Трагедия России. Цареубийство 1 марта 1881 г. - Владимир Брюханов

Но ведь это действительно оказалось недалеко от истины, хотя интеллигентская пропаганда всячески навязывала и культивировала свои якобы бескорыстные и альтруистические мотивы мышления и деятельности! До наших дней сохранилось бездумное и некритическое восприятие этой пропаганды, например: «интеллигент — это тот, кто не поглощен целиком и полностью собственным благополучием, а хотя бы в равной, но предпочтительно и в большей степени печется о процветании всего общества и готов в меру сил потрудиться на его благо»![203]

Когда представители этой благородной интеллигентной молодежи двинулись-таки в 1874–1876 годах по русским избам — с благоугодной целью утопить Россию в крови, подняв в ней всеобщее крестьянское восстание, то целиком и полностью могли убедиться именно в корыстолюбии и кулаческих настроениях крестьян. Г.В. Плеханов[204] так вспоминал об этом в 1903 году:

««Легче восстановить крестьянина против царя, чем убедить его в том, что не надо частной собственности», — говорил на одной из революционных сходок, осенью 1876 года Боголюбов[205], который был очень опытным и умелым пропагандистом. Другой пропагандист[206] на другой сходке рассказывал, как один крестьянин, убежденный им в необходимости поголовного народного восстания и отобрания земли у помещиков, воскликнул однажды с нескрываемым удовольствием: «Вот будет хорошо, как землю-то мы поделим! Тогда я принайму двух работничков, да как заживу-то!» — подобных рассказов можно было тогда услышать от всякого бывалого пропагандиста великое множество».[207]

Любой образованный наблюдатель, действительно не поленившийся ознакомиться с крестьянским бытом, должен был избавиться и от какой-либо идеализации общины.

М.А. Бакунин прямо писал об этом в 1866 году своим друзьям Герцену и Огареву, т. е. уже после отмены крепостного права: «почему эта община, от которой вы ожидаете таких чудес в будущем, в прдолжение 10 веков прошедшего существования не произвела из себя ничего, кроме самого печального и гнусного рабства? — Безобразное принижение женщины, абсолютное отрицание и непонимание женского права и женской чести и апатическая, равнодушная готовность отдать ее, службы целого мира ради, под первого чиновника, под первого офицера. Гнусная гнилость и совершенное бесправие патриархального деспотизма, бесправие лица перед миром и всеподавляющая тягость этого мира, убивающая всякую возможность индивидуальной инициативы, — отсутствие права не только юридического, но простой справедливости в решениях того же мира — и жестокая злостная бесцеремонность его отношений к каждому бессильному или небогатому члену; его систематическая злорадостная, жестокая притеснительность к тем лицам, в которых проявляются притязания на малейшую самостоятельность, — и готовность продать всякое право и всякую правду за ведро водки, — вот, во всецельности ее настоящего характера, великорусская крестьянская община. Прибавьте к этому мгновенное обращение всякого выборного крестьянина в притеснителя, чиновника, взяточника, и картина будет полная, полная для всякой общины, мирно и покорно живущей под сенью всероссийского государства».[209]

Сам Бакунин видел причину всех отрицательных сторон общинного быта во вредном влиянии государства, которое он, убежденный анархист, стремился уничтожить: «Община сделалась теперь в руках государства слепым, послушным орудием для управления крестьянами. Воли у крестьян так же мало, как и прежде, ни один пошевелиться без паспорта не может, а паспорты выдает отвечающая за них перед лицом правительства община. Круговая порука хороша и действует благодатно там, где есть воля; она пагубна при нашем государственном устройстве. Итак, нет и, пока продлится существование государства, крестьянской воли не будет».[210]

В XIX веке все попытки Бакунина и его единомышленников так и оставались чистой утопией, а для объективного анализа анархистских теорий весьма невредно рассмотреть обширную практику анархизма уже в ХХ веке; но это заведомо выходит за пределы возможностей данной книги.

