бесспорно, несет ответственность; так что даже консервативный лондонский Таймс, расположенный в то время благоприятно к русофильской британской политике, не мог осудить этот террористический акт.

В заключение неизбежно длинного, хотя и все еще беглого, описания фона, на котором развертывается наша драма, надо отметить полнейшую неумелость бюрократического аппарата того времени управлять страной. Явление это было объектом постоянных насмешек русских юмористов и сатириков; оно частью происходило по инерции и тупости бюрократов, частью по старой традиции их продажности и деспотизма на всех ступенях административной лестницы, того особого свойства казенщины, которая в те времена была доведена до несравненного совершенства.

Нет никакого сомнения, что в правительстве находились чиновники честные и способные, может быть даже очень способные, так как в противном случае механизм всего аппарата давно бы прекратил все свои функции. Но эти честные чиновники часто вынуждены были брать на государственную службу потенциальных "бунтовщиков", а порой и сами находились в разногласии с варварской правительственной политикой.

Читая жизнь Толстого, попеременно, то поражаешься мелочности цензора, то приходишь в недоумение от его терпимости - как будто правая рука его не ведает, что творит левая; безобидные маленькие повести изымались из печати, а роман "Воскресенье" был только подвергнут неуклюжим вырезкам, едва ли помешавшим пониманию читателей общего хода романа.

То, что происходило с Толстым, одинаково относится и к Горькому, и к Андрееву, и к Короленко, и ко многим другим. А в это время "Капитал" Маркса легально был допущен к продаже - верх иронии...

(119) То же самое происходило и в других сферах администрации. Одного только примера будет достаточно, чтобы показать образец ее работы: Джоэл Кармайкел в своем предисловии к "Запискам о русской революции" Суханова пишет: "Одной из оригинальных странностей того периода, с характерной для царского режима комбинацией притеснений, слабости и неумелости, было служебное положение Суханова (меньшевика-интернационалиста) в департаменте орошения Туркестана во время первой мировой войны. Его начальство прекрасно знало, кто он такой, так как полиция постоянно следила за его революционной деятельностью, и все-таки он оставался на службе. У Витте было правило протежировать способным людям, даже и политически неблагонадежным. Вывертываясь из лап полиции, Суханов печатал свои статьи в Горьковской "Летописи", подписывая их "Суханов", а на казенной службе регулярно появлялся под настоящим своим именем Гиммер. Эти "забавные странности" возникали не только благодаря безнадежной нехватке в талантливых людях, которую Кеннан, между прочим, уже отметил поколением раньше, но и потому, что среди закоренелых бюрократов многие отступали перед жестокостью людей, стоявших у власти; по принципу ли, из остатков ли приличия, но они уклонялись от многих своих прямых казенных обязанностей и по-своему усугубляли всеобщую административную беспомощность и неразбериху.

(120)

Глава девятая

РЕЖИССЕР

В 1917-ом году бывший министр юстиции Щегловитов* отвечал перед революционной следственной комиссией: "Я считал, что евреи, ввиду специфических особенностей их религии, не пригодны к судебной деятельности".

Один из членов комиссии (он был евреем) спросил его: "По-видимому вы нашли возможным внести ваше мнение об особенностях еврейской религии в программу министерства юстиции?" - и он процитировал целый ряд случаев, когда это "кредо" Щегловитова было проведено в жизнь.

"Не знаю, что по этому поводу сказать", отвечал бывший министр; жаль, что он именно тут потерял дар речи, так как его объяснения имели бы психологический интерес. Было время, когда у него были другие взгляды, и он был либералом чуть ли не левого уклона. Но, получив назначение министра в 1906 г., он стал политически неузнаваемым. Со дня на день его ранее конституционные взгляды превратились в черную реакцию и он сделался яростным антисемитом и слепым приверженцем абсолютизма.

Способности и трудолюбие Щегловитова не подлежат ни малейшему сомнению, но и также учиненный им разгром судебной системы, породивший поговорку: "Правосудие Щегловитова".

Витте писал в 1912 г.: "Со дня моей отставки самым большим несчастьем было назначение Щегловитова. Можно сказать, что он разгромил суды; теперь невозможно установить, где кончается деятельность полиции, а также и Азефов и начинается судебное следствие. (Азеф был величайшим (121) провокатором среди двойных агентов русской охранки). - У меня нет сомнения, что Щегловитова будут помнить с проклятиями в течение десятков лет.

За Щегловитовым водилась кличка: "красный Ванька", - связанная с рыжим цветом его волос, не подвергшимся изменению в отличие от политических его взглядов. Была у него и другая кличка "Ванька-Каин" памяти знаменитого бандита 18-го века, впоследствии предавшегося в лагерь полиции.

Хотя оценка Витте Щегловитова установилась под влиянием личной вражды, но одна из причин этой вражды придает некоторую степень объективности его суждениям. Витте был новатором такого размаха, что его можно поставить на одну доску с Петром I и с Александром II и за это реакционеры его возненавидели. Россия должна быть благодарна ему, больше чем кому бы то ни было за индустриальные достижения времен Александра III и также раннего царствования Николая II. Но новаторство Витте в такой же мере относилось к правительству, как и к индустриализации; поэтому, в 1905 г. он вместе с революционерами стал настаивать на создании законодательного национального органа.

Это явилось прямым афронтом принципу абсолютизма, единственно приемлемому для Николая II и реакционеров как основание государственной системы.

Витте был устранен после 15 лет несравненных заслуг перед родиной. Однако убрать 56-летнего, в полном расцвете своих сил, Витте было еще мало; необходимо было позаботиться, чтобы он никогда больше не мог вернуться на свой пост, а для этого был только один единственный способ: волынский архиепископ Антоний был восприимчивым и проницательным человеком, по его мнению, борьбу с революцией надо было начинать с уничтожения Витте.

"Призывы, умные речи, книги, все это очень хорошо", писало это духовное лицо, "но казнь Витте должна быть первым шагом".* - На Витте было совершено покушение - но неудачно. Когда Витте потребовал отчет следствия по этому делу, государственный прокурор заявил ему, что он может довести следствие только до известной черты, за которой стоят слишком высокопоставленные лица. "Если бы можно было (122) их арестовать и произвести обыск в их домах, один только Бог знает что бы мы там нашли; для этого нам необходимо, чтобы министр юстиции (Щегловитов) снял бы с нас все ограничения и заверил бы нас, что мы не будем отвечать за наши действия".*

Ошеломляющая откровенность этого сообщения, сделанного большому государственному деятелю, с точностью определяет дух, внесенный Щегловитовым в подведомственные ему судебные органы. До него Россия могла с полным правом гордиться своим судопроизводством: из всех великих реформ Александра II,** только юридические законы 1864 г. относящиеся к судебной процедуре, не были подвержены существенным изменениям.

Во всех остальных правительственных отраслях, в то время как в Европе совершался прогресс, Россия пятилась назад. Однако Щегловитов принял решение поставить правосудие на одну доску с остальными правительственными органами; во время его "царствования" судьи или получали назначения, или перемещались в отдаленные губернии, или же посредством унижений и преследований принуждены были подавать в отставку; все это в зависимости от их взглядов по отношению к святости автократического принципа.