Кегельбан для безруких. Запись актов гражданского состояния - Владимир Бацалев

— А сам? Боишься еще раз по морде получить?

— Ты хочешь неприятностей? Они будут у тебя. Я расскажу товарищу Примерову, как мимо него прошел на складе единственный рулон китайского линолеума и как он оказался у его подчиненной в квартире.

— Не пугай: Примерова я давно купила с потрохами.

— Любка, ты меня знаешь, — сказал Подряников, — случай подвернется — раздавлю…

— Сам ты дурак! — сказала Чертоватая. — Ну, откуда он возьмет сто рублей? Он таких денег в руках не держал!

— Это его трудности… Пусть продаст что-нибудь, пусть займет.

— Кто ему даст, кроме Сусанина? Ты хочешь сцепиться с Сусаниным?

— Хочу. Он мне надоел своими выкрутасами… Я не могу тебе сейчас много сказать, скажу только, что Сусанин и еще кое-кто доживают последние деньки. Скоро будет перемена декораций. Но об этом надо помалкивать. Ты все поняла?

— Все, — сказала Любка и пошла к двери.

— Заодно вынь своего супруга с чердака, — крикнул Подряников и бросил ключ.

Тут же из-под кровати выскочил ван дер Югин и тоже побежал к двери, но Любка уже захлопнула ее, и ван дер Югин стал прыгать, чтобы достать до замка.

— Иди сюда, долгожитель. Чего боишься? Не трону, — пожал Подряников. — Давай дружить.

— Ты свовофь, — сказал И.

— Сам виноват. Зачем кусаешься? — спросил Саша.

— Ты мне субы не саковаливай, — сказал ван дер Югин.

— Я тебе новые вставлю, — пообещал Подряников. — А пока, дружок, сослужи-ка мне одну службу. Ну и я тебя отблагодарю. Квартиру я, конечно, не отдам, а вот пистолетик твой могу забрать из милиции. Будешь опять стрелять, в кого пожелаешь.

— Я в твой самок квостей налофыл, ты тепель в том не войдеф, — сказал ван дер Югин, выскочил на балкон и по пожарной лестнице убежал в квартиру Марины.

— Вот маленькая дрянь! — сказал Подряников. — Ладно, и до тебя доберемся…

Иван пришел в больницу, открыл дверь женского изолятора и огляделся. Все лежало на своих местах, даже пыль и деньги. Он плюхнулся на койку, она заскрипела и загудела, как колокол, в который залетел ветер. И Ивану этот гул, неразрушаемый ничьим голосом, показался пыткой, словно кто-то через ухо вытаскивал из него нерв. Он вышел в больничный коридор и побрел к дежурной сестре, которая спала за столом, обняв телефонный аппарат как подушку.

— Сестренка, — сказал Иван, хотя «сестренке» перевалило за пятьдесят, — достань мне спирта, — и протянул ей пять рублей.

Бабка вынула из-под пола склянку.

— Чистый? — спросил Иван.

— В больницу грязь не возят, — зевнула бабка и спрятала бумажку в подол…

…Проснувшись, Сплю стал ходить по чердаку и искать, чем бы поживиться, но нашел только два обглоданных кошачьих скелета и помойное ведро Столика. Он хотел спрятаться в нем от ворон и жить до смерти, залез двумя ногами и еле-еле потом выбрался. С тоски Сплю просунул голову в вентиляционное окошко и издал трубный звук, от которого содрогнулся дом. Звук этот означал: «Мне скучно и грустно, почему никто не приходит меня развлечь?» Но жильцам было не до майорского воя — по телевизору шел к развязке фильм про неуловимого разведчика. Только два подростка старшего школьного возраста замерли посреди улицы, и один сказал другому:

— Смотри, куда дурак залез! Докинешь до него?

Другой поднял камень и кинул в торчавшую из стены майорскую голову, но не докинул и разбил стекло в квартире Анны Петровны.

— Мало каши ел, — сказал он о себе…

Тогда Сплю вскарабкался по лестнице и через люк высунул голову на крышу, но, увидев кресты телеантенн, так испугался, что, перекрестившись, упал в могилу чердака и задрыгал ногами и руками. Черные дьяволы бросились со всех углов и балок на поверженную жертву. «За-дол-бят!» — довольно-таки быстро сообразил майор и сделал под себя.

— А ну! Кыш! — раздался спасительный крик жены…

…В туалете Иван взял с умывальника стакан и выплеснул в него спирт. Потом вылил спирт в горло, запил водой из-под крана и стал следить за своей физиономией в зеркале. Физиономия медленно расплывалась, и одновременно туалет наполнялся голосами. Иван услышал, как унитазы ругались друг с другом на всех этажах, переливая брань по трубам, как кран фырчал на них, а электрополотенце пело и посвистывало отрешенно, себе под нос теплым воздухом.

— Что вы ссоритесь? — спросил он сантехнику. — Обидно, что не созданы для прекрасного? Я — человек — как бы создан для этого. Но если бы вы знали, сколько г… мне приходится поглощать каждый день! Если б знали, как тошно жить в грязи по горло и не понимать, кто тебя затащил в эту трясину, кто сделал из тебя детский волчок, игрушку, которая работает вхолостую, на потеху другим… Хотя и этим другим не до смеха и они не понимают, как вляпались по уши…

В туалет вошла больная, но, увидев Ивана, прянула в сторону, точно лошадь, которую огрели хлыстом.

