Иона - Джеймс Херберт

— Не много надо, чтобы вывести старика Тома из себя, а? — заметил детектив, ему все еще было не по себе.

Бармен только хохотнул, выхватив у него из руки фунтовую банкноту.

— Он просидел тут весь вечер, тупо пил в одиночестве. Не знаю, что на него порой находит.

Келсо перенес пиво и виски на стол к Элли, впрочем, успев отхлебнуть пива.

— О чем это вы там? — спросила она, когда он скользнул на скамейку рядом с ней. — Я думала, он тебя сожрет.

— Ему не понравились мои лощеные манеры. — Келсо отпил еще пива и почувствовал, что нервы успокаиваются. — И, знаешь, я не многого добился.

— Кто это был?

— Шкипер Тревика. И он сказал, что Энди тут больше нет.

— Что он имел в виду?

— Он был не в настроении объяснять. — Келсо нахмурился и поставил кружку на стол. — Однако странно. Он не на шутку встревожился, когда я спросил о Тревике. Сказал, что такие, как я, привели его к беде. И заказал еще пива, но не стал дожидаться.

— Думаешь, этот Тревик сделал что-то такое, что его встревожило?

— Ну, может быть, он просто смылся на пару дней, и старик чувствует, что его подвели.

— Или угодил в какую-то историю, а его шкипер молчит об этом.

— Возможно. Хотел бы я узнать его мысли. Это может оказаться интересным.

Они пригубили свои напитки, и Элли удивилась, когда Келсо придвинулся поближе и положил руку ей на плечи. Она удивленно посмотрела на него.

— Нас считают любовниками, помнишь? — Его глаза блестели весельем. — Им нужно было прислать кого-нибудь поневзрачнее, ты слишком привлекаешь внимание.

Взгляды и перемигивания в ее сторону не остались незамеченными Элли. Она поцеловала Келсо в щеку.

— Просто для правдоподобия, — пояснила она.

Он снова удивил ее, ответив на поцелуй.

— От чувств, — сказал он.

Элли едва заметно покачала головой:

— Ты чудак, Джим. У тебя слишком резко меняется настроение.

— Извини за прошлое. Я знаю, порой со мной трудно, но уверяю тебя: в том, что я сказал, есть доля правды.

— Хочешь поговорить об этом сейчас?

Келсо помолчал, и она поняла, что он решает про себя. Наконец он сказал:

— Нет, Элли. Думаю, нам лучше всего вести себя, как ты сказала: держаться профессионально. Если хочешь знать, я считаю тебя хорошим работником. И мне нравится твое общество.

Элли улыбнулась:

— Хорошо, ты начальник. Что дальше?

— Я чувствую какой-то толчок. Давай пока расслабимся и выпьем, а потом опять заглянем в бухту. Что-то тянет меня туда, как чертов магнит, но не знаю что. Почему-то я чувствую, что ответ кроется там, смотрит на нас.

Элли нахмурилась:

— Я поняла, что ты имеешь в виду — у меня то же чувство. Может быть, те, кто живет там — как ее? Башня Мартелло? — может быть, они замечали что-нибудь подозрительное? Оттуда прекрасный вид на устье и бухту, оттуда виден большой кусок берега.

— Не уверен, что сейчас там кто-то живет. И вряд ли мы можем постучаться в такой час, а даже если и постучимся, что скажем? Их не очень обрадуют вопросы о жизни птиц.

— Верно, но мы можем взглянуть, посмотрим, что там видно. Это может навести нас на какие-нибудь мысли.

Келсо не сказал ей, что провел часы у этой башни и не обнаружил ничего подозрительного, а согласился еще раз посмотреть и зайти внутрь. Он вдруг понял, что эта ночь в фургончике вместе с Элли окажется еще более неспокойной, чем предыдущие.

Они еще поболтали, не касаясь никаких серьезных тем и своего расследования, обсуждая первое, что придет в голову. Элли нравился его спокойный, но тонкий юмор, а ему нравилась ее способность оценить его спокойный, но тонкий юмор. Она была благодарной слушательницей, готовой посмеяться, хотя он сохранял сдержанность; ее природная приветливость начала сокращать дистанцию между ними. Теперь Элли поняла, почему Келсо был таким хорошим тайным агентом; он обладал твердостью — не так заметной сначала, — которая вызывала уважение, и непринужденностью, благодаря которой его принимали в уголовном братстве. Жаль, что прошлые несчастья, преувеличенные, а может быть, и используемые другими, вынуждали его так часто сторониться, прятаться за барьером отчужденности. Дурацкое клеймо, приставшее к нему — и в которое он сам поверил, — кого угодно сделает мрачным.

Часа через полтора они вышли из паба, чувствуя себя значительно лучше, умиротвореннее, чем когда входили. Келсо открыл для Элли дверь «Эскорта». Она смотрела через ветровое стекло, как он прошел к месту водителя, ссутулив плечи от начинавшего моросить дождика, отросшие волосы касались воротника, и улыбнулась, когда он, опершись рукой, прыгнул через край капота, вместо того чтобы обойти его. Она обрадовалась, что он по крайней мере вышел из того подавленного настроения, в котором пребывал ранее.

Келсо сел в машину и включил зажигание. Заметив, что девушка рассматривает его, он спросил:

— Как самочувствие?

— Отлично.

— Хорошо.

Автомобиль тихо отъехал от тротуара, направляясь по главной улице к бухте. Ни Элли, ни Келсо не заметили машину с тремя мужчинами внутри, которые с интересом наблюдали, как они вышли из паба. И только когда «Эскорт» Келсо отъехал на изрядное расстояние, машина двинулась следом.

Одинокий Рейнджер скакал через чащу, для пущей скорости нахлестывая собственную задницу, потому что никакого коня под ним не было. Вокруг прятались индейцы, пускающие стрелы через пустые окна разбомбленных домов, и ему приходилось увертываться и отклоняться, призывая невидимого товарища делать то же самое. Если кто-нибудь вылезет из засады, то все пропало — придется распрощаться со скальпами. Но тут Одинокий Рейнджер полетел вниз, не разглядев торчащую из земли металлическую трубу. Разбросанные полузарытые в землю кирпичи сделали падение еще более неприятным, и он закричал.

Несколько мгновений он лежал, ошеломленный, борясь со слезами, хотя рядом никого не было, кто бы их увидел, и наконец он сел — уже не свалившийся с лошади Человек-в-Маске, а просто тощий мальчуган. Он принюхался, отряхивая пыль с ладоней, потом нагнулся и потер лодыжку. Из груди вырвался стон — не от боли, а из-за маленькой прорехи на колене джинсов. Мама расстроится — не рассердится, она никогда по-настоящему не сердится на него. Джинсам было всего два месяца, это были его первые длинные штаны, их купили, потому что он сказал ей, что другие ребята смеются над его тощими белыми ногами. И папа тоже не обрадуется.

Мальчик встал на ноги и быстро осмотрел лодыжку. Все нормально, можно ходить. Он еще раз посмотрел на прореху и сдвинул края в тщетной надежде, что они срастутся. Они не срослись, как он и предполагал. Мама заплачет, а папа, может быть, не заметит, хотя он был полисмен и от него мало что ускользало. Мальчик провел пальцем под носом, принюхиваясь. Скотина, обозвал он себя. Его же предупреждали: не играй на развалинах! И вот расплата. Вечером не будет «Права пистолета».