Джузеппе Бальзамо (Записки врача). Том 2 - Александр Дюма

– Ты, кажется, решил поворчать, – заметил маршал, кривляясь перед зеркалом. – Ты что, недоволен?

– Я? Чему же тут радоваться? Вы переутомитесь я заболеете. Государством придется управлять мне, а в ртом нет ничего занятного, ваша светлость.

– Как ты постарел, Рафте!

– Я ровно на четыре года моложе вас, ваша светлость. Да, я стар.

Маршал нетерпеливо топнул ногой.

– Ты прошел через приемную? – спросил он.

– Да.

– Кто там?

– Весь свет.

– О чем говорят?

– Рассказывают друг другу о том, что они собираются у вас попросить.

– Это естественно. А ты слышал, что говорят о моем назначении?

– Мне бы не хотелось вам это говорить.

– О, Господи! Неужели критикуют?

– Да, даже те, которым вы нужны. Как же это воспримут те, кто может понадобиться вам?

– Скажешь тоже, Рафте! – воскликнул старый маршал, неестественно рассмеявшись. – Кажется, ты мне льстишь…

– Послушайте, ваша светлость! – обратился к нему Рафте. – За каким дьяволом вы впряглись в тележку, которая называется министерством? Вам что, надоело быть счастливым и жить спокойно?

– Дорогой мой, я в жизни попробовал всего, кроме этого.

– Тысяча чертей! Вы никогда не пробовали мышьяка. Отчего бы вам не подмешать его себе в шоколад из любопытства?

– Ты просто лентяй, Рафте. Ты понимаешь, что, как у секретаря, у тебя прибавится работы, и ты уже готов увильнуть… Кстати, ты сам об этом уже сказал.

Маршал одевался тщательно.

– Подай мундир и воинские награды, – приказал он камердинеру.

– Можно подумать, что мы собираемся воевать? – проговорил Рафте.

– Да, черт возьми, похоже на то.

– Вот как? Однако я не видал подписанного королем назначения, – продолжал Рафте. – Странно!

– Назначение сейчас доставят, вне всякого сомнения. – Значит, «вне всякого сомнения» теперь официальный термин.

– С годами ты становишься все несноснее, Рафте! Ты – формалист и пурист. Если бы я это знал, я не стал бы поручать тебе подготовить мою торжественную речь в Академии – именно она сделала тебя педантом.

– Послушайте, ваша светлость: раз уж мы теперь – правительство, будем же последовательны… Ведь это нелепо…

– Что нелепо?

– Граф де ла Водре, которого я только что встретил на улице, сообщил мне, что насчет министерства еще ничего неизвестно.

Ришелье усмехнулся.

– Де ла Водре прав, – проговорил он. – Так ты, значит, уже выходил?

– Еще бы, черт подери! Это было необходимо. Я проснулся от дикого грохота карет, приказал подавать одеваться, захватил военные награды и прошелся по городу.

– Ага! Я представляю Рафте повод для развлечений?

– Что вы, ваша светлость. Боже сохрани! Дело в том, что…

– В чем же?

– Во время прогулки я кое-кого встретил.

– Кого?

– Секретаря аббата Тере.

– И что же?

– Он мне сказал, что военным министром назначен его начальник.

– Ого! – воскликнул в ответ Ришелье с неизменной улыбкой.

– Что вы из этого заключили, ваша светлость?

– Только то, что раз господин Тере будет военным министром, значит, я им не буду. А если он не будет премьер-министром, то им, возможно, стану я.

Рафте сделал все, что мог. Это был человек отважный, неутомимый, честолюбивый, такой же умный, как его начальник, но гораздо более дальновидный, ибо он был простого происхождения и находился в подчинении – два больных места, благодаря которым за сорок лет он отточил свою хитрость, развил силу воли, натренировал ум. Видя, что начальник уверен в успехе, Рафте решил, что ему тоже нечего бояться.

– Поторопитесь, ваша светлость, – сказал он, – не заставляйте себя слишком долго ждать, это было бы дурно истолковано.

– Я готов, однако мне бы все-таки хотелось знать, кто там.

– Вот список.

Он подал длинный список – Ришелье с удовлетворением увидал имена первых людей королевства.

– Уж не становлюсь ли я знаменитостью? А, Рафте?

– Мы живем во времена чудес, – отвечал тот.

– Смотрите: Таверне! – с удивлением произнес маршал, продолжая просматривать список. – Он-то зачем сюда явился?

– Не знаю, господин маршал. Ну, вам пора!

Секретарь почти силой вынудил хозяина выйти в большую гостиную.

Ришелье должен был быть доволен: оказанный ему прием мог бы удовлетворить принца крови.

Однако утонченная вежливость и вкрадчивая ловкость придворных не подходили к случаю, который приберег для Ришелье тяжелое испытание.

Из приличия и из уважения все собравшиеся остерегались произносить в присутствии Ришелье слово «министерство». Самые ловкие осмелились робко поздравить его, другие знали, что надо лишь слегка намекнуть и что Ришелье почти ничего не ответит.

