Собирал человек слова… - Михаил Александрович Булатов

Но артиллерист из тверских не согласен: для него калуга — топь, болото. А сибиряк смеется: кто же не знает, что калуга — рыба красная, вроде белуги или осетра.

Пока спорят из-за калуги, вестовой-северянин вдруг именует лужу — лывой.

— Лыва? — переспрашивает Даль.

— А как же? Налило воды — вот и лыва.

Даль пишет:

лужа, калуга, лыва.

Но удивляется вятич — у них лывой называют лес по болоту. Лениво спорит с ним архангельский мужик: «Лыва, брат, и не лес вовсе, а трава морская, та, что после отлива на берегу остается».

Между тем какой-то тамбовец дает злополучной луже новое имя — мочажина.

Астраханец поправляет: не мочажина — мочаг, озерцо на солончаках. «Болотце, — расплывается в улыбке добродушный пензенец. — Когда на болоте косят, сено мочажинником называют».

В тетрадке выстраивается рядком:

лужа, калуга, лыва, мочажина.

Однако точку поставить нельзя. Вон ведь калуга выросла в отдельное большое слово.

Калуга: по-тверски и по-костромски — топь, болото; по-тульски — полуостров; по-архангельски — садок для рыбы; по-сибирски — вид осетра или белуги.

И лыва — тоже: она и лужа, и лес, и трава, принесенная морем.

К мочажине, как называют во многих губерниях непросыхающее место, прилепились ее собратья по смыслу, несколько отличные, однако, по облику: астраханский мочаг, новгородская мочевина, псковская мочлявина, курские мочаки.

А тут еще зацепилось за лужу и вылезло, откуда ни возьмись, псковское словцо лузь.

— Да ведь лузь по-рязански и по-владимирски — луг, а не лужа, — дивится Даль. — Даже песня есть «Во лузях, во зеленыих лузях».

— По-рязански не знаю, — отзывается псковитянин, — а у нас лузь — лужа замерзлая.

— Дорога обледенелая, — добавляет артиллерист из тверских.

Слова густо заселяют тетради. Пишет Даль.

Выпадет свободный час — разбирается в записях, точно старый мельник из Карповой притчи, подгоняет одну к другой разрозненные части.

Но много еще времени пройдет, пока завертятся весело мельничные крылья и золотой рекою потечет к жерновам зерно.

В поле Маланья не ради гулянья, а спинушку гнет для запаса вперед.

«ДА ТЫ, ПРИЯТЕЛЬ, НЕ РОСТОВСКИЙ?»

В голове Даля прорисовывалась, закрашивалась в разные цвета своя карта Земли русской. Закрашивалась не по рельефу местности, а по различиям в языке.

Одно слово в разных местах имеет разный смысл; и наоборот — в каждой области есть свои слова, особые. У псковских: крапива — стрека́ва. У вологодских: гляди́льцо — зеркальце. У вятских: крикаться — сердиться. У архангельских: выступки — башмаки. У калужских: шавырка — ложка.

Добро бы, отличались только сами слова, а то ведь одни и те же произносятся по-разному.

В Москве говорят высокою речью, то есть любят звук аи заменяют им о, если на о нет ударения. В Москве произносят харашо, гаварить, талкавать. Окончания ого, его превращаются в ова, ева: большова, синева.

От Москвы на восток начинают окать. Возле Владимира слышится уже стокан, торокан. Там влезают в слова и лишние о: Володимир.

От Москвы на запад усиливается аканье: пабягу, пятух.

От Москвы к северу складывается говор новгородский. Он ближе к восточному, окающему, но имеет и свои особенности.

От Москвы на юг разливается наречие рязанское. В нем, как и в западных, — аканье. Даже взамен е — а да я: табе, яму.

Это одно только разделение — по аканью и оканью, или, как еще принято называть, по высокому и низкому говору. Это разделение самое общее, самое простое. Наблюдательный же человек различит великое множество черт и черточек в русском произношении.

В одном месте «цокают»: цай, целовек (вместо «чай», «человек»).

В другом наоборот — «чвакают»: курича, купеч (вместо «курица», «купец»).

В третьем — «дзекают»: ходзим, дзеньги (вместо «ходим», «деньги»).

В одном месте взамен «что» — «ще». В другом взамен «еще» — «ишшо».

Тут слышишь — «Хведор», «хвуражка». Там — «куфня», «форостина». Тут — «купи боты-та». Там — «возьми луку-ти». У кого-то прорвалось в речи: «пашеница». Кто-то обронил: «снех». А тот, слышите, буквы глотает: «первези».

Таких отличий десятки, сотни. Даль знал, как говорят в Орле и Смоленске, в Вятке и Новгороде. Более того, он знал, как говорят в Боровске и Валуйках, в Богучарах и Елатьме, в Судоге и Темникове. Он знал, как говорят в уездах Нижнеломовском и Суджанском, к югу от реки Пьяны и по течению реки Сити.

Даль