История России с древнейших времен. Том 20 - Сергей Соловьев

Миних на 1737 год довольствовался взятием Очакова, выставляя при всяком удобном случае чрезвычайную важность этого приобретения, но вот пошли слухи, что Очаков взят вопреки всем принятым военным правилам, и эти слухи пустил австрийский полковник фон Беренклау, находившийся при Минихе во время взятия Очакова. Беренклау писал, что Очаков был атакован против военных обычаев, не устроивши надлежащих батарей, не дождавшись всей осадной артиллерии, только с четырьмя мортирами и шестью пушками. На это обвинение Миних отвечал, что военный совет решил брать крепость немедленно приступом, без формальных атак, потому что около Очакова весь фураж было потравлен и пожжен, так что русскую армию можно было держать под Очаковом не более осьми дней. Миних прибавил при этом: «Если решение военного совета было неизвестно Беренклау, то это можно считать опытом уменья сохранить тайну; что же касается артиллерии, то выходит, что Беренклау ее не видал, ибо действовали 15 пушек, 8 мортир и 4 гаубицы». Потом Беренклау упрекал Миниха в том, что русское войско во время штурма стояло без всякого прикрытия и в солдат стреляли, как в собак, насмерть. Миних возражал: «Когда русское войско, пользуясь пожаром, приступило к крепости и стояло без всякого прикрытия, то тут полковника Беренклау было не видно. В настоящее время по воинским правилам войско во время штурма или. сражения в прикрытии никогда не бывает, так и наше войско в означенное время стояло без прикрытия и беспрестанно стреляло, отчего неприятельский гарнизон, кроме пленных, был весь побит и вокруг крепости мертвые тела людские и конские сплошь лежали в кучах непроходимых. При этом генеральном штурме, как иначе быть не может, с нашей стороны около тысячи человек побито, и приличнее сказать, что они пали как храбрые люди и прямые солдаты, а не, как собаки, были перестреляны; турецкий же гарнизон, стоявший за стеною и палисадами, потерял от 18 до 19 тысяч побитыми». Беренклау писал к своим, что очаковским штурмом русская армия разорена вконец, так что в ней не более 40000 человек здоровых, урон нынешнего года превышает урон прошлого; большая часть драгун пеши, а у конных лошади очень плохи, притом на дороге к Очакову пало до 14000 лошадей и пар волов. Миних возражал: «По подлинным репортам от полковых командиров, при штурме побито 1022 человека, ранено 2841, и из раненых большая часть вылечились и службу исправляют, а во время похода к Очакову. в людях и лошадях почти никакой потери не было». По донесению Беренклау, в бытность под Очаковом пали многие тысячи лошадей и волов, потому что от 7 до 17 июля не было фуражировано, хотя фуражировать было можно. Миних возражал: «Это известие основательно в том смысле, что служители Беренклау опоздали, не вышли вместе с фуражирами и донесли ему, что фуражировать запрещено. Фуражировали до 5 июля, когда армия за неимением фуража отошла от Очакова. От этого недостатка фуража и чрез мерных жаров пало лошадей 1720 да волов 685 пар, но их в армии было с излишеством, и от неприятеля гораздо более получено в добычу, чем сколько потеряно». Беренклау писал, что по взятии Очакова армия приведена была в такое бессилие, что не могла предпринять ничего более, и если б турки на нее напали, то не встретили бы сопротивления. Миних на это мог отвечать одно, что армия отведена от Очакова с викторией, в добром состоянии. Беренклау объявлял, что на русское войско напал великий страх и оно быстро удалялось от Очакова, рассылая козаков далеко в степь, чтоб выжигать ее и тем затруднять преследование турок. Эту «бесстрашную и бесстыдную ложь» Миних опровергнул указанием на медленность движения, особенно сравнительно с походом к Очакову. Русский двор жаловался австрийскому на Беренклау, который позволил себе так клеветать на Миниха. Беренклау не появлялся более в русском лагере, но у фельдмаршала был адъютант, известный Манштейн, который в своих мемуарах делает ему не менее сильные упреки, как и Беренклау. «Надобно было иметь счастие Миниха, чтоб выйти с успехом из этого дела, – говорит Манштейн, – потому что после ошибок, сделанных фельдмаршалом, он заслуживал быть разбитым и принужденным снять осаду. Он начал нападение, не разузнавши сначала, каким образом город был укреплен, даже не зная его положения: он велел приступать к стороне, наиболее укрепленной, не имея необходимых вещей для перехода через ров, о существовании которого не имели понятия, пока не подошли к нему, тогда как было бы гораздо легче овладеть городом со стороны моря, где он защищался простою стеною, и то во многих местах поврежденною».

