Временщики и фаворитки XVI, XVII и XVIII столетий. Книга II - Кондратий Биркин

Чтение этого воззвания произвело на народ глубокое впечатление. Как бы в подтверждение истины слов мнимого сына Ивана Грозного духовенство и бояре, оцепенев от ужаса, не принимали никаких мер к обузданию разгоравшегося мятежа. Мстиславский, Вельский и Шуйские решились было, выйдя на Лобное место, увещать народ, но им отвечали проклятьями Годуновым и возгласами о здравии царя Димитрия Ивановича… Затем толпы разъяренной черни устремились в Кремль, взломали двери дворца и свели с трона Феодора Борисовича, на котором несчастный юноша искал безопасности; Мария Григорьевна Годунова, упав к ногам начальников восстания, умоляла их только о пощаде его жизни: Не оскорбляя семейства царского, мятежники посадили его во дворце под стражу и, арестовав всех родственников Годуновых, разграбили их имущество. Главным распорядителем при этом судьбище народном был князь Вельский, гнусною изменою отплативший Феодору Борисовичу за свое прощение и все ему оказанные милости. Москва присягнула самозванцу, находившемуся в это время в Туле, а 3 июня знатнейшие вельможи и бояре отправились к нему с повинною… Вскоре прибыли в столицу присланные Лжедимитрием князья: Голицын, Мосальский, дьяк Сутунов и Петр Басманов с дружиною. Им поручено было самозванцем учинить суд и расправу.

Согласно инструкции, данной самозванцем этим клевретам, они начали с патриарха Иова. Робкий, малодушный старец, верный услужник покойного Годунова, ненавистный народу, Иов при совершении литургии в храме Успения был схвачен в алтаре, одежды с него были сорваны, и безумные мятежники поволокли его на паперть. В эту минуту патриарх Иов выказал неожиданное великодушие. «Девятнадцать пет в этом храме я был хранителем целости веры православной! — воскликнул святитель. — И ныне вижу бедствие церкви, торжество ереси и обмана… Матерь Божия, спаси Православие!..» Его одели в черную ризу и после всякого надругательства усадили в телегу и отправили в монастырь Старицкий. Годуновых, Сабуровых, Вельяминовых, окованных цепями, услали в Сибирь. Оставалось только царское семейство…

Содержимые под караулом в доме Бориса Феодоровича ожидали решения своей участи, томимые страшными предчувствиями. Гибель Феодора и царицы Марии Григорьевны была необходима самозванцу, но он только затруднялся выбором смерти, которой решился предать невинных жертв властолюбия Годунова и своего собственного. Казнить их всенародно он не осмеливался из уважения к царскому сану; отравить их ядом казалось ему затруднительно; оставалось умертвить тайно, что и было исполнено зверски.

Утром 10 июня князь Голицын, Мосальский, Молчанов и Шерефединов, сопровождаемые тремя сильными, плечистыми стрельцами, вошли в дом Годуновых, где застали его вдову и детей, смиренно сидевших в тереме. Исторгнув последних из объятий отчаянной матери, добровольные холопы беглого расстриги велели стрельцам действовать… Злодеи в ту же минуту удавили Марию Григорьевну и вступили в борьбу с Феодором Борисовичем. Юный царь защищался как лев, стрельцы и слуги Лжедимитрия едва его одолели и изувечили самым бесчеловечным образом… Кастрированный, с вывихнутыми руками и пробитым черепом, Феодор Борисович около суток мучился в предсмертной истоме. Ксению Борисовну увел к себе князь Мосальский по особенному приказанию самозванца. Злодей не позабыл царевны-красавицы, на которую засматривался. Отняв у Годунова царский венец, умертвив его жену, сына, мог ли Лжедимитрий пощадить Ксению? Он оставил ей жизнь, чтобы отнять у нее честь — единственное ее достояние.

Трупы Годуновой и ее сына, выставленные в церкви в убогих гробах, носили на себе явные признаки удавления, и, несмотря на это, рабы самозванца старались уверить народ, что убиенные сами себя отравили ядом. Тело Бориса Годунова исторгли из его могилы в Архангельском соборе и вместе с телами его жены и сына похоронили в девичьем монастыре св. Варсонофия на Сретенке… Так до самого корня истреблено было племя бывшего опричника, временщика, путем злодейств достигшего царского престола.

