Преподаватель симметрии - Андрей Битов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Запутался. Продолжение забыл. Или начало?
Именно так. Миссис Даун на меня запала. Не знаю, откуда взялась у меня слава, но она у меня уже была. Наверно, потому что я на лодке перевернулся… Пригласили меня на пати, и все чего-то ждут. Чтобы я им номер какой выкинул. Алкоголь мне чужд, и все это мне надоело. Скатерть у них была богатая, чуть ли не из Виндзорского дворца. Несите ножницы, говорю. Обрадовались, засуетились, несут. Серебряные, на серебряном подносе.
Начинаю резать – все смотрят с восторгом. Режу, режу… до середины стола дошел. И снова надоело. А все смотрят, ждут. Продолжение забыл, говорю.
Кладу ножницы на стол и ухожу.
Глупо как-то получилось… Еще и язык им показал.
И что вы думаете? Все остались довольны, и слава моя только возросла.
Вот глупость – безотносительна. Потому что слишком рациональна.
Хотели развлечься и развлеклись – никакого безумия!
Все статично, никакой скорости, никакого времени… Надо найти наиглупейшее решение! Надо не решать, а решиться, чтобы если прославиться, так уж раз и навсегда, и больше ничего не делать! А то все трудятся – один я лентяй. «С вашими-то данными! – говорят мне. – Дамы бы на вашем месте уже давно…» Уж как я ненавижу этих неленивых!
Кто они все? эти ректоры, проректоры, завкафедрами, завотделами, главные редакторы… – дирижеры и режиссеры не своих талантов! – политики и бизнесмены…
Нет, эти уже другие – серьезные пацаны, бандиты – заправляют неленивыми.
Хорошо хотя бы, что они меня за еврея считают. Не стану отрицать.
Так, это хорошо. Но на что решиться-то? безумное и прекрасное…
Наиглупейшее и есть наипростейшее. Простейшие… размножаются простым делением. Амеба – живая модель атома. Клетка, огромная, как молекула… Кто из них делится? Все делится. Бесконечно в ту и в другую сторону.
А что, если все, что есть, одновременно? Прошлое, настоящее, будущее, пространство, скорость, время, пустота, мысль?
Пульс, взрыв! Тишина.
Бесстрашие – вот что страшно. Это жизнь.
Жизнь страшнее смерти, потому что в смерти тебя нет…
«Господи! После смерти не будет памяти о Тебе…» – хорошая строчка.
Только я не согласен. Как раз только память о Боге и остается.
То есть одновременность всего есть всегда.
Господи! когда я запутался в этих серых волокнах?
…Еще ребенком. Нехотя гонял взад и вперед фугу на скрипке, воображал ее как тошнотворную бесконечность, и струна лопнула. Радостно завилась в локон от обретенной свободы. Ушел и я гулять, чтобы от отца не попало.
Когда я гуляю, то я уж совсем ни о чем не думаю. Главное, что я могу так совсем ни о чем не думать часами. Удивлюсь однажды, что проголодался, или замерз, или дождь пошел… и тогда только и подумаю в первый раз: что же я все это время делал? думал или делал? Ну люблю вывески читать: своеобразная инвентаризация мира!
На школе написано: школа, на больнице: больница, на магазине: магазин. Будто и так неясно. На дереве же не написано: дерево. Как и на облаке.
Бродя ночами, я их много наворовал, вывесок: что-то вроде коллекции. Есть даже вывеска полицейского участка.
Когда я попробовал ухаживать за беленькой (той, что с карими глазами), то очень ее взревновал к одному чемпиону по регби, заподозрил в измене, но доказать ничего не мог. Косвенность и бессвязность улик только казались неоспоримыми и тут же рассыпались от попытки хоть что-нибудь доказать.
Бессонными ревнивыми ночами я раскладывал свою коллекцию на полу, как пасьянс. Вдруг складывался план города. К нему приложена была карта звездного неба. Следующим слоем раскидывались карты уже игральные, но я не мог вспомнить их гадальных значений… Пришлось прибегать к таро: там хоть подписано, что что значит: дурак, висельник, императрица…
Что еще?
Расположил все элементы по атомным весам, все перемешал. Вдруг сложилось: получилась таблица элементов – очень стройно. Вина изменницы оказалась неоспоримо доказанной: таблицу эту изобрели еще до меня – один не то русский, не то австрияк, – не то Мендель, не то Менделеев. Всегда их путаю – что-то тут не то с горохом. Вес какого семени равен карату? Бриллианты, кажется, ими измеряются… Значит, семя так и называется «карат»…
Лишь один раз сумел Тишкин вскинуть глаза на аудиторию, чтобы отметить бессмысленные, как две солдатские пуговицы, глаза Тошки и томный взгляд Мани, расстегнувшей пуговичку на блузке и обмахивавшейся его рукописью как веером.
Когда он закончил чтение, Тошка мирно спал, а Мани уже не было.