— Эта помойка чище меня, — сказал Иван женщине, показывая на унитаз. — Что же делать? Как отмыться?.. Будь я Подряников, купил бы крысиного яда и подсыпал в кастрюлю супа в столовой…

Больная привела дежурную сестру, и вдвоем они отвели Ивана в изолятор…

…На площадке перед дверью Любка нашла лужу, молочные зубы ван дер Югина и коренные — Подряникова, зачем-то сгребла их тапочкой в кучку, потом зашла в квартиру и увидела почти всех, кого, собственно, и ожидала увидеть: не хватало Ивана. На кровати, под одеялом, засыпали, обнявшись, Марина и ван дер Югин. В ногах у них, тоже обнявшись, сидели Путаник и Кавелька и убаюкивали детей грустной песней о непонятой любви. Семенов с Сусаниным пили чай на кухне, и Семенов говорил, что беда наступает, как лихой кавалерист, и пора прятать головы, что теперь он каждое утро будет выходить в город, собирать слухи и к обеду выдавать ауспиции на ближайший день.

Ван дер Югин открыл глаза и сказал:

— Она — фпион!

— Сам ты шпион, — ответила Любка

Адам подал знак, чтобы Чертоватая вела себя тихо, поманил на кухню и налил ей чаю. Любка протянула ему копию заявления.

— Чего он добивается? — спросил Сусанин, пробежав взглядом по бумаге. — Что ему надо?

— Отступных, — ответила Чертоватая.

— Придется платить, — вздохнул Сусанин, — я ведь виноват больше Ивана.

— Давай я заплачу, — предложила Чертоватая.

— А сколько он требует?

— Сто.

— Хороший мальчик, — сказал Сусанин. — Передай, что деньги он получит завтра, как откроется сберкасса.

— Я не узнаю тебя, Адам. Придумай что-нибудь! — взмолилась Любка. — Нельзя же этому поганцу каждый раз спускать!

— Ван дер Югин взялся отомстить за всех, — сказал Сусанин, закрывая тему.

Тогда Любка сказала:

— Есть проверенный слух, что на днях всем начальникам шапки посшибают.

— То же самое вычислил Семенов, — ответил Адам. — Но мне-то что? Я не собираюсь защищаться. Чем бы переворот ни завершился, хуже не будет, потому что — некуда.

— Но ты мог бы воспользоваться заменой руководителей и протолкнуть свой идеи, — сказал Семенов.

— На мне клеймо прежней гвардии, — ответил Сусанин.

— Дядя Семенов, расскажи лесную сказку про дикого зверя, — попросила из комнаты Марина.

Оракул бросил Сусанина и Чертоватую, пришел в комнату, согнал Путаника с кровати и сказал:

— Закрывайте глазки, а я вам расскажу, как спал под кустиком опоссум, как лежал на боку, морда — под лапами, укутан хвостом, сладко спал, руки гладить так и тянулись. Да нельзя. Вот уже разлепляет опоссум очи, усаживается удобно, чихает-чихает, тянется потянется, чешет лоб о дерево и чует голод в теле. Ждет пождет часок-минутку — нету пищи пред глазами, нету и в помине. Тогда орать благим матом. А все звери съедобные от того крика бежать подальше. Обиделся опоссум, скорчил рожу злобную, потому как песней той думал он зверье подтянуть поближе ко рту. Видит, бестия, плохо дело, и заткнулся. Видит, одними песнями сыт по горло не будешь, а руки-ноги вытянешь, и принюхался, осмотрелся… Кругом кедры, на кедрах шишки с ананас, в шишках орехи питательные. Да как достать? Кедр-то в два обхвата, не повалишь, не встряхнешь. Заурчал опоссум с голоду, зафыркал; за щеками, что припас намедни, доел напрочь. Сунулся покушать травки, грибков да ягодок, и глазам своим еле поверил: идут мимо букан подходящий и жук прохожий. Только опоссуму они — червячка заморить. Вот он и мушку-пчелку, слепня-овода высмотрел, и, хотя не жрет мушек да слепней, а туда их, в живот, чтобы не урчали кишки, не жаловались. Бабочка безвкусная пролетала, опоссум бабочку хвать! Стрекоза диетическая на цветок присела, с цветком ee! Полевка пробегала, шмыг-шмыг-шмыг, куснул ее опоссум, заглотнул, а хвостиком плюнул. И уже бьет в нос дух барсучий, аж пофыркивает опоссум. Скорей нашел нору, выгнал барсука и слопал живьем. Еще пищит барсук, ползет по пищеводу к месту казни, а опоссум уже землю роет, кротов ищет, не милует ни их, ни кротят. Все мало прожорливому, все не сыт, никак живот не набьет, не держит живот добро. Вот от ежа еще лапы валяются, а опоссум уже иголками какает. Он такой зверь, опоссум-то, не гурман-сибарит. Положи ему на пути черт знает что, чего и своим именем не всегда назовешь. — сожрет с удовольствием, не побрезгует и не подавится.