Смерть под парусом - Чарльз Сноу

— Он получил блестящую подготовку для своей деятельности и полон самонадеянности и веры в свои способности, в свои силы, — продолжал Финбоу. — Такие личности с их волей и целенаправленным интеллектом — основная движущая сила прогресса в обществе. К тому же Уильям — человек такого склада: он способен чистосердечно радоваться, когда судьба милостиво подбрасывает ему случай утвердиться в своей вере в себя, в том, что будущее сулит ему ещё большие возможности и успех. Поэтому нет ничего удивительного в том, что, когда я чиркнул спичкой в темноте, — как бы восстанавливая эту картину, Финбоу чиркнул спичкой и закурил, — мы увидели, как Уильям злорадствует по поводу смерти человека, который больно его обидел, радуется, что этот человек больше не будет стоять у него на пути.

— Боюсь, что мне этот Уильям, если он действительно таков, не нравится, — резюмировал я.

Финбоу, чуть усмехнувшись, ответил:

— Может быть, с такими людьми, как Уильям, и трудно ладить, не то что с нами, добряками, из которых песочек сыплется, зато на таких-то уильямах и зиждется общество.

— Кажется, ты и на этот раз прав. — Я вынужден был признать справедливость доводов Финбоу.

— Разумеется, прав, — подтвердил Финбоу с невозмутимым видом. — Всё его поведение после убийства раскрывает его сущность. Он взял на себя всё руководство после трагедии, потому что в десять раз энергичнее любого из вас. Он сделал весьма логичные умозаключения об обстоятельствах убийства, потому что обладает трезвым, аналитическим умом. Будучи эгоцентричным молодым человеком, он хочет быть постоянно центром внимания, поэтому моё вмешательство задело его самолюбие. В довершение ко всему он не очень хорошо умеет скрывать свои чувства, поэтому он улыбался, думая, что его никто не видит, — он ведь с полным основанием ненавидел Роджера. Вот цепь его поступков, и Уильям не был бы Уильямом, если бы вёл себя иначе.

— Вчера тебе показались любопытными кое-какие детали… например то, что Уильям выскочил на палубу в одних брюках и по пути вниз почему-то задержался в своей каюте. Что ты скажешь об этом теперь? — спросил я.

— Это довольно путаный вопрос, но решающего значения не имеет. Я тебе объясню потом, — ответил Финбоу.

Я ухватился ещё за один штрих, который, с моей точки зрения, тоже был знаменательным.

— Зачем он навязывал свою версию о том, что убийство произошло не раньше 9.15, если не для того, чтобы отвести от себя подозрение?

— Дорогой Иен, — улыбнулся Финбоу. — Уильям подошёл к этому вопросу так же, как к решению любой научной проблемы. Он считал невероятным, что река течёт по прямой, без единой извилины, на протяжении более четверти мили, и исходил из этой ложной посылки. Но случаю было угодно распорядиться иначе: именно здесь единственное место, где река течёт прямёхонько, ни разу не свернув, на протяжении нескольких миль. Уильям просто не знает этой реки. Если бы у нас с тобой не было перед глазами карты, мы бы тоже определили время убийства между 9.15 и 9.25.

— Значит, — продолжал я рассуждать, — убийца умышленно выбрал этот отрезок реки с таким расчётом, чтобы впоследствии каждый участник прогулки мог бы быть заподозрен в преступлении.

— Так! — пробормотал Финбоу. — Теперь я хотел бы знать все причины, заставившие убийцу выбрать именно этот отрезок реки. Во всяком случае, Уильям выбыл из игры. Ты, надеюсь, доволен?

— Но ты ещё не объяснил мне, почему улыбка Роджера доказывает, что Уильям не мог быть его убийцей, — не сдавался я. Финбоу очень убедительно нарисовал портрет Уильяма, но тем не менее неопровержимых доказательств его невиновности я всё-таки не видел.

— Я убедился в этом, когда увидел убитого, — ответил Финбоу, устремив взгляд в пространство и вытянув свою длинную ногу вдоль скамейки, — поражает его странная улыбка. Это не гримаса боли и не нервная судорога. Это приветливая, дружеская улыбка. Мне пришлось немало поломать голову, прежде чем я нашёл подходящее объяснение. Как правило, никто не приходит в восторг от перспективы быть пристреленным на месте. Ларчик открывался просто. Иен, если ты когда-нибудь задумаешь совершить убийство, выбери своей жертвой одного из своих друзей. Тогда механика этого дела значительно упростится.

От будничного тона его слов на меня повеяло таким же унынием и холодом, как и от самой атмосферы стадиона, пустого и заброшенного в этот хмурый, пасмурный день.

Финбоу продолжал свои рассуждения: — Это очень просто делается. Ты подходишь к своему приятелю и в шутку — как это делают мальчишки, когда играют в войну, — приставляешь к его груди пистолет. Он в ответ улыбается, а ты спускаешь курок.

— Неужели ты полагаешь, что в данном случае именно это и произошло? — поразился я.

