Похождения Вани Житного, или Волшебный мел - Вероника Кунгурцева

Шишок, завидев открытое на сей раз сельпо, сказал:

— Припасы бы надо купить, путь ведь ещё не близкий, давай, хозяин, деньжуру, схожу куплю чего надо.

Ваня сунул руку в карман, обнаружил тыщу, отданную повитухе, и, уже не удивляясь этому, ни слова не говоря, вручил Шишку деньги и котомку. Дожидались Шишка в тени под берёзой, Ваня, воспользовавшись его отлучкой, попытался расспросить Перкуна про Валентину, — может, и петуху что‑то известно про его мать, — но тот только ни к селу ни к городу просипел:

— Яйца курицу не учат, — видно, на него нашёл стих говорить поговорками. А может, он был под впечатлением от того, как его принимал куриный народ. Ваня вздохнул.

Шишок вернулся нагруженный, и наконец‑то двинулись по дороге, ведущей в лес. Когда Ваня спустя какое‑то время обернулся, от Теряева не осталось и помину.

Глава 13. Зачарованный лес

Дорога была едва заметная, поросшая травой, а лес обок пути сразу пошёл до того густой, что солнце не могло пробиться сквозь ольшаник, перемешанный с непролазным кустарником. Шли они, шли, дорожка всё сужалась. На развилке позадумались, потому что оба пути казались одинаково нехожеными, пошли направо — и после двух привалов обнаружили, что стёжка, поросшая бурьяном сначала по щиколотку, после по колено, а теперь и по пояс, незаметно кончилась, упёрлась в непролазный бурелом.

Шишок сплюнул:

— Вертаться надо. По левому пути пойдём.

— А кто должен знать дорогу, кто у нас командир? — спрашивал Перкун, он старался жаться поближе к Ване с Шишком, чувствуя себя явно не в своей тарелке.

— Я ведь не лешак, а домовик, — огрызался Шишок. — В избе я кажного таракана в лицо знаю. А в лесу… У Анфисы Гордеевны давненько не бывал, почитай, с сорок второго года… Может, тут новые дороги понаделали, кто их знает, нынешних теряевцев‑то…

— А Василиса Гордеевна большие надежды на тебя возлагала, — говорила укоризненно птица.

— Шишок, — спросил тут Ваня, — а кроме Анфисы Гордеевны, сестёр у бабушки, или там братьев, не было?

— Как не было! Были. Их четыре сестры всего: старшая Раиса, после Анфиса, потом наша Василиса, да ещё Ульяна. В Буранове, помнится, изба у них хорошая стояла — пятистенка. Гордей‑то Ефремович — отец, сурьёзный был мужик, хозяйственный.

— А где эти — Раиса с Ульяной?

— А и кто ж их знает! Раиса вроде в Москве жила, она за бурановского кузнеца взамуж вышла, да и уехала с ним, до войны еще. А про Ульянку врать не буду — не знаю, где она, что с ней…

— А бабушка ничегошеньки ни про кого не рассказывала, — проговорил укоризненно Ваня.

— Дак язык свой Василиса Гордеевна на привязи держит — смолоду скрытная была. Серафим‑то Петрович, хозяин мой прежний, сначала ведь на Ульяну глаз положил, та больно ласковая была, в самое сердце дыру проюлит. А Василиса дорогу‑то сестре и перебежала…

— Вот как! — удивился Ваня.

— Да–а… И достался мой хозяин Василисе, а Ульяна уж так‑то переживала! Да, хозяин, рысь пестра снаружи, а человек изнутри…

Тут как раз они вернулись ко встречнику и пошли по левому пути. Эта дорога, хоть и неровная, вся в буграх да рытвинах, и тоже заросшая, заканчиваться пока не собиралась. Шли по ней до обеда, перекусили консервами и двинулись дальше. Солнце припекало, птицы вовсю распевали — и у всех поднялось настроение. Перкун, указывая крылом на солнышко, воскликнул:

— Эх, хорошо золотое‑то яйцо!

— Как тебе не яйцо! — проворчал Шишок.

— Всем известно, что золотое яйцо по небу катится, всему жизнь дает…

— И кто ж его снёс?

— Великая кура каждый день несёт золотые яйца, триста шестьдесят пять яичек в году. Коль не будет нестись — всему свету конец придёт… А мы от неё свой род ведём. Потому нам и доверено встречать появление яйца утренней песней. Да и как бы мы знали, когда кукарекать, когда нет — если бы не были солнцевыми птицами. Золотая Кукуй–река — родина наша, она там, на солнце протекает.

— Лешак тя забери! — хлопнул себя по бокам Шишок. — Избранная птица! Противно слушать. Вот ведь и не знаешь, про что он думает, пока клюв свой дурацкий не раскроет.

— Ну а что же там по–твоему катится? — спросил Перкун. Поскольку Шишок с ходу не смог ответить, Перкун воскликнул: — А–а, вот и не знаешь!