Для всех этот ранний визит был обычной поздравительной церемонией.

В те времена едва уловимые полутона нередко бывали понятны всем.

Некоторые придворные осмелились в разговоре выразить пожелание или надежду.

Один хотел, как он выражался, чтобы правительство было ближе к Версалю. Ему было приятно побеседовать об этом с человеком, пользующимся столь неограниченным влиянием, как де Ришелье.

Другой утверждал, что уже трижды был обойден вниманием де Шуазеля и не продвигался по службе. Он рассчитывал на обязательность де Ришелье, который должен был освежить память короля. И вот теперь ничто не помешает проявлению доброй воли его величества.

Таким образом, множество просьб, более или менее настойчивых, но искусно завуалированных, были высказаны на ушко обласканному маршалу.

Мало-помалу толпа растаяла. Все хотели, как они говорили, дать господину маршалу возможность «заняться его важными делами».

Только один человек остался в гостиной.

Он не стал подходить вместе с другими, ничего не просил, даже не представился.

Когда гостиная опустела, он с улыбкой приблизился К герцогу.

– А-а, господин де Таверне! – проговорил маршал. – Очень рад, очень рад!

– Я тебя ждал, герцог, чтобы поздравить, искренне поздравить.

– Неужели? С чем же? – спросил Ришелье, которого сдержанность посетителей словно заставила быть скрытным и хранить таинственный вид.

– Я тебя поздравляю с новым званием, герцог.

– Тише! Тише! – прошептал маршал. – Не будем об этом говорить… Еще ничего не известно, это только слухи.

– Однако, мой дорогой маршал, не один я так думаю, ежели в твоих приемных полным-полно народу.

– Я, право, сам не знаю, почему.

– Зато я знаю.

– Так в чем же дело?

– В одном моем слове.

– В каком слове?

– Вчера в Трианоне я имел честь беседовать с королем. Его величество расспрашивал меня о моих детках, а в конце разговора сказал: «Кажется, вы знакомы с господином де Ришелье? Можете его поздравить».

– Да? Его величество вам так сказал? – переспросил Ришелье, не в силах скрыть гордость, будто эти слова были королевской грамотой, которую с замиранием сердца ждал Рафте.

– Вот как я обо всем догадался, – продолжал Таверне, – и это было нетрудно при виде того, что к тебе торопится весь Версаль; я же поспешил, чтобы, выполняя волю короля, поздравить тебя и, подчиняясь своему чувству, напомнить о нашей старой дружбе.

Герцог почувствовал раздражение: это ошибка природы, от которой не застрахованы даже лучшие умы. Герцог увидал в бароне де Таверне лишь одного из просителей низшего ранга, бедных людей, обойденных милостями, каких не стоило даже продвигать, бесполезно было водить с ними знакомство; их обыкновенно упрекают за то, что они напомнили о себе спустя лет двадцать лишь для того, чтобы погреться в лучах чужой славы.

– Я понимаю, что это значит, – проговорил маршал довольно жестко, – я должен исполнить какую-нибудь просьбу.

– Ну что же, ты сам напросился, герцог.

– Ax! – вздохнул Ришелье, садясь или, вернее, опускаясь на софу.

– Как я тебе говорил, у меня двое детей, – продолжал Таверне, подыскивая слова и внимательно следя за маршалом: он заметил холодность своего великого друга и постарался нащупать пути для сближения. – У меня есть дочь, я ее горячо люблю, она – образец добродетели и красоты. Дочь пристроена у ее высочества, пожелавшей проявить к ней особую милость. О ней, о моей красавице Андре, я и не говорю, герцог. Ей уготовано прекрасное будущее, ее ожидает счастье. Ты видел мою дочь? Неужели я ее тебе еще не представил? И ты ничего о ней не слыхал?

– Уф-ф… Не знаю, право, – небрежно бросил Ришелье. – Может быть, и слыхал…

– Ну, неважно, – продолжал Таверне, – моя дочь устроена. Я, как видишь, тоже ни в чем не испытываю нужды: король назначил мне пенсион, на него вполне можно прожить. Признаться, я не отказался бы при случае от какого-нибудь доходного места, чтобы отстроить Мезон-Руж и поселиться там на старости лет; впрочем, с твоим влиянием, с влиянием моей дочери…

– Эге! – пробормотал Ришелье; до сих пор он пропускал слова Таверне мимо ушей, наслаждаясь своим величием, и лишь слова «влияние моей дочери» заставили его встрепенуться. – Эге! Твоя дочь… Так это та самая юная красавица, внушающая опасение добрейшей графине? Это тот самый скорпион, что пригрелся под крылышком ее высочества, чтобы однажды укусить кое-кого из Люсьенн?.. Ну, я не буду неблагодарным другом. А что касается признательности, то дорогая графиня, сделавшая меня министром, увидит, умею ли я быть признательным.