И не сказал ни единого слова... - Генрих Бёлль

— Хлеба? — сказала она. — Зачем вам хлеб, возьмите лучше салат, картофельный салат.

— Мы предпочли бы хлеб, — сказал я, — думаю, что это лучше для моей жены.

— Когда женщинам дурно, с ними не ходят по гостиницам, — сказала она, но все же подошла к подъемнику и крикнула вниз: — Хлеб, несколько ломтиков хлеба!

И снизу донеслось глухо и грозно: «Хлеба».

Женщина обернулась.

— Придется обождать минуточку.

— Я бы хотел позвонить, — попросил я.

— Врачу?

— Нет, — сказал я.

Она подвинула ко мне телефон через стойку. Прежде чем набрать номер, я сказал:

— Еще две кружки пива и рюмку водки.

Я набрал номер фрау Редер, услышал гудки и стал ждать. Женщина пододвинула ко мне стопку водки и подошла с пустой кружкой к крану, чтобы налить пиво.

— Алло, — раздался голос фрау Редер в трубке, — алло, кто говорит?

— Богнер, — сказал я.

— Ах, это вы.

— Будьте добры, — сказал я, — не посмотрите ли вы…

— Все в порядке. Я только что ходила наверх. Дети веселые, они были с молодыми людьми на празднике. И те купили им воздушные шары. Они только недавно вернулись. Какая прелесть эти красные аисты, они из резины, резиновые и величиной с настоящего аиста.

— Франке уже приехали?

— Нет, они приедут позже, возможно, даже завтра утром.

— Значит, правда, все в порядке?

— Правда, — сказала она, — вы можете быть совершенно спокойны. Передайте привет жене. Вам нравится ее новая губная помада?

— Замечательная, — сказал я, — большое спасибо.

— Не стоит, — сказала она, — до свидания.

Я ответил «до свидания», положил трубку и выпил водку, глядя, как медленно наполняется вторая кружка. Подъемник начал подниматься, издавая что-то вроде урчания, потом появилась тарелка с четырьмя ломтиками белого хлеба.

Сперва я пошел наверх с двумя кружками пива и поставил их на стул рядом с Кэте. Она все еще лежала в кровати и пристально смотрела на обои. Я сказал:

— Дома все в порядке, наши дети играют с теми самыми аистами.

Кэте кивнула головой и ничего не ответила. Когда я принес тарелки с едой, она продолжала лежать, уставившись в стену, но одна из кружек была наполовину выпита.

— Я так хочу пить! — сказала она.

— Пей, пожалуйста. — Я сел рядом с ней на кровать. Она вынула две чистые салфетки из своей сумки, накрыла ими стул, и мы ели мясо и хлеб, разложенные на чистых салфетках, и запивали все это пивом.

— Я хочу еще, Фред. — Она посмотрела на меня и улыбнулась. — Теперь я сама не знаю, почему ем так много: потому ли, что узнала о своей беременности или потому, что действительно голодна.

— Ешь, пожалуйста, — сказал я, — принести тебе еще что-нибудь?

— Еще фрикадельку, — сказала она, — огурец и кружку пива. Эту кружку можешь взять с собой.

Она допила пиво и дала мне кружку, я снова спустился в пивную и, пока женщина за стойкой наполнила кружку, выпил еще стопку водки. Женщина посмотрела на меня более приветливо, чем раньше, положила фрикадельку и огурец на тарелку и пододвинула ее ко мне через мокрую стойку. На улице стемнело. В баре почти никого не было, но из танцевального зала доносился шум. После того, как я заплатил, у меня остались еще две марки.

— Вы завтра рано уйдете? — спросила женщина.

— Да, — сказал я.

— Тогда лучше заплатите за комнату сейчас.

— Я уже заплатил.

— Ах, так, — сказала она, — тогда, прошу вас, принесите кружки и тарелки. У нас в этом отношении печальный опыт. Вы принесете, правда?

— Конечно, — сказал я.

Кэте лежала на спине и курила.

— Здесь чудесно, — сказала она, когда я сел рядом с ней. — Замечательная идея — пойти в гостиницу. Мы уже давно не были в гостинице. Это дорого стоит?

— Восемь марок.

— У тебя разве осталось еще столько денег?

— Я уже заплатил. Теперь у меня только две марки.

Она взяла свою сумочку и высыпала на одеяло все содержимое: зубную щетку, мыльницу, губную помаду и остаток от тех денег, которые я дал ей, когда мы гуляли. Мы выудили все деньги — там было еще четыре марки.

— Вот и хорошо, — сказал я, — мы еще сможем пойти позавтракать.

— Я знаю одну приятную закусочную, где можно позавтракать, — сказала она. — Сразу позади туннеля. Если идти отсюда, то по левой стороне.

Я посмотрел на нее.

— Там хорошо. Прелестная девушка и старик. И вкусный кофе. Им-то я и задолжала.

— Слабоумного ты тоже видела? — спросил я.

Вынув сигарету изо рта, она посмотрела на меня.

— Ты туда часто ходишь?

— Нет, сегодня утром я был там в первый раз. Хочешь пойти туда завтра?

— Да, — сказала она, и снова повернулась на другой бок к окну, спиной ко мне. Я хотел подать ей тарелку и кружку пива, но она сказала: — Не надо, я поем потом.

Я сидел, прихлебывая пиво, хотя она отвернулась от меня. На вокзале было тихо. В окне за вокзалом над многоэтажным домом виднелись неоновые очертания коньячной бутылки; она постоянно висит там на небе, и в ее толстом брюхе светится силуэт человека, пьющего вино. А по фронтону многоэтажного дома пробегают беспрерывно меняющиеся строчки рекламы: огненные буквы внезапно как бы выскальзывают из пустоты. Я медленно читал: БУДЬ УМНЕЙ — строчка исчезла — НЕ БОЛЕЙ — вылетело из темноты. Потом несколько секунд ничего не было видно, и меня охватило странное чувство ожидания. ДОЛОРИН — буквы вновь появились и пропали в пустоте, и опять несколько секунд ничего не было видно, но потом сразу зажглась целая фраза: С ПОХМЕЛЬЯ ПЕЙ, — и три, четыре раза подряд в пустоте вспыхивала красная надпись: ПЕЙ ДОЛОРИН. Потом появились ядовито-желтые буквы: ДОВЕРЯЙ СВОЕМУ АПТЕКАРЮ!

— Фред, — сказала вдруг Кэте, — мне кажется, если мы будем говорить о том, о чем ты спрашивал, у нас ничего не получится. Поэтому я не хочу об этом говорить. Ты сам должен решить, что делать, но даже если я беременна, я не хочу, чтобы ты вернувшись домой, опять брюзжал и бил детей, зная, что они ни в чем не виноваты. Я не хочу. А потом мы начнем кричать друг на друга. Этого я тоже не хочу. Но и приходить к тебе я больше не могу.

Она все еще лежала, повернувшись ко мне спиной, и оба мы уставились на светящуюся надпись на фронтоне многоэтажного дома, которая менялась теперь все чаще и все неожиданней; буквы были всех цветов радуги, и они все время выписывали в ночи одну и ту же фразу: ДОВЕРЯЙ СВОЕМУ АПТЕКАРЮ!

— Ты слышишь?

— Да, — сказал я, — слышу. Почему ты не можешь больше приходить ко мне?

— Потому что я не проститутка. Я ничего не имею против проституток, Фред, но я не проститутка. Мне тяжело встречаться с тобой и быть с тобой то в парадном разрушенного дома, то в поле, а потом возвращаться домой. У меня всегда бывает такое чувство, будто ты забыл сунуть мне в руку пять или десять марок, перед тем как я сяду в трамвай. Не знаю уж, сколько получают эти женщины за то, что отдаются.

— Думаю, что они получают гораздо меньше. — Я допил пиво и, повернувшись к стене, посмотрел на зеленоватые обои, на узор в форме сердца. — Значит, мы расходимся.

— Да, — сказала она, — по-моему, так будет лучше. Я не собираюсь принуждать тебя, Фред, ты же знаешь меня, но думаю, будет лучше, если мы разойдемся. Дети ничего больше не понимают — правда, они верят, когда я говорю им, что ты болен, но под словом «болен» они подразумевают что-то совсем другое. Кроме того, на них действует вся эта болтовня в доме. Дети уже становятся взрослыми, Фред. Мало ли какие недоразумения могут возникнуть. Некоторые думают, что ты завел себе другую. Но ведь у тебя никого нет, Фред?

Мы все еще лежали, повернувшись спиной друг к другу, и разговор звучал так, словно она обращалась к кому-то третьему.

— Нет, — сказал я, — у меня никого нет, ты же знаешь.

— Такие вещи никогда нельзя знать точно, — сказала она, — иногда я сомневалась, потому что не знала, где ты живешь.

— У меня никого нет, — ответил я, — я тебя еще никогда не обманывал, ты же знаешь.

Она задумалась.

— Да, — сказала она, — по-моему, ты меня еще никогда не обманывал. Во всяком случае я этого не помню.

— Вот видишь. — Я отпил глоток пива из ее кружки, которая стояла на стуле рядом со мной.

— Собственно говоря, тебе совсем неплохо, — сказала она, — ты пьешь, разгуливаешь, когда хочешь, по кладбищам, и стоит тебе позвонить, как я прихожу, когда тебе этого захочется, а вечером ты отправляешься спать к этому специалисту по Данте.

— Я не так уж часто ночую у Блока. Большей частью я нахожу себе убежище где-нибудь еще — этот дом я не выношу. Он слишком большой, пустой и красивый и обставлен чересчур изысканно. Терпеть не могу дома, обставленные изысканно. — Я повернулся на другой бок и посмотрел поверх ее спины на светящуюся надпись наверху, на фронтоне многоэтажного дома, но там все еще была фраза: ДОВЕРЯЙ СВОЕМУ АПТЕКАРЮ!