Сталин. По ту сторону добра и зла - Александр Ушаков

Да и какое могло быть творчество там, где чиновники от идеологии во главе с такими корифеями свободной мысли, как Жданов и Суслов, а именно он сменил Александрова на посту главы Агитпрома, делали все возможное, чтобы любое представленное на их далеко не самый праведный суд произведение было выдержано в сталинском духе до последней запятой, и при этом не был бы забыт сам товарищ Сталин!

В книге Евгения Громова «Сталин: искусство и власть» приводится интересный пример того, как сам вождь «работал» с представленными ему на рецензию литературными произведениями. «Вооружившись коричневым карандашом, — пишет Громов, — кремлевский критик читает пьесу («Незабываемый 1919-й». — Прим. авт.). Вишневский вкладывает в уста своего героя реплику: «Безусловно так, Владимир Ильич!» Первые два слова прилежный цензор зачеркивает и пишет: «Конечно».

По пьесе верный ученик Ленина говорит ему: «Совершенно разделяю ваши опасения, верно». Он ее укорачивает: «Совершенно верно...» Теперь получается, что Сталин как бы одобряет Ленина. Он у Вишневского обращается к Сталину по имени-отчеству. Это коробит кремлевского небожителя. Вместо «Иосиф Виссарионович» пишет непроизносимое в устной речи: «Тов. Сталин», «т. Сталин». Не нравится ему, что он в пьесе называет Ленина Владимиром Ильичем. Замена понятная: «Товарищ Ленин». Никакого панибратства юбиляр не терпел».

Сталин был прав только в одном: если художнику платили, то он должен был думать не о чистом искусстве, а отрабатывать эти деньги. Хотя можно было себе представить, что должны были чувствовать люди от такого искусства, которое рассказывало о том, чего никогда не было в жизни. И как мне поведал один из жителей той самой станицы, где снимались «Кубанские казаки», за полтора часа этой комедии он ни разу даже не улыбнулся.

Фильм, конечно, веселый. Вот только все эти хомуты, гармони, платья и горы арбузов, которых никто из жителей станицы не видел отродясь, свозились туда со всего района. И в лучшем случае такая отработка высоких гонораров могла вызвать лишь смех. В худшем? Ну до этого дело так и не дошло, и вплоть до 1990 года Хрущев и Суслов, политические наследники Сталина и Жданова, будут указывать Гроссману, Твардовскому, Пастернаку и Шостаковичу, как им надо писать романы, стихи и музыку. И вся беда советских людей и была как раз в том, что ничего, кроме кухонного возмущения и смеха, все эти указания у них не вызывали.

Потому и писали возмущенные генералы в ЦК с требованием запретить «Иронию судьбы» Э. Рязанова как совершенно безнравственное произведение, не отвечавшее... Черт знает их чему... Но вместе с тем эти самые так заботившиеся о всеобщей нравственности генералы без зазрения совести использовали на своих усадьбах труд подневольных солдат и выпускали в море неисправные подлодки.

Да, о Сталине и его отношении к искусству написаны целые тома, но... какой во всех этих исследованиях смысл? В несвободном обществе не может быть настоящего искусства по той простой причине, что истинное творчество всегда подсознательно.

Ну а все то, что идет от слишком уж преданного режиму сознания, рано или поздно превращается в те самые строки, которые распевали при развитом социализме по радио: «В небе солнце светит мудро, от Байкала до Амура мы построим магистраль...» Которую, надо заметить, так и не построили...

Конечно, и в сталинскую эпоху у нас было достаточно произведений литературы и музыки, которыми мы можем гордиться и сегодня. Но всем своим величием они были обязаны в первую очередь тем действительно талантливым людям, которые даже при Сталине находили в себе силы творить не за страх, а за данный им свыше талант. И страшно себе представить, что было бы с мировым искусством и литературой, если бы Винсент ван Гог и Поль Гоген, Сальвадор Дали и Анри Матисс, Франц Кафка и Альбер Камю, Клод Ашиль Дебюсси и Рихард Вагнер творили бы во времена «ждановщины», а Жана Поля Сартра редактировал бы Суслов...

Да что там Вагнер! В нашей стране и своих загубленных талантов хватало. И чего стоят в этом отношении такие величины, как Алексей Толстой и Михаил Шолохов. Да, они были обласканы властью, но эта ласка была лаской хозяина к своей собаке, и пока эта самая собака не огрызалась, ее кормили и холили. Но стоило ей только... нет, даже не укусить, а хотя бы показать клыки, как в ход сразу же шла плеть...