Это был именно тот вечер, когда она отчалила на пароме в сторону железнодорожной станции в сопровождении заезжего барина, не то купца, не то певца.
Гадая, куда она могла податься, Тишкин решил рвануть на запад, а верного Тошку отправить на восток, дабы если и не изловит Маню, то попробует подзаработать на приисках, чтобы мочь продолжать работу над полетом до Луны.
Про приключения Тишкина в столицах Антону не было ничего известно, сам он никакую Маню и не думал ловить, а на прииски подался. Длинного рубля[25] он там не обрел, зато познакомился еще с одним гением, бурятом по национальности, служившим в конторе счетоводом: тот как раз открыл интегральное исчисление и выделил Антону денег для поездки во Владивосток, чтобы предъявить рукопись в Дальневосточное отделение Академии наук. Но такого отделения, как и Мани, во Владивостоке он не нашел, зато учитель математики, оказавшийся в местной пивной, разъяснил Антону, что таковое исчисление было открыто еще в семнадцатом веке все тем же Ньютоном и ни для кого новостью стать не может. Тут-то и подвернулся лейтенант Брюс, подыскивавший человека, знающего толк в лошадках.
Потом Антарктида: случилось то, что случилось, включая наши встречи в пабе… Антон стал возвращаться на родину, с тем чтобы по дороге замочить (утопить, что ли?) чухонца Амундсена, отомстив ему таким образом за отнятое у Скотта первенство[26], но тут началась Первая мировая, и Антона призвали в действующую армию, где он хоть и не погиб, зато попал в первую и единственную газовую атаку[27], а тут и революция в России и Гражданская война, в которой он примкнул к Красной армии; мыкался по фронтам, попал в Мурманск, где и «охотился на Американа» (выходит, если и не интервенция, то некий десант на севере России имел место).
Нет, открытость и скрытность русских для меня тайна! Антон вываливал на меня самые сокровенные вещи, такие, каких у нас никто другу не скажет, и в то же время ни за что не соглашался показать «подарок королевы», чтобы «не сглазить». Я счел это выражение непочтительным и предпочел ему не поверить. Выходит, я не верил не только ему, но и Ее Величеству! Теперь я горжусь ими обоими: Антон был награжден пожизненной пенсией, которую и получал до 1927 года, пока Советы не порвали дипломатические отношения с нашей страной. Тут-то ему и пришлось вернуться в Фазерс… Там он собрал из швейной и еще какой-то машины велосипед и подался в местные почтальоны. Тут зашла речь об организации колхоза, и он первый поддержал эту идею. Я понадеялся на его принадлежность к почтовому ведомству и радостно написал ему, но ответа так и не получил.
Лишь лет через десять получил я свое письмо обратно, будто оно всплыло из времени, как память… Оно было вскрыто и будто еще и провалялось в луже. Но страницы мои, слегка поплывшие, были все на месте: между ними застряла красивая бабочка, даже в лучшей сохранности, чем письмо. Поперек первой страницы, наискось, жирно и крупно было нечто начертано красным карандашом как резолюция. Тот же друг-славист помог мне ее разобрать:
СВЯЗЬ С ЗАГРАНИЦЕЙ ТЧК ПОГИБ САМ ТЧК ОТ УДАРА МОЛНИЕЙ ТЧК[28]
(подпись нрзб)
Killed by lightning… Нет, у русских не может быть сюжета! У них всё еще судьба…
Шел 1932 год. Все-все еще только начиналось.
Помню, на вопрос, что будет с Россией, Антон всегда пожимал плечами. «К выбору из двух, – изрек он однажды, – русский человек не приспособлен: всегда выберет что побольше, а не что получше. Поэтому ему проще с единовластием. Но оно у нас обветшало. Значит, будет раздвоение единовластия… Недаром же двуглавый орел распластан и смотрит в противоположные стороны?» Что-то он имел в виду.
Я тогда не понял[29].
Тишкин?.. Ах да, совсем и забыл. О герое-то я и забыл. Значит, сюжет не получился.
А ведь полписьма Антона было именно про него! Он все интересовался рукописью Тишкина, посланной на мое имя для перевода и опубликования. Там излагалась некая новая теория времени… мой друг как мог переводил мне ее с листа… там были некоторые красивые, даже поэтические мысли о природе времени, чем-то напоминавшие наши с Антоном беседы в пабе. Речь шла не только о пресловутой границе времени и пространства, но и о том, что эту границу передвигает как бы некий поршень или некая Высокая Сила, она-то и является временем, что позади поршня образуется разреженное пространство, его-то и называют прошлым, или памятью, что память существует у всего: у кристалла, у металла, у воды и в меньшей степени у человека, ограничившего себя лишь дырявой историей, позволяя бандитам и жуликам (так Тишкин относился к власти – сказывался бомбист!) воровать у человека настоящее время, что поэтому никакого будущего вообще нет, потому что его постоянно выгребают из времени.