В начале октября Миних съехался в Полтаве с вице-адмиралом Сенявиным, который был назначен командиром очаковской флотилии с обязанностию поступать во всем по наставлениям фельдмаршала. Миних уговорился с Сенявиным, какие суда строить Брянске и как спускать их к морю, причем положил Сенявину в Очаков не ехать, а быть в Брянске для надзора за постройкою судов. Фельдмаршал писал императрице: «На вице-адмирала крепкую надежду иметь. можно, что он порученное ему дело исправит, от приготовления же нового надежного флота зависит возможность принудить турок к миру, потому что я тогда могу за неприятельским флотом всюду следовать и брать турецкие корабли, как крепости». Так как положено было устроить верфь несколько повыше Запорожской Сечи, то Миних писал по этому случаю: «Поступками запорожских козаков я очень доволен, все мои предписания они исполняют, жалованием и провиантом удовольствованы, кроме того, получили большую добычу в нынешнюю и прошлогоднюю кампании и потому очень довольны, присылали ко мне депутатов с благодарностию. Хотя они люди дикие, но своевольных теперь между ними немного, и нельзя думать, чтоб они могли затеять что-нибудь противное; строение верфи не может их раздражить, потому что она выше их Сечи и не в близком расстоянии, однако за поступками их я прилежно наблюдаю». Но в то время как Миних уговаривался в Полтаве с командиром очаковской флотилии, Очаков должен был выдержать осаду от турок. Комендантом Очакова был генерал-майор Штоффельн; гарнизон вначале состоял из 8000 человек, но болезни уменьшили его до 5000, когда в октябре месяце под стенами крепости появилось 20000 турок и столько же татар. Несмотря на несколько отчаянных приступов, гарнизон отбился, и турки побежали от Очакова, потерявши под его стенами больше 20000 человек как от оружия осажденных, так и от болезней, происходивших от позднего времени года и от беспрерывных дождей. Гарнизон потерял с лишком две тысячи.

Обратимся к действиям другого фельдмаршала. 3 мая Леси выступил из Азова с двадцатипятитысячным корпусом, в котором почти поровну было регулярных и нерегулярных войск. Армия должна была переправляться через реки Миус, Калмиус, Калчук. Берды, Молочные Воды, 7 июля перешла Гнилое море и направилась к Карасу-Базару: села и деревни по рекам Салгиру и Индаки были разорены и выжжены. 12 июля за 29 верст от Карасу-Базара Леси встретил татарское войско под предводительством самого хана, разбил и гнал его 15 верст до самых гор, которые скрыли бегущих. После этого регулярное войско отдыхало на реке Карасу, а нерегулярное рассеялось во все стороны разорять и жечь: в этом деле особенно отличились калмыки, которые в один день привели в лагерь тысячу человек пленных и много другой добычи. 14 июля русское войско снова поразило неприятеля перед Карасу-Базаром и выжгло этот город; потом, идя к Сангару, опустошило все на 15 или 20 верст; неприятельские нападения не причиняли большого урону, но сильно тяготили жары, недостаток воды и конских кормов, так что по решению военного совета 24 июля фельдмаршал направился к Молочным Водам, а оттуда к Волчьим и Самарским вершинам. Уведомляя императрицу о своем походе, Леси оканчивал так: «А чтоб больше в Крыму быть и для разорения перекопской линии иттить, оного за вышеписанными препятствии ни по которым мерам без великого армии разорения миновать было нельзя, а ныне оная, кроме одного лошадиного упадка, при всяком благополучии состоит».

Теперь посмотрим, как действовали союзники-австрийцы. Мы видели, что граф Кенигсегг отправил визирю письмо, в котором высказывалось желание мира. Такой тон письма всего более должен был способствовать к тому, что ответ был прислан неудовлетворительный, и в Вене увидали необходимость войны против турок. Начались конференции, в которых кроме министров и генералитета участвовали президент камеры и директор банка, ибо дело шло о средствах к войне. По указу цесаря придумывались всевозможные способы, как бы достать денег внутри государства; цесарь сказал: «Где бы ни взять и во что бы ни стало, хочу царице сдержать слово, потому что она честно исполняет свои обещания». В начале мая вся цесарская армия должна была собраться на турецких границах. Наступил май, пришло известие, что Миних перешел Днепр, и Ланчинский начал ездить по министрам с «докучными и пространными представлениями», что пришло время цесарскому войску вступать в Турцию. Министры отвечали: «Хотя русская армия через Днепр и перешла, однако цесарское войско в то же время в неприятельскую землю вступит, если не раньше; весна холодная, и русская армия не найдет за Днепром довольно фуражу. Не беспокойтесь, все будет исправно: мы должны действовать, потому что, так сильно истратившись, мы будем требовать себе от турок вознаграждения, а без военных действий получить его нельзя». Несмотря на то, от 7 мая Ланчинский писал, что медленность австрийцев его сокрушает; из Петербурга присылали ему приказания торопить министров и объявить им, что русская императрица никак не согласится на остановку военных действий, к мирным договорам может быть приступлено только с оружием в руках, к Миниху отправлены новые указы, чтоб отнюдь не останавливался вследствие делаемых турками предложений. «И у нас решено, – отвечали министры, – чтоб не допускать до перемирия, не надобно давать неприятелю времени собирать силу, а мы с своей стороны делаем все, чтоб как можно скорее начать военные действия; кавалерия за неимением травы в полях везла с собою сено». Генерал Секендорф откровенно признался, что дело не за ним, а за деньгами: нужно три миллиона гульденов, а налицо только один. Наконец генералы отправились из Вены к армии, которая начала двигаться к границам; прошел май, июнь; в начале июля в Вене с нетерпением ждали от фельдмаршала Секендорфа известия о вступлении его в неприятельскую землю, «а между тем, – писал Ланчинский, – усматривается здесь опасение насчет продолжения войны: и на нынешнюю кампанию денег с трудом сыскали; поэтому нетерпеливо ожидается известие о начатии конгресса, мира алчно желают». Наконец пришло известие, что в самом начале июля Секендорф перешел турецкую границу со стороны Ниссы и начал успешно неприятельские действия. Скоро пришло известие о сдаче Ниссы, но зато в Боснии дела шли неудачно, так что известие о взятии Очакова Минихом не могло ослабить грустного впечатления от известий из Боснии.