— Солнце — это звезда, — решил вмешаться Ваня. — Там жизни нет, и никакие реки там не текут. И оно всегда в одном месте висит, и курица его не несёт, таких огромных кур не бывает. — Тут, взглянув на гиганта Перкуна, он засомневался в своих словах, но потом почти твёрдо продолжал: — А Земля вертится вокруг Солнца…

— Ха–ха–ха! — прокудахтал демонстративно Перкун. — И ещё раз: ха–ха–ха!

— Скажи ещё, что звезды — это горох! — сказал ядовито Шишок. — А твоя божественная курица их клюёт.

— Когда надо — и склюёт, — ворчливо отвечал петух. — А пока ещё время не пришло. И в звездном лесу всякие растения растут… И горох есть, только не такой, как наш. И зверей там полно, ночью их хорошо видать. Неужто ни разу не видал? Так уж и быть, покажу тебе, как стемнеет…

— Тьфу на тебя! — сплюнул Шишок. — И говорить с тобой больше не желаю.

— Юпитер — ты сердишься, значит, ты не прав! — сказал злорадно Перкун.

— А ты откуда Юпитера‑то знаешь? — удивился Ваня.

— Я со многими знаком, только знакомствами своими щеголять не намерен.

— Не связывайся с ним, хозяин, ишь, нос‑то задрал — кур теряевских с петухами пораспугал и заважничал. Это ты орла не видал — он бы тебе живо показал, кто в небе хозяин.

— И с орлами знакомство водили. И не таких знавали — и Жар–птицу, и Стратим–птицу, и феникса. А то — орёл…

— Не надо было звать тебя, подлеца, сидел бы сейчас на своей жёрдочке — и не кукарекал, — бормотал Шишок.

— Ладно вам ругаться‑то, — сказал Ваня. — Ну яйцо — и яйцо, пускай будет яйцо. Какая разница…

Оба его спутника надулись и перестали разговаривать промеж собой. А Ване всё это казалось сущей ерундой. Он был теперь совершенно уверен, что Василиса Гордеевна — его родная бабушка. Мамку его зовут Валентиной — до чего певучее имя! Вален–ти–на–а–а! Но сердце его всё‑таки было не на месте: что же с ней случилось? Где она? Жива, нет ли? Помнит ли о своём брошенном на вокзале сыне?

А лес вокруг постепенно менялся: потемнел, появились ели, поросшие седым мхом, дорога превратилась в тропу, после в стёжку, которая петляла среди сплошного уже ельника. Бурые иглы усыпали тропинку в несколько слоёв, так что нога утопала в них, как в болоте. Ели стояли могучие, перекрывая своими лапами тропу, приходилось нырять под них, а стёжка кружила, морочила путникам головы, казала уже хоженные места. И солнце–яйцо, за ходьбой незаметно, валилось за лес. И птицы вдруг примолкли.

Перкун шел посерёдке, Ваня замыкающим. Шишок, шедший вожатым, вдруг остановился, сделав знак: постойте, дескать… Поднял палец и стал прислушиваться. Пытается унюхать верный путь? Потом рукой махнул — послышалось. Когда во второй раз Шишок остановился, дескать: «Ничего не слышите?» — Ваня спросил: «А чего там?»

— Шаги вроде…

— Ка–кие шаги? — просипел Перкун.

— Великанская курица на землю сошла — тебя высматриват…

— Ладно вам, — рассердился уже Ваня. — Ровно маленькие.

Ваня теперь шёл, напрягая слух, и ему тоже стало казаться, что чьи‑то сторожкие шаги раздаются за спиной. Он резко останавливался, прислушивался — и ничего не слышал. Это Шишок с Перкуном двигались впереди. Когда Перкун, хлопая крыльями, прокукарекал и сообщил, что московское время восемнадцать часов, все оживились, показалось, будто в деревне они и бояться нечего. Но теперь Перкуну стало блазниться[21], он говорил:

— Вот чую волка… Пахнет серым… Тут он где‑то, неподалёку…

Ваня вздрогнул.

— Лешак тя забери! — воскликнул Шишок. — Подумаешь, невидаль какая — волк… Ежели что, драться будем!

— Ну да, — попытался пошутить Ваня, — ты его так покусаешь, что он живо убежит, поджавши хвост.

— У меня шпоры подлиннее волчьих клыков будут, — крикнул Перкун, обращаясь к непроглядным зарослям и выкатывая грудь, как камазовское колесо.

— Не волка бояться надо, — говорил Шишок, — что‑то тут другое… Не то что‑то…

Вдруг из‑под самых его ног взлетела, захлопав крыльями, чёрная птица.

— Тьфу, — сплюнул Шишок — Дурной знак. Ты не потерял ли, хозяин, одолень–траву‑то?

Ваня быстро нащупал ладонку — на месте. Если бы её не было — уж давно бы сенная лихорадка прицепилась к нему. Шёл теперь, крепко вцепившись в ладонку одной рукой. А Шишок вдруг резко остановился, так что Перкун налетел на него и закудахтал.

— Сухое дерево! — воскликнул Шишок, показывая пальцем. — Я ж его, когда Перо кукарекнул, приметил. И опять оно тут стоит… Это чего такое? Кругами мы ходим. Лешак нас водит… Али мы дорогу ему перешли?! Тогда совсем худо дело…