Иван-царевич и C. Волк.Похищение Елены - Светлана Багдерина

– Пошел смотреть, что такое на нас обрушилось, когда мы его поймали метрах в двухстах отсюда и притащили обратно, он забыл упомянуть, – невозмутимо дополнил рассказ Панкрат, и его товарищи торжественно кивнули, подтверждая истинность слов гвардейца.

– Я просто спросонья перепутал направления, – высокомерно фыркнул чародей, и

умруны снова с готовностью закивали с напряжено-серьезными лицами. – Ну, и вот… Так что, ты говоришь, у тебя с рукой?

– Я…

– Ну, это еще ничего. Так вот. Я пошел к месту падения, чтобы разузнать, что за неопознанное метеорологическое… метеоритное… метеорное… явление на нас упало, и увидел – угадай что!.. вернее, кто!.. то есть, кого!..

– Ну…

– А вот и не угадал! – если бы у Агафона было не тридцать два, а триста двадцать два зуба, его торжествующая улыбка сейчас продемонстрировала бы их все. – Это был самый огромный, самый громадный, самый жуткий паук, упоминание о которых можно найти только в самых редких и древних фолиантах! Он упал на нас с неба, представляешь!.. Кстати, почему ты не говоришь, что у тебя с рукой?

– Это…

– Ну, слушай дальше! Про пауков таких размеров я не читал ни в одной книге… Правда, я не так уж много их и читал, но всё равно! Это же редчайший вид и экземпляр! И, самое главное, абсолютно дохлый!

– Почему самое главное? – непонимающе нахмурился Иванушка.

– Потому что я их живых до смерти боюсь, – покосившись направо и налево, нет ли

поблизости подслушивающих арахнидов, способных в будущем употребить во вред ему, волшебнику, сие тайное знание, сконфужено признался маг. – А если мы такого страшилища в ВыШиМыШи привезем, то заработаем кучу денег! А из него сделают

чучело, поставят в Круглом зале, потому что в кабинете насекомологии он точно не поместится, а к постаменту прикрутят табличку с моим именем!.. А если еще и сочинить правдоподобную историю о том, как я его победил!.. Естественно, при помощи моей магии… Так что у тебя с рукой, ты говоришь?..

-начало сноски-

1 – Исключительно в переносном смысле, т.к. никакой крови – ни горячей, ни холодной – Костей в них не оставлял.

-конец сноски-

– Поскользнулся, упал, – кривясь от боли в раздувшемся, как подушка, запястье, хмыкнул лукоморец, раздумывая, стоит ли рассказывать о том, как он заснул на ходу и едва не стал пунктом меню этого самого бесценного и редкого кандидата в учебные пособия.

Но Кондрат опередил его.

Покрытый остатками паутины, которые, как они не старались, полностью отодрать не смогли, облепленный пылью и сухими листьями и травинками, словно не слишком опрятный лесной дух, он выступил вперед из-за спины царевича и безэмоциональным ровным голосом изложил всё, что с ними произошло с той секунды, когда на их голову упало это будущее чучело с паутинным ковриком в похожих на шесты лапах.

– Иван спас меня, – бесстрастно закончил он свой рассказ, и четырнадцать пар недоверчивых глаз его товарищей по оружию впились в его спокойное, хоть и не слишком чистое, лицо.

– Иван меня спас, – настойчиво повторил Кондрат, и умруны дрогнули.

Казалось, с ними что-то случилось, что-то важное и странное, чего никогда в

истории гвардии царя Костей еще не было, но всю необычность момента испортил маг.

– Ка-абу-у-уча-а-а!.. – прошипел он восхищенно, ревниво прищурился и замычал,

как будто у него разом заболели триста двадцать два зуба. – М-м-м-м!.. У-у-у-у!.. Ох, жалко-то как!.. Жалко, меня там не было!.. А то уж я бы…

– Мы тоже об этом пожалели, – невозмутимо кивнул Кондратий, и остальные четырнадцать гвардейцев поспешно отвернулись – не исключено, что-то скрывая от не заподозрившего подвох чародея.

Но тут ему пришла в голову новая мысль.

– А он успел тебя укусить? – загорелись глаза Агафона, а руки сами потянулись к записной книжке.

– А что? – недоуменно уточнил Кондрат.

– А то, что я читал в одной старинной рукописи, что был однажды случай, когда человека укусил почти такой же паук, и у него… у человека, то бишь, конечно,

началась страшная болезнь: развилась мания преследования, мания величия и просто паранойя. Он стал покрываться синими и красными пятнами, скакать по стенам, вырабатывать паутину…

– Чем? – тупо уточнил дед Зимарь, снова оторвав по такому случаю голову от подушки из травы на своем ложе.

– Что – чем? – не менее тупо переспросил недовольный волшебник, влет сбитый с интересной мысли.

– Чем он стал вырабатывать паутину, я говорю. У паука ведь паутина вытягивается из…

– Знаю, знаю, – отмахнулся Агафон и задумался. – В рукописи, по-моему, об этом не упоминалось, но, наверное, само собой разумеется, что и он – так же? Чем ему ее еще вырабатывать? Не руками же?.. Но я вам не про это битый час уже талдычу. Я прошу, нет, настаиваю, чтобы мы немедленно вытащили это чудище оттуда и взяли с собой!..

– Нам только этого паука еще не хватало, – устало ухмыльнулся лукоморец, и, к своему удивлению, получил горячую поддержку от волшебника:

– Вот-вот! Хоть один понимающий человек нашелся! Я им это уже три часа внушаю, что нам не хватает именно его, а они – хоть бы что!..

В конце концов, разошедшегося не на шутку и позабывшего о своих печалях и страдания Агафона удалось убедить, что огромную, местами лопнувшую, местами

насаженную на обломки деревьев тушу паука сейчас никуда не надо везти, а следует оставить там, где она лежит, и предоставить заботам муравьев, личинок и прочей

насекомости. А на следующий год, если уж так ему захочется, можно будет приехать сюда и забрать то, что от нее останется – то есть, шкурку. И хлопот меньше, и везти легче.

Подумав, поморщившись и посомневавшись вволю, чародей неохотно согласился, и кавалькада снова продолжила путь.

Деревня возникла из леса без предупреждения: дорога петляла и путалась между незнакомых путникам деревьев странной наружности и свойств, огибая кусты, пни и муравейники, и вдруг вместо очередной заросли из поросли взгляд Иванушки уперся

в забор – крепко сбитый из струганных досок высотой в полтора человеческих роста, серый от времени и непогоды, обросший местами паутиной (к счастью, обычной) и занозами.

Ознакомив пришельцев с изнанкой сельского быта, пронырливая дорога ловко огибала угол крестьянской усадьбы и устремлялась вперед, превращаясь из скрытной и

уклончивой лесной странницы в прямую гордость деревни – главную улицу, неровную, широкую и пыльную, как любая ее сестрица в Лукоморье.

При воспоминании о доме у Иванушки перехватило дыхание, и наружу вырвался не приличествующий странствующему воину грустный вздох.