Что же касается моральной стороны бытия крестьянских общин, то тут Бакунин заведомо смягчил краски. Борьба за землю приняла характер соревнования между крестьянскими семьями: у кого в семье больше ртов, тому и доставался больший жребий при дележке земли. Естественно, что это стало заметным стимулом для максимально высокой рождаемости — отсюда и чудеса российского демографического бума. Заметим, что современные методы оказания гуманитарной помощи так же в той или иной форме ориентированы на количество потребителей — отсюда, в значительной степени, и неустранимые мотивы современного глобального роста народонаселения — со все той же угрозой всеобщего конечного краха, к которому Россия подошла в начале ХХ века. Но одной только высокой рождаемостью в рамках законного супружества не ограничивались хитроумные русские мужики.

Стремление обеспечить максимально возможный прирост численности семейства привело к массовому распространению таких форм семейной жизни, какие просто невозможно сопоставить с идиллическими картинами, нарисованными Киреевским и иже с ним.

Прусский государственный деятель, публицист и экономист барон Август фон Гакстгаузен (1792–1866), совершивший в 1843 году путешествие по России и пришедший в восторг от увиденного и, главное, от услышанного от славянофилов, написал фундаментальное исследование русской поземельной общины, вышедшее в трех томах.[211] При всех его восхищенных оценках, этот добросовестный исследователь не смог обойти и некоторые тени, тем более, что они упоминались и в записках его соотечественников, еще ранее интересовавшихся российскими особенностями: «сами отцы семейства большею частью очень заинтересованы в женитьбе своих сыновей и в образовании нового тягла. По русскому обычаю, пока жив глава семейства, женившиеся сыновья его не ведут отдельного хозяйства, а живут с ним вместе в одном доме. Поэтому ему очень выгодна женитьба сына; он приобретает через нее новый участок земли, и если на его долю ложится больше барщинной работы, то это окупается вполне приобретением новой работницы в жене своего сына. Поэтому невестка, как бы она ни была бедна, лишь бы имела здоровые руки, составляет истинную благодать для земли.

/…/ поэтому же между крестьянами в России почти не бывает холостяков. Такое стремление к ранней женитьбе дало повод в последнее время к очень сильным злоупотреблениям. Юноши женятся так рано, что Вихельгаузен, как он рассказывает в своем описании Москвы[212], видел многих сильных 24-летних женщин, которые нянчили на руках своих 6-летних мужей. От таких ранних браков, в которых мальчиков-детей женят на взрослых девушках, развились и вошли в обычай скандальные отношения. Свекр вступает обыкновенно в связь со своей невесткой, а так как эти отношения переходят из поколение в поколение, то нельзя считать их за кровосмешение. Когда ребенок-муж вырастает, жена его уже состарится. И он не живет с ней, но, подобно своему предшественнику, вступает в связь с женою своего 6-ти летнего сына».[213]

Этот замечательный народный обычай сожительства с невесткой (снохой) получил наименование снохачества.

Хотя во времена Николая I (тем более — позднее) деревенским священникам категорически запрещалось регистриировать браки малолетних детей, но снохачество с трудом поддавалось искоренению. Никакой статистической оценке это явление, естественно, не поддавалось, но о широкой его распространенности даже во второй половине XIX века имеются красочные свидетельства, например:

«В Воронежской губернии одно сельское общество купило для церкви колокол, который, несмотря на все усилия собравшихся крестьян, не поднимался на колокольню. Дьячек, полагая, что колокол не идет от того, что между прихожанами много грешников, предложил выйти из толпы снохачам: отступила почти половина собравшихся крестьян»[214] — комментарии излишни!

В свое время не самые тупые из российских мыслителей — начиная с графа В.П. Кочубея и кончая идеологами Партии социалистов-революционеров начала ХХ века и прилегающих политических направлений — имели в виду возможность перескока России через промежуточные исторические стадии и ее последующего становления (воплощения, сохранения, достижения) в новом (старом) качестве, в каком она заведомо превзошла бы менее удачливых конкурентов, идущих традиционным общечеловеческим путем.

Собственно говоря, от этого ничем не отличается и идеология российских коммунистов, внушавшая (и до 1917 года, и позднее) заметное отвращение их, казалось бы, единомышленникам в более цивилизованных европейских социал-демократических партиях.[215]