ДМИТРИЙ ИВАНОВИЧ (САМОЗВАНЕЦ)

КСЕНИЯ БОРИСОВНА ГОДУНОВА. — ПЕТР БАСМАНОВ

(1605–1606)

Борису Годунову, говоря сравнительно, престол был доступнее: он вырос при дворе, умел снискать расположение Грозного, породниться с его семейством; мог постепенно, шаг за шагом приблизиться к трону… Но каким образом беглому расстриге, скитавшемуся по Литве, из лакеев знатного тамошнего пана удалось сделаться царем? Над этим вопросом стоит призадуматься. Ум самозванца, содействие поляков и русских изменников были бы бессильны, если б Лжедимитрию не помогло всеобщее негодование, которое навлек на себя Годунов в последние годы своего царствования; негодование, искавшее исхода и разразившееся кровавой бурей, поглотившей похитителя власти и все его семейство. Русский народ тридцать четыре года безропотно переносил тиранию Ивана Грозного; семь лет деспотизма Годунова были ему нестерпимы… Почему? Повторяем слова, сказанные нами выше: потому что уважение к законности — чувство врожденное у русского человека и злейшего, но законного царя он предпочитал добрейшему узурпатору; терпел гнет железной руки Грозного и тяготился самими щедротами, которыми осыпал его Борис Годунов. Обманутая самозванцем Россия с восторгом встретила его, видя в нем законного сына своего законного царя.

Как мы уже говорили выше, Григорий Отрепьев в феврале 1602 года бежал из Москвы с двумя спутниками — иеромонахом Варламом и клирошанином Михаилом Повадиным. Достигнув Новгорода-Северского, они на время нашли приют в тамошнем Спасском монастыре, откуда при содействии архимандрита отправились в Путивль, из Путивля в Киев. Перед отъездом из Новгорода-Северского Григорий оставил в своей келье записку на имя архимандрита, в которой обещался не забыть его своей милостью, когда сядет на престол своего родителя, царя Ивана Васильевича. Испуганный архимандрит не довел об этом до сведения Годунова. Это сказание Никоновской летописи замечательно в том отношении, что служит доказательством идее, предвзятой расстригою при его бегстве из Москвы: Григорий бежал не из страха наказания за свои дерзкие речи, но именно с целью — слова свои привести в исполнение; у него был план, была разумно составленная программа действий, которой он придерживался. Мысль выдать себя за царевича Димитрия созрела в уме Отрепьева, укоренилась в нем и развилась, питаемая отвагою и самонадеянностью. В Киеве расстрига взял себе в проводники инока Днепрова монастыря Пимена, который окольными дорогами мимо Стародуба провел беглецов к Лучевым горам до пограничной литовского селения слободки. Во время пребывания в Киеве расстрига снискал покровительство тамошнего воеводы князя Василия Острожского, жил несколько времени в Печерской лавре, иногда священнодействуя за дьякона; обращал на себя внимание братии и мирян разгульным поведением, но вместе с тем и обширным умом, и способностями, особенно ярко обнаруживаемыми в богословских прениях с иноверцами. Подружившись с беглым монахом Крыпецкого монастыря Леонидом, самозванец уговорил его назваться Григорием Отрепьевым, а сам, сняв рясу и облекшись в одежды мирянина, ушел к запорожцам и здесь, поступив в шайку гайдамака Герасима Евангелика, обучился ратному делу. От гайдамаков самозванец ушел в волынский городок Гащу, где прилежно занялся изучением латинского и польского языков, а отсюда поступил в услужение к князю Адаму Вишневецкому, жившему в местечке Брагине. Старый князь, человек умный и заслуженный, но ребячески легковерный, полюбил Отрепьева за его расторопность, молодцеватость и видел в нем, основываясь на его загадочных речах, какую-то таинственную личность; из толпы многочисленной княжеской челяди расстрига действительно выделялся особенно ярко. Почтительный к князю, он в обхождении с сослуживцами держал себя с чувством собственного достоинства, не допускавшего ни малейшей фамильярности. При такой благоприятной обстановке расстриге нетрудно было разыграть комедию, благодаря которой он в князе Вишневецком нашел себе усердного сотрудника и покровителя. Григорий, притворясь опасно больным, потребовал духовника для исповеди и напутствия в жизнь вечную. Призванный к больному ксендз был иезуит. Рассказав ему о всех своих прегрешениях, вольных и невольных, мнимый больной попросил патера похоронить его с почестями, приличными царским детям… «Кто я? — продолжал самозванец. — Ты это узнаешь из бумаг, которые спрятаны в изголовье моей постели… Не показывай их никому, не выдавай тайны человека, которому Господь не судил жить и умереть прилично его высокому происхождению!..»