А Горький, вынужденный последние годы своей жизни наступать на горло собственной песне? Но, увы... другого не могло и быть, потому что всю художественную жизнь в Советском Союзе определяли не «кубизмы» и «неоимпрессионизмы», а лично Сталин. И главное для него — не забота о талантливых творцах, а воспевание «его» страны и «его» социализма. Все остальное вторично...

Иначе даже Сталин, с его иронией и умом, вряд ли бы допустил выход на экраны ужасного по своей бездарности и прямо-таки безграничному прославлению своего «военного гения» в таком фильме, как «Падение Берлина». А памятник Сталину на Волго-Донском канале, на который пошло 33 тонны меди и который был памятником уже не человеку, а какому-то страшному языческому богу, которому уже нельзя было задавать вопросов, а можно было только молиться и падать перед ним ниц.

И только раз за все время его правления в нем, похоже, проснулось нечто, похожее если и не на совесть, то хотя бы на справедливость. Произошло это в тот день, когда известный советский скульптор Вучетич представил на суд Сталина два сделанных им эскиза для памятника, который должен был быть установлен в берлинском Трептов-парке. На одном из них был изображен Сталин, на другом — солдат с девочкой на руках.

«Посмотреть работу пришло довольно много народа, — вспоминала Светлана Аллилуева. — Все столпились вокруг фигуры Сталина и громко высказывали свое одобрение. Наконец, появился Сталин. Он долго и мрачно разглядывал свое изображение, а потом, повернувшись к автору, неожиданно спросил:

— Послушайте, Вучетич, а вам не надоел вот этот, с усами?

Затем, указав на закрытую фигуру, спросил:

— А это что у вас?

— Тоже эскиз, — ответил скульптор и снял бумагу со второй фигуры...

Сталин довольно улыбнулся и сказал:

— Тоже, да не то же!

И после недолго раздумья заключил:

— Вот этого солдата с девочкой на руках, как символ возрождения Германии, мы и поставим в Берлине на высоком холме! Только автомат у него заберите... Тут нужен символ. Да! Вложите в руку солдата меч! И впредь пусть знают все — плохо тому придется, кто вынудит его этот меч поднять вновь!»

Да, в тот раз Сталин сумел подняться над собой, но чаще бывало наоборот. И вряд ли он, конечно, думал, что пройдут годы и от созданных ему памятников останутся одни руины. А валяться, подобно памятникам Дзержинского и Калинина, на каких-то задворках у него не было никакого желания...

После того как рухнула идеология, киноэкраны, театральные сцены и книжные страницы буквально изнемогают под тяжестью захвативших их бездарностей. Чего не было ни при Сталине, ни при «развитом» социализме. Да, свободная мысль всегда каралась, но никогда на союзную сцену не выходили люди, чье истинное дарование, а вернее его отсутствие, позволяло им в лучшем случае принимать участие в художественной самодеятельности средней руки.

Я уже не говорю о литературе, где на первое место (после идеологии, да и то не всегда выдержанной) все равно выходило умение писать. И не просто складывать слова в предложения, а писать так, как требуется, по большому счету, от человека, который называет себя литератором.

Как это ни печально, но демократия есть рынок, а рынок есть падение качества. Но и здесь дело не только в той массовой культуре, из-за которой порой невозможно включить телевизор, а в том наплевательском отношении государства к тем талантливым людям, которые все еще время от времени появляются в России. В какой-нибудь Дании им ставили бы памятники как лучшим представителям нации, а у нас они получают грошовые гонорары, поскольку их книги печатаются мизерными тиражами.

Что тоже является показателем. Ну не хотят у нас покупать великолепную книгу И. Гарина о Ницше. А вот криминальные, с позволения сказать, творения напрочь бездарных дам расходятся миллионными тиражами. Конечно, очень хочется льстить себя надеждой, что после всех выпавших на долю России катаклизмов у правительства просто не доходят до этого руки. Но чем быстрее не правительство, конечно, а сама Россия поймет, что ее будущее не в количестве лежащей на полках колбасы, тем скорее мы снова сможем безбоязненно включать телевизор. Если, конечно, поймет...

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Как это ни прискорбно для самого вождя, но в послевоенные годы ему пришлось сражаться на два фронта. Против «безродных космополитов» в своей стране и за свое влияние в Европе. Поскольку главной своей задачей в Восточной Европе Сталин видел в укреплении контроля над сферой своего влияния.