Идеологические кампании «позднего сталинизма» и советская историческая наука (середина 1940-х – 1953 г.) - Виталий Витальевич Тихонов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
А. И. Яковлев, как это уже было видно, пользуясь своими связями с власть имущими, сам нередко играл роль покровителя и помощника. Причем, учитывая время, в котором социальные роли резко поменялись, приходилось покровительствовать и тем, кто еще недавно сами являлись его учителями в науке и могли оказать покровительство. Так, именно Яковлев, пользуясь своими связями, хлопотал за то, чтобы его учителю, академику М. К. Любавскому, находившемуся после «Академического дела» в ссылке в Уфе, разрешили вернуться в Москву[330]. Но все хлопоты оказались тщетны.
Широко известно, что покровителем академика Евгения Викторовича Тарле выступал сам И. В. Сталин. Это придавало ученому особый вес в глазах общественности. Историк, прошедший через «Академическое дело», ссылку и травлю в печати, дорожил таким покровительством, платя ему блистательными работами по истории, игравшими не последнюю роль в формировании нужной идеологии. Среди историков ходили злые слухи о том, что, якобы, Тарле говорил: «Сказали бы, что танцевать»[331].
Впрочем, не стоит забывать, что нередко «вождь народов» играл со своим «придворным историком» в жестокие игры. Так, в 1951 г. в журнале «Большевик» была опубликована статья директора Бородинского музея С. И. Кожухова, в которой он утверждал, что Е. В. Тарле принижает роль Кутузова в войне 1812 г. Е. В. Тарле написал Сталину письмо с просьбой посодействовать публикации ответа на обвинения. Сталин помог. В «Большевике» был опубликован ответ, но в редакционной заметке указывалось, что в дальнейшем историк исправит допущенные ошибки.
Вероятнее, что вся эта история была инициирована самим Сталиным[332]. Впрочем, наблюдения над делопроизводством аппарата ЦК позволили современному исследователю И. А. Шеину утверждать, что вопрос о критике был инициирован не Сталиным, а «снизу, из недр партийной машины»[333].
Сталин покровительствовал и старейшему историку России, Роберту Юрьевичу Випперу. По наблюдениям Б. С. Илизарова, Виппер был самым любимым историком «вождя»[334]. В особенности ему импонировала его монография «Иван Грозный», вышедшая еще в 1922 г. В ней Грозный был показан великим правителем, который возглавлял крупнейшую державу своего времени. Вскоре историк эмигрировал в Латвию. После ее присоединения к СССР, по свидетельству историографа Б. Г. Сафронова, лично знавшего знаменитого историка, к Випперу была выслана делегация во главе с Е. М. Ярославским: «В Россию он вернулся, получив гарантию, что его не тронут за нападки на советскую власть»[335]. Ученому было сообщено, что Сталин восхищается его книгой, и ему были обещаны всяческие блага. В 1943 г. его избрали академиком АН СССР. Старые монографии об Иване Грозном были немедленно переизданы в переработанном виде, послужив основой для переосмысления роли царя в русской истории. Официальная кампания по «реабилитации» Ивана Грозного началась как раз с переездом Виппера в СССР, и это не случайность[336].
С феноменом патронажа мы имеем дело и в случае с противоборством Б. Д. Грекова и сторонников концепции рабовладельческого характера социально-экономического строя в Древней Руси[337]. В исторической науке против всесильного Б. Д. Грекова открыто выступать не решались, поскольку академик мог повлиять на судьбу любого историка, в особенности сотрудника академических институтов исторического профиля[338], поэтому такая оппозиционная группа возникла среди историков-юристов. В нее входили С. В. Юшков, Б. И. Сыромятников и С. А. Покровский, последние двое работали в Институте государства и права АН СССР. Чувствовать себя в полной безопасности им позволяло то, что институт возглавлял А. Я. Вышинский, который, очевидно, мог защитить их от влиятельного противника[339]. Нельзя, правда, сказать, что все трое отличались повышенной научной принципиальностью и человеческим благородством. Юшков, автор оригинальных исследований в области истории древнерусского государства и права, имел тяжелый и склочный характер. Историк Е. Н. Кушева так охарактеризовала его: «В общем он был неудачником, и это очень отразилось на его характере (или неудачи были связаны с его характером)»[340].
Юрист С. А. Покровский в свое время прославился тем, что в 1927 г. Сталин написал гневную отповедь в его адрес, назвав «нахальным невеждой»[341]. Все же, несмотря на арест в 1934 г., он к концу 30-х гг. стал довольно заметной и даже скандальной фигурой в среде, связанной с исторической наукой. Былые прегрешения заставляли постоянно демонстрировать повышенную идейную бдительность. А. А. Зимин называет его в своих воспоминаниях «гангстером пера» и «подонком»[342]. Его неоднократно обвиняли в доносительстве[343].
Б. И. Сыромяников, историк-юрист с дореволюционным стажем, активный участник либерально-просветительского движения начала XX в., после революции нередко шел на компромиссы с властью, приспосабливался[344]. Именно эти люди некоторое время играли роль единственного оппозиционного центра Грекову и его концепции, который также всеми силами стремился дискредитировать ненавистных ему «рабовладельцев». Даже после смерти Б. И. Сыромятникова (умер в 1947 г.) в годы борьбы с «космополитизмом» (1949–1950) он обвинял историка-юриста в непатриотической позиции, дискредитируя тем самым его концепцию[345].
Патроном мог выступать и А. А. Жданов. По свидетельству Л. С. Клейна, его учителю М. И. Артамонову покровительствовал А. А. Жданов, с которым у историка сложились хорошие отношения еще в 1920-е гг., когда партфункционер быстро шел в гору по партийной линии в Тверской губернии[346]. Артамонов сам был выходцем оттуда и часто посещал Тверь. Там он и познакомился с будущей звездой партии, принимал участие в его дружеских вечерах[347]. Вполне возможно, что именно Жданову Артамонов обязан своим высоким административным статусом (директор Эрмитажа) в Ленинграде в послевоенное время.
Примером сложных отношений патронажа является и случай с известным историком и социологом Б. Ф. Поршневым. Стоит предварительно сказать, что у Поршнева сложились крайне тяжелые отношения со многими представителями сообщества советских медиевистов. Произошло это по разным причинам. Одни не могли ему простить чрезмерного увлечения абстрактными теориями и пренебрежительного отношения к коллегам, которых он называл «крохоборами»[348], другие видели в
