Мистерия Дао. Мир «Дао дэ цзина» - Алексей Маслов

Ряд исследователей также указывали, что, например, концепция Дао в «Дао дэ цзине», по сути, представляет собой не что иное, как соединение понятий «Пути Неба» Конфуция и «Воли Неба» Мо-цзы [42, 20–21].

Не значит ли всё это, что «Дао дэ цзин» был написан позже «Бесед и суждений» и «Мо-цзы»? На первый взгляд кажется, что это именно так. Но древние тексты преподносят нам новую загадку.

Несомненно, Мо-цзы (475–395 гг.) был знаком с трактатом, причём не с ранними логиями мудрецов, лёгшими в основу «Дао дэ цзина», а с каким-то целостным текстом, который он так и называет: «Лао-цзы». Мо-цзы обильно цитирует его, ничуть не смущаясь, что текст принадлежит как бы чуждой школе. Скорее всего, «Дао дэ цзин» в ту эпоху воспринимался как «речения мудрецов», несущие универсальное знание. Думается, что в современном виде он ещё не существовал и, возможно, не содержал наиболее полемических моментов, направленных, например, против конфуцианских понятий.

Мо-цзы, ссылаясь на Лао-цзы, цитирует многие фразы из «Дао дэ цзина», а зачастую предваряет их выражением «поэтому говорят…», что вообще характерно для цитирования весьма уважаемых трудов, к которым апеллируют как к высшему авторитету. В частности, в «Мо-цзы» мы встречаем такие пассажи: «Рыба не может покинуть глубину. Равно и государству нельзя показывать инструменты управления народу» (§ 36), «Великое мастерство кажется грубым» (§ 45), «Следуя Дао, день ото дня теряют. Теряя и вновь теряя, достигают недеяния. В недеянии нет того, что не вершилось бы само собой» (§ 48), «Поэтому, тому, кто ценит Поднебесную больше, чем себя, может быть доверена Поднебесная. Тот, кто любит Поднебесную больше, чем себя, встретит поддержку Поднебесной» (§ 13), «Мудрец не накопительствует. Но чем больше он делает для других, тем больше прибавляется ему» (§ 81). Таких прямых цитирований в «Мо-цзы» мы встретим больше десятка.

Итак, мы имеем две, на первый взгляд, противоречивые концепции. Первая утверждает, что «Дао дэ цзин» был написан позже трудов Конфуция и Мо-цзы, и не случайно он так активно полемизирует с их философскими взглядами. Другая пытается доказать, что, наоборот, ибо, по крайней мере, Мо-цзы был хорошо знаком с текстом «Дао дэ цзина».

Противоречие здесь видимое. Оно существует лишь постольку, поскольку мы считаем, что «Дао дэ цзин» возник сразу как целостный текст и именно в той композиции, как мы знаем его сегодня. Но если принять наше предположение, что ещё до создания «Дао дэ цзина» по Китаю ходили какие-то записи, аграфа, где были изложены взгляды лаоистов, а точнее, тех мистиков, учение которых и легло в основу лаоизма, — то, вероятно, именно этой аграфой и пользовался Мо-цзы. Тогда «Дао дэ цзин» мог быть действительно написан позлее, причём сам Лао-цзы никакого отношения к факту записи текста уже не имел. Взгляды лаоистов, как и сам их круг, в который мог входить Лао-цзы, сформировались в конце эпохи Чуньцю — «Вёсен и Осеней» (770–476 гг.), а текст был записан в период Чжаньго — в эпоху Борющихся царств (475–221 гг.). Ряд исследователей склонны даже указывать более точно: именно в центральный период эпохи Борющихся царств, то есть приблизительно в IV в. до н. э. [46, 41]. В конце этой эпохи упоминания о тексте Лао-цзы встречаются уже в разных философских произведениях, то есть о трактате уже широко знали.

А мог ли текст быть записан раньше, скажем, в эпоху «Вёсен и Осеней»? Скорее всего, нет. Во всяком случае, этому противоречат некоторые названия должностей, встречающиеся в тексте, например «правитель десяти тысяч колесниц» и некоторые другие.

Справедливости ради упомянем ещё одну датировку текста. Существует ещё один небезынтересный способ того, как приблизительно узнать о времени создания произведения, на который указали китайские исследователи. Дело в том, что практически на все известные древние тексты были составлены комментарии, которые уже, в свою очередь, превратились вскоре в самостоятельные философские произведения. Было замечено, что между написанием текста и составлением комментария к нему должен пройти определённый срок, дабы трактат обрёл статус «древности», а следовательно, и «истинности». Этот период в среднем может равняться двумстам годам.

