Аэлита. Новая волна /002: Фантастические повести и рассказы - Борис Долинго

А не любила, кстати, позднюю осень. Слякотные ноябрьские дни, вроде того, в который она прибыла на российскую землю.

С отцом Мата переписывалась, но довольно вяло. Судя по ее словам, старый негр неизменно передавал мне поклоны. Ну-ну.

Как-то я заметил — Мата забыла на кухне блокнотик. Он оказался мелко исписан арабской вязью. Письма отцу? Дневник? Стихи? Или… списки обреченных? Не знаю, с арабским я не в ладах, но в любом случае какая-то отдушина у нее была.

Месяцев через семь после пополнения нашего семейства, Мата крестилась. Сама. Мы с Катей никак ее к тому не подвигали, вера — сугубо личное дело человека. Может, так она исполняла волю отца. Может, так на нее повлияли крестины Ванятки. А может, еще что. Она любила читать много разного. Почти все свободное время или читала, или по Интернету бродила. Комп с подключением мы ей еще на аттестат подарили. Я надеялся, что она хоть по Сети друзей найдет. Но — куда там. Самообразованием занималась. С Россией знакомилась. Религии изучала.

Кажется, целый год или даже полтора смертей не было. Но и о социализации пришлось забыть. Мата грела питание, стирала пеленки, подмывала Ванятку, нянчилась с ним, когда Катя отдыхала. Интересные песенки она ему напевала. Национальные. Я подслушивал через дверь. Это даже не арабский был, наверное, волоф или еще какой из негритянских языков Мавритании.

Поневоле вспоминалась жара, приземистые улицы Нуакшота, сморщенный черный старик с белой бородкой и пыльный запах тканей. В такие моменты я размышлял: как сложилась бы наша с Катей жизнь, пройди я тогда мимо? Отчего-то картинки выходили все очень скучные и блеклые. Впрочем, я никогда особо буйной фантазией не отличался.

Однажды ночью, уже в начале осени, я проснулся от криков. Кричали на улице. Первые секунды думал: пьянь песни горланит. Но нет. Кого-то избивали.

— Петя, звони в милицию, — тревожно сказала Катя. Она тоже не спала.

Я откинул одеяло, встал, нашарил в темноте тапки и зашаркал в коридор. Ванька мирно сопел в кроватке, слава богу, со сном у него полный порядок.

Вышел. Только потянулся включить свет, как вдруг понял, что крики прекратились. Будто выключили их.

И в наступившей тишине — тяжелые вздохи из-за двери напротив.

Я шагнул, помедлив, коснулся ладонью холодной доски и замер — в темноте, посреди коридора, слушая прерывистое, с хрипом, дыхание.

— Мата…

Шорох, шлеп босых ног о пол, шепот с той стороны:

— Да… дядя Петя?

— Тебе чем-нибудь помочь?

— Нет… я… сейчас справлюсь… спасибо…

Так мы еще какое-то время стояли, молча, по обе стороны плотно закрытой двери. Я все хотел что-то сказать, но нужные слова ускользали…

Утром я сидел на кухне и глядел в окно, сквозь позолоченные сентябрем березки. Человечки в серой форме что-то рассматривали возле дома напротив. Трупы увезли еще раньше. Мата была тут же, гремела посудой под шум льющейся воды. Катя только что пошла с Ваняткой на прогулку.

— Тебя что-то печалит, Мата.

— Да, господин. — Вода смолкла. — Я устала забирать жизни…

Несколько листиков слетели с желтых веток и закружились к земле.

— …я бы хотела… дать жизнь.

Слова заставили обернуться. Мата смотрела на меня. Большие темно-карие глаза.

— Так ведь… — горло вдруг перехватило, пришлось откашляться. — Придет время, ты сможешь найти жениха… В университете, когда восстановишься, или еще где… Да тот же Антончик…

— Мой отец отдал меня в жены вам, господин.

Сердце стянуло. Я опустил взгляд, уставившись в пол перед Матой.

Все стало ясно.

Мата знала, что я не могу взять ее в жены. Знала, что вольна здесь выбирать себе любую жизнь. Знала, что в России никто не швырнет в нее камнем. Но то, что дало ей страшный дар, сидело очень глубоко — глубже разума, глубже чувств. Разрушить оковы можно было только внутри этой логики.

Но… я не мог этого сделать. Верите иль нет, но я никогда не изменял Кате, не искал «леваков» и был вполне счастлив. И саму Мату я воспринимал… совсем иначе.

Но не мог и оставить все как есть. Теперь, когда знаю…

Как только у нас это получилось, Мата ушла. Ветреным ноябрьским утром я остановился у ларька купить пива, и мои пальцы нашарили в кошельке вместо купюр сложенную бумажку. На листке, аккуратно вырванном из блокнота, синела надпись: «Вы ведь не отказали бы мне, попроси я об этом». И это, кстати, была сущая правда.

В тот миг я понял, что больше не увижу ее.

Странно теперь себя чувствую. Зная, что где-то живет женщина, которая, как сказали бы древние, носит под сердцем моего ребенка. То есть оно, конечно, совсем не под сердцем, но древние умели говорить красиво. И при всем том — я не познал ее, ни разу не целовал и даже не касался. Странное чувство. Вы уже, должно быть, догадались. Экстракорпоралка — дело затратное, тут одних моих заначек было мало, пришлось к Мишке в долг влезать. До сих пор еще с ним, кстати, не расплатился.

Итак, что в сухом остатке? Вроде и желание Маты осуществил. И Кате вроде не изменил.

А на сердце все равно как-то… тяжело…

Иногда, напившись, напоминаю себе, что обычный спермодонор в точно таком же положении живет себе и в ус не дует. А еще думаю, что новые технологии неизбежно уродуют привычный для нас уклад жизни. Как знать, не станет ли мой случай прообразом семьи будущего? Но — чего стоят эти самоутешения?

Наверное, надо попробовать на исповедь сходить. Но не могу. Тяжело пока. Не соберусь никак. Вот эти писульки, может, окажутся чем-то вроде репетиции. Подготовки. Посмотрим.

Наверное, пару строк надо черкануть, что называется, вместо эпилога. Ну… Ванька говорит уже вовсю. В доме стало заметно грязнее. Катю опять мучают мигрени, а я хожу за обезболивающим в аптеку, что на нашей улице. Антончик все еще позванивает иногда — не вернулась ли она? Удивительное постоянство, не ожидал от племянничка. Ведь уже четыре года прошло с тех пор, как он на нее запал.

Когда Мата исчезла, большой переполох вышел. Катя долго привыкнуть не могла. Я придумал сказку, будто Халид со смертного одра в очередном письме вызвал дочь и та немедленно улетела в Мавританию. Так себе сказочка, но поверили родные.

А куда им деваться?

P.S. Купил недавно щербаковский учебник арабского. Учу теперь самоуком, когда минутку выкроить удается. Туго идет. Эти… породы глагольные да по пять вариантов написания у каждой буквы… мрак! Но — надо. На листке том, что Мата мне в кошелек сунула, с другой стороны что-то этой самой вязью выведено. Интересно узнать. А к переводчику обратиться не решаюсь — мало ли…