Ковентри возрождается - Сью Таунсенд

– Направляемся, – сказала Мэри, – направляемся в Лондон.

– От, – сказал Джон.

– На, – возразила Мэри.

– Не елозьте так по дивану, – сказал их маленький толстенький, похожий на теннисный мячик дедушка. – Вы же мнете пленку.

Через открытую дверь кухни было видно, как бабушка яростно начищает их грязные и уже потому греховные туфли.

30. Слай замыкает кольцо

Все то время, пока торчавший член Сидни опадал, инспектор Слай не терял времени: он тупо и тщетно нажимал на рычажки телефона. Спустя двадцать секунд он пришел к выводу, что Сидни положил трубку. Слай опустил свою и приказал юному салаге в форме вызвать машину и шофера. Он едет в Лондон, заявил Скай.

Он позвонил Дереку домой. Знал ли Дерек о каких-либо друзьях или родственниках жены, которые живут в Лондоне? Дерек говорил (и думал) о Лондоне так, будто он столь же далек и недоступен, как Сатурн. Нет, в Лондоне они не бывали никогда. И не знают в Лондоне ни души.

Инспектор Слай сказал, что едет туда завтра, «если позволит погода».

У него это звучало так, будто транспортировать его будет свора ездовых собак, запряженных в нагруженные провизией сани. Он дал понять, что поездка будет исполнена опасностей, что все четыре стихии – воздух, земля, вода и огонь – ополчатся на него. В каком-то смысле он был прав. Шоссе М-1 требовало – и получало – человеческие жертвы каждый божий день.

Затем Слай позвонил жене и приказал ей собрать маленький чемоданчик. Он «смыкает кольцо вокруг Ковентри Дейкин» и «может отсутствовать какое-то время». Услышав последнее сообщение, жена Слая стала ликующе размахивать свободной рукой, точно клинком, однако постаралась, чтобы голос ее не выдал. Двуличие уже стало ее второй натурой.

Она вышла за Слая двадцать семь лет назад, когда он был курсантом полицейского училища и имел идеалы, а она была машинисткой и имела приличную зарплату. На ее глазах муж превратился в варвара. Это все из-за уголовников, с которыми он якшается, полагала она. Миссис Слай пошла в чуланчик при кухне и принялась гладить необъятные хлопчатобумажные рубашки мужа.

Инспектор сыскной полиции Слай готовился к завтрашнему дню. Он сложил в портфель документы, дискеты и пачки фотографий, на которых Ковентри танцевала, купалась и копала землю; позировала с новорожденными детьми на руках; крутила обруч «хулахуп»; сидела на коврике в парке, жмурясь от солнца; чистила картошку; меняла пеленку; читала «Дейли миррор» на скамейке в сквере. Ковентри с Мэри, с Джоном; Ковентри в брюках, в шортах, в пальто, в летних платьях и, наконец, Ковентри, целящаяся из пистолета прямо в объектив, та самая фотография, которую Слай отобрал для использования ее, