Проклят и прощен - Эльза Вернер

— Господин фон Верденфельс говорил мне о вас, как о старом и верном слуге его родителей, — начал он. — Я рад, что вы продолжаете и ему служить так же верно.

Эти слова были вполне разумны, и человек, так спокойно и важно сидевший в своем кресле, вовсе не походил на ненормального. Арнольд соблаговолил остаться довольным оказанным ему приемом и с чувством собственного достоинства ответил:

— Я по мере сил старался исполнить долг, завещанный мне покойной госпожой баронессой, когда она на своем смертном одре поручила мне заботиться о молодом бароне.

Пауль украдкой поднял взор к небу, готовый сделать своей матери упрек за подобное поручение, о котором он слышал при всяком удобном и неудобном случае. Но Верденфельс, еще незнакомый с неисчерпаемостью этой темы, казалось, находил вполне естественным, что старый слуга гордился выраженным ему доверием, и продолжал расспрашивать его.

— Вы сопровождали вашего господина и в университет, в Италию?

— Да, и в Италию, — подтвердил Арнольд.

Он ожидал, по крайней мере, похвальной речи себе за все свои заботы и попечения, а молодому господину — соответствующего нравоучения. Но барон, по-видимому, не собирался смущать Пауля напоминанием о том письме и ограничился тем, что сказал с легким ударением:

— Господин фон Верденфельс умеет ценить вашу привязанность. Вы уже не раз доказали ее ему, я также очень ценю подобные отношения между господином и слугой.

Арнольд бросил торжествующий взгляд на Пауля, который продолжал молчать, вероятно стесняясь высказать какое-нибудь замечание в присутствии дяди. Этот взгляд ясно говорил: «Посмотри, я сейчас покажу, как надо обращаться с ним». Затем старый слуга выпрямился и торжественно начал:

— Многоуважаемый господин барон...

— Ну? — спросил Верденфельс.

Пауль, которого эта сцена чрезвычайно забавляла, не вмешивался в разговор. Он видел, что самоуверенность его старого ментора уже начала колебаться, для этого оказалось достаточно одного только краткого «Ну? «— Арнольд начинал понимать, что эта холодная надменность — нечто совсем другое, чем существовавшая между ним и его молодым господином интимность, и несколько смущенно произнес:

— Многоуважаемый господин барон, я в сущности намеревался... то есть я хотел почтительнейше доложить вам...

— Ну, говорите же! — сказал Раймонд, удивляясь тому, что старик все время запинается.

Арнольд бросил на своего господина жалкий взгляд, в котором выражалась трогательная мольба о помощи, но, увидев, что Пауль кусает губы, чтобы не расхохотаться, собрал все свое мужество и сделал последнюю отчаянную попытку.

— Я только хотел выразить вам, многоуважаемый господин барон, мое глубочайшее сожаление о том, что вы живете вдали от света, и никто...

Дальше этого он не пошел, так как Раймонд встал со своего места и окинул его взглядом с головы до ног. В этом единственном взгляде не было даже гнева, но Арнольд был буквально уничтожен, и ему вдруг захотелось очутиться далеко от замка, где-нибудь в Риме или Венеции. Даже лицо синьора Бернардо показалось ему в эту минуту гораздо милее лица Барбна фон Верденфельса, которого он собирался «вразумлять» и который, не открыв рта, одним взглядом умел поставить его на надлежащее место.

— Вы так думаете? — спросил Раймонд совершенно спокойно, но с таким выражением неприступной гордости, что старый слуга еще больше съежился и в замешательстве принялся отвешивать поклон за поклоном.

— О, нет, вовсе нет, — забормотал он, — я только хотел сказать, что мне очень нравится здесь, в Фельзенеке... и моему господину также... и что мы оба...

— Хорошо! — прервал его Верденфельс. — Я очень рад, что моему племяннику у меня хорошо, а своими личными мнениями я предоставляю вам делиться с моими слугами.

Одним коротким движением Арнольду дали понять, что аудиенция окончена. Старик отвесил один низкий поклон перед письменным столом, второй — посреди комнаты, третий — на пороге и исчез за дверью. Опомнился он только в передней, решив, что ничего особенного не случилось, что барон вовсе не был даже немилостив к нему, но эти две минуты аудиенции научили старого слугу тому, чему он не мог научиться во всю свою долгую жизнь, а именно — безусловному повиновению взгляду и слову барона.

Пауль изо всех сил старался сохранить серьезность, но жалкое отступление его неизменного поверенного во всех делах показалось ему таким комичным, что он не удержался и громко рассмеялся.

Раймонд не разделял его веселости.

— Ты, кажется, сильно избаловал своего слугу, Пауль.

— Ведь он оставлен мне в наследство моими родителями, — сказал в свое оправдание молодой человек. — Его привязанность бывает часто неудобна, но он носил меня на руках еще ребенком и так напирает на это, что при всем желании мне никак не удается держать его на почтительном расстоянии. Мне очень неприятно, что он имел смелость даже по отношению к тебе...

— Оставь! — сделал отрицательное движение рукой Раймонд. — Я умею держать своих подчиненных в известных границах, и тебе необходимо будет научиться этому, когда ты станешь владетелем Бухдорфа.

С этими словами он встал и отошел от письменного стола. Сумерки сгущались, и в высокой, мрачной комнате стало почти темно. Только разведенный в камине огонь бросал свет на пол и ближайшие предметы. Барон подошел к камину и подбросил несколько поленьев в потухающий огонь, который ярко вспыхнул, получив новую пищу.

— Я недавно посылал за тобой, — сказал он, — но мне доложили, что ты уехал верхом. Ты был на охоте?

— Нет, я сделал довольно большую прогулку, — ответил Пауль, тоже подходя к камину. — Я посетил наш родовой замок.

— А, ты был в Верденфельсе? Понравился он тебе?

— Необыкновенно понравился! Я редко видел имение красивее! Жаль только, что замок и сад в таком запустении.

— Ты нашел там какие-нибудь непорядки? — спросил Раймонд. — Ведь я отдал строжайший приказ, чтобы все было в исправности, и аккуратно получаю оттуда донесения, что все в порядке.

— Ты не так меня понял. Я говорил о том запустении, которое происходит от безлюдья. Чувствуется, что замок давно покинут своими владельцами. Ты ведь сам никогда не жил в Верденфельсе е тех пор, как получил его?

— Никогда!

— Значит, у нас совершенно разные вкусы. Я безусловно предпочел бы Верденфельс романтичному, но мрачному Фельзенеку, и если бы даже так любил горную глушь, как ты, все-таки ежегодно проводил бы несколько месяцев в Верденфельсе.

Раймонд ничего не ответил. Он прислонился к камину и мрачно наблюдал, как огонь охватывает толстые поленья. Дрова трещали и разбрасывали искры, пламя обвивалось вокруг них огненными змейками, вспыхивая то тут, то там и поднимаясь все выше и выше, пока все дрова не вспыхнули наконец ярким пламенем. Было что-то жуткое и тревожное в этой игре огня в полутемной комнате, а сильная тяга в камине еще больше раздувала пламя.