— Да, или какая-то аналогичная ситуация, — продолжал Финбоу, — а следовательно, Уильям не мог быть убийцей. Представь себе физиономию Роджера в тот момент, когда Уильям приставляет пистолет к его груди. Роджер ведь отлично знал, что Уильям его терпеть не может, и, если бы он увидел перед собой Уильяма с пистолетом в руке… как ты думаешь, стал бы он ему улыбаться?

Передо мной опять возникло лицо Уильяма, волевое и суровое, словно выкованное из металла.

— Убийство, по-моему, произошло вот по какой схеме: некто, кого Роджер считал своим другом, подошёл к нему, когда тот стоял у штурвала, и, угрожая пистолетом, стал его разыгрывать. Вероятно, Роджер написал что-то нелестное об этом человеке в своём судовом журнале, а тот, прочитав запись, пришёл к капитану и сказал ему, что тот поплатится за неё жизнью. Роджер рассмеялся — ты же сам говорил, что он был любитель посмеяться. Затем этот человек якобы в шутку сказал: «Я убью тебя, Роджер!» Роджер, очевидно, опять засмеялся. А тот спросил: «Куда мне целиться, чтобы попасть тебе прямо в сердце?» Убийца, разумеется, не врач и не знал точно, где находится сердце. Роджер, принимая игру, сам приставил дуло пистолета к своему сердцу. Злоумышленник выстрелил и выбросил пистолет, а с ним заодно и судовой журнал за борт. Вот так, Иен, когда ты задумаешь убийство, позаботься о том, чтобы твоей жертвой оказался врач. Это облегчит тебе задачу. Он сам покажет, куда стрелять.

— Да, Уильям — врач, и Роджеру вряд ли пришлось бы показывать ему, куда целиться, чтобы попасть в сердце, — согласился я.

— И кроме того, — присовокупил Финбоу, — всё это вовсе не выглядело бы такой уж смешной шуткой, и вряд ли Роджеру пришло бы в голову улыбаться, увидев перед собой Уильяма с пистолетом в руках.

Мы поднялись и направились к выходу. С щемящей тоской смотрел я, обернувшись, на пустынный стадион, всеми покинутый и неприветливый. Я знал, что мне никогда не забыть слов, произнесённых здесь, как не выкинуть из памяти картину злодейского убийства под прикрытием дружеской шутки. Не думаю, чтобы меня когда-нибудь ещё потянуло на этот стадион.

Финбоу повёз меня к себе, в Портленд-Плейс. После безлюдного холодного стадиона я был счастлив снова очутиться в тёплой комнате, где пламя камина бросало трепещущие красные блики на тёмные стены. Утонув в глубоком кресле, я пил лучший в мире чай и любовался, с каким изяществом и вкусом были подобраны здесь все вещи.

— Финбоу, я ещё не видел квартиры, обставленной с большим вкусом, чем твоя.

— Жить в квартире, обставленной со вкусом, — это удел тех, кто лишён возможности наслаждаться жизнью во всей её полноте, — откликнулся Финбоу, и, хотя он улыбался, мне кажется, он сказал это вполне серьёзно. Но он не любил распространяться о себе и тут же переменил тему:

— Итак, Иен, моё расследование продвигается не так быстро, как следовало бы. Для меня ясно, что ни Уильям, ни Филипп не совершали убийства. Но кто его совершил, я понятия не имею.

Все мои опасения ожили вновь. Я не мог отделаться от мысли, что методом исключения круг подозреваемых будет всё сокращаться и сокращаться, пока не останется один-единственный человек. И я с ужасом думал о том моменте, когда Финбоу достигнет финальной стадии. Желая отвлечься от мрачных мыслей, я спросил:

— Но ты всё ещё не удосужился объяснить мне, почему, собственно, Филипп не мог убить Роджера?

— Ты сам должен был бы догадаться. Это же проще простого, — ответил он с улыбкой.

— Не сомневаюсь, — ответил я. — Но до меня туго доходят такие вещи.

— Если ты сверишься с нашим графиком, ты увидишь, что Филипп вышел из вашего «музыкального салона» буквально за минуту перед тем, как вышли ты и Эвис, и, само собой разумеется, не мог за такое короткое время — часы показывали 9.24 — совершить убийство. Если считать, что он убийца, то, скорее всего, он совершил преступление ещё до того, как появился в каюте. Ты же с поразительной педантичностью описал, как он вошёл в каюту, как обнял за плечи Тони… как аккуратно, волосок к волоску, он был причёсан. Если ты обращал внимание на его волосы, то, очевидно, заметил, что стоит только дунуть, как они тут же рассыпаются в разные стороны. Я тебе как-то советовал понаблюдать, как Тони треплет его шевелюру — в одно мгновение от причёски не остаётся и следа. Они у него настолько мягкие и пушистые, что ему той дело приходится приглаживать их щёткой — и когда он встаёт с постели, и перед умыванием, — иначе они упадут ему на глаза и он ничего не будет видеть. Итак, если допустить, что он был на палубе и стрелял в Роджера, а в это утро дул всё-таки приличный ветерок, смог бы он вернуться оттуда с прилизанными волосами, как ты полагаешь?