Концепции власти в средневековой Руси XIV-XVI вв. - Василий Телицын
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
3.4. Политические процессы второй половины XIV – начала XV века в свете концепции Русской земли как отчины московских князей
В связи с рассматриваемой нами концепцией, представляющей великое княжение Владимирское отчиной московских князей, ключевым периодом является эпоха правления Дмитрия Ивановича Московского, впоследствии прозванного Донским. Во-первых, именно на этот период приходится большинство войн с другими княжескими домами Северо-Восточной Руси, целью которых являлось закрепление ярлыка на Владимирское княжение за московским домом. Во-вторых, именно при Дмитрии Донском мы впервые фиксируем внешнеполитические договоры, содержащие рассматриваемый нами принцип. И, наконец, в-третьих, слияние Московского и Владимирского княжеств в единое территориально-политическое образование также относится именно к периоду правления Дмитрия Ивановича.
Начало политических изменений в системе отношений русских земель и Орды, которые, с одной стороны, породили необходимость обоснования прав Москвы на великое княжение Владимирское, а с другой – окончательно закрепили господство Москвы в Северо-Восточной Руси, приходится на конец 50-х – начало 60-х гг. XIV в. Власть над Русской землей (т. е. великим княжением Владимирским) московские князья утратили в 1359 г., когда умер великий князь Иван II Красный. Смерть великого князя совпала со смертью хана Бердибека, поэтому, следуя заведенной традиции, князья Северо-Восточной Руси отправились в Орду, в которой началась череда смен ханов, получившая название «Великая замятня»[352]. Все русские князья, по сообщению московского книжника, «к нему прiидоша (к хану. – В.Т.) и бысть имъ в орде розделъ княженiем ихъ, и которои же сихъ по временомъ своимъ възвратишаяся въ свояси, и кои же ихъ прiиде в свою отчину»[353]. Таким образом, смена хана на ордынском престоле не оказала никакого влияния на княжения в Северо-Восточной Руси, кроме одного важного факта – ханский ярлык на великое княжение Владимирское был передан суздальско-нижегородскому княжескому дому: «тое же весны иде изъ Орды на великое княжение князь Суждальскыи Дмитреи Костянтиновичь…»[354]. Как сообщает тверской книжник, причиной лишения Дмитрия ханского ярлыка был его юный возраст: «и виде царь князя Дмитрея Ивановича оуна соуща и млада возрастомъ и насла на князя Андрея Костьнянтиновича, дая емоу княжение великое»[355]. Однако князь Андрей отказался от титула[356] в пользу своего младшего брата, и великим князем стал второй сын Константина Суздальского – Дмитрий.
О вступлении Дмитрия Константиновича на великокняжеский престол древнерусские книжники, причем не только московские, но и тверской, сообщают, что он стал великим князем «не по отчине, не по дедине»[357]. Основываясь на этом, А.В. Экземплярский заключает, что «в тогдашнем обществе в это время уже сильно укоренилось понятие о том, что великокняжеский стол есть исключительное достояние московских князей»[358]. Однако во второй половине XIV в. Владимирский стол все еще оставался переходящим, и именно этот факт, на наш взгляд, породил необходимость обоснования «естественных» прав Москвы владеть великим княжением Владимирским.
Основным стержнем данного обоснования стал факт владения великокняжеским ярлыком отцом и дедом Дмитрия Ивановича (князьями Иваном Ивановичем Красным и Иваном Даниловичем Калитой), что в ту эпоху, в соответствии с идеями о преемственности власти, распространенными в среде политической и интеллектуальной элиты русских земель, представляло довольно весомый аргумент. Справедливости ради стоит отметить, что основные соперники Москвы – тверские князья – находились в аналогичной ситуации. Так, князья Александр Михайлович и Михаил Ярославич – отец и дед великого князя тверского Михаила Александровича (1368–1399) – также занимали великокняжеский стол во Владимире. Михаил Александрович, согласно подобным представлениям, имел на великокняжеский стол не меньше прав, чем Дмитрий Московский. Единственным отличием являлось то, что предки московского князя сохраняли великокняжеский титул вплоть до своей смерти. Таким образом, сперва утверждение Дмитрия на великом княжении, а затем и превращение Владимира в отчину, т. е. наследственное владение московских князей, станет основной задачей московской политики и впоследствии найдет свое отражение в трудах московских книжников XV–XVI вв.
Переход ханского ярлыка в начале 60-х годов XIV в. к суздальско-нижегородскому князю не изменил соотношение сил в Северо-Восточной Руси, во-первых, благодаря существенному военному и политическому потенциалу, накопленному московскими князьями в те годы, когда под их властью находилась территория великого княжения Владимирского, а во-вторых, по причине обострения внутриполитической ситуации в Орде, в ходе которого появилось сразу несколько претендентов на ханский престол, что дало московскому правительству относительную свободу выбора покровителя[359]. В 1361 г. оба претендента на великокняжеский ярлык вновь поехали в Орду в связи с новой сменой хана. По словам А.А. Горского, ордынский правитель лишь подтвердил существовавшее положение[360], однако Симеоновская летопись сообщает, что «Дмитреи Московскыи …Милостию же Божиею выиде из орды до замятни на великое княжение Володимерьское и Московское»[361]. Таким образом, возможно, что уже в 1361 г. Москва вновь получила великокняжеский ярлык.
Новый этап спора за великое княжение, связанный, по всей видимости, с очередной сменой хана, отмеченный русскими летописями, приходится на 1362 г., когда оба претендента на владимирский стол (Дмитрий Московский и Дмитрий Суздальский) отправляют своих послов в Орду, где хан Мурад решает спор в пользу Дмитрия Ивановича, руководствуясь как раз тем самым принципом «отчины и дедины»[362], а не старшинством в роду потомков Всеволода Большое Гнездо, как это было в начале XIV в. Однако суздальский князь не оставил великого княжения и затворился в городе Переславле, находившемся в составе Владимирского княжества, откуда был впоследствии изгнан московским войском.
В Рогожском летописце помещено краткое сообщение об этом событии, где, в отличие от других летописей, раскрываются причины бегства суздальского князя: «князь же Дмитреи Костянтинович Суждальскыи не стерпе пришествиа его и убояся нахождениа его, паче же ратного духа сдрогнуся и, уразумев свое неизволение, сбеже съ Переяславяля въ Володимерь и пакы бежа изъ Володимеря въ свои градъ Суждаль, в свою отчину»[363]. Дмитрий Московский же после этого, как сообщает летописец, «в силе велице тяжце въеха въ Володимерь и седе на великомъ княжении на столе отца своего и деда и прадеда (выделено мной. – В.Т.)»[364]. Здесь вновь стоит отметить присутствие формулировки, доказывающей права Дмитрия на владимирский стол, при этом особый интерес вызывает последнее слово «прадеда», присутствующее также в Троицкой