Первые своеобразные комментарии на «Дао дэ цзин» мы встречаем у мудреца Хань Фэй-цзы (280233 гг.) в главах «Толкуя Лао-цзы» («Цзяо Лао») и «Говорю о Лао-цзы» («Юй Лао»). А это значит, что «Дао дэ цзин», следуя этой теории, мог быть создан уже, по крайней мере, в V в. до н. э. [47, 89]. Правда, подобный способ датировки не может отличить время начала формирования несвязных отрывков из высказываний древних мудрецов от момента окончательного создания целостного текста.

Структура «Дао дэ цзина» абсолютным образом нацелена на свою главную цель — пробуждение внутренних духовных токов в человеке через восприятие мистического опыта, озарения. Будучи внешне разрывным, противоречиво-несвязным, текст сильнее воздействует на сознание, чем сочинения Конфуция, хотя последние, несомненно, понимаются быстрее. Очевидно, что большинство текстов, приписываемых великим учителям, писались не ими, а их учениками. Родилась и характерная форма для этого: фразы начинались с зачинов типа «Мудрец сказал…» или строились в виде ответов на вопросы учеников. Существовали и высказывания Конфуция и Мэн-цзы «по поводу», произнесённые в какойнибудь экстремальной ситуации, например при пожаре конюшни. Ряд произведений составлялись по принципу аналогии, в частности, в «Луньюе» Конфуция можно встретить разделы, касающиеся «сыновней почтительности», «гуманности», общины. Именно здесь лежал исток китайских энциклопедий (лэйшу), которые до сих пор составляются по любому поводу.

«Дао дэ цзин» же составлен без видимого единства темы. Хотя книга разделена на две части — «Канон Пути» и «Канон Благости», это разделение является весьма искусственным. В его основе лежит довольно забавный принцип: первый иероглиф 1-20 параграфа — это «Дао», а первый значимый иероглиф 3-го параграфа, с которого начинается вторая часть, — «Дэ».

Афоризмы «Дао дэ цзина» предлагают нам не теорию, не закон жизни, а его иллюстрации. Трактат говорит не столько о Дао, сколько о его проявлении — о природной и животворящей Силе — Дэ. Такой стиль изложения оказывается единственно возможным, ибо Дао описать нельзя, можно лишь полунамеком, нехитрой и ненавязчивой картинкой указать то место, где его точно нет.

Отсюда и характерное построение многих пассажей. Повидимому, составитель трактата в качестве первых строк некоторых параграфов берёт отрывки из других произведений, в том числе и противоположных по своей теории школ, из народных поговорок, высказываний мистиков, и даже цитирует философов тех школ, с которыми явно полемизировали лаоисты, например конфуцианцев.

В «Дао дэ цзине» практически нет притч, хотя много сравнений, носящих исключительно «сокровенный», загадочный смысл, — «сокровенная самка», «всераскинутость долины», «сокровенный сосуд». Здесь ничего не надо доказывать или объяснять, ссылаясь на прецеденты в прошлом, что делал обычно Конфуций, — идёт непосредственное проникновение в суть происходящего.

Есть и другой мастерский приём трактата — личное присутствие» автора, который без всяких китайских самоуничижений говорит о себе «я», и таким образом рассказ ведётся от первого лица. Создаётся впечатление, что учитель объясняет ученику, или, правильнее говоря, не столько объясняет словами, сколько передаёт благодаря личностному воздействию. Этот учитель — безусловно, просветлённый мудрец. Когда он говорит о себе, он использует всё тот же приём самосокрытия, приводя именно себя, а не других, в качестве иллюстрации для объяснений. Мудрец, стоящий перед нами, оказывается, как и Дао, «противоположным вещам» и «развивающимся вспять»: «Все люди радостны, будто захвачены праздником императорского угощения или прогулкой по весенним террасам. Лишь я один безразличен и не подаю знаков, будто младенец, который ещё не научился улыбаться (как тут не вспомнить имя Лаоцзы — «Старый ребёнок»! — Прим. Л.М.) утомлённый, будто странник, не имеющий дома, куда бы мог возвратиться… У меня сердце невежды — столь замутнено!» (§ 20). Автор называет себя замутнённым и одновременно сравнивает своё сознание с безграничностью моря. Он одновременно «погружён во тьму» и «неудержим, будто яростный ветер». В конце концов, он понимает, что отличается от других, но лишь в одном: он ценит «Матерь Благости», то есть Дао, а это переводит его в качественно иной (не значит — лучший или худший) разряд людей. Их обычно называют «не от мира сего», хотя такие мудрецы лучше всех понимают суть мира и его космическое предназначение. Просто состояние изменённого сознания внешне может проявляться одинаково и у просветлённого мудреца, и у сумасшедшего — не случайно Лао-цзы сравнивает себя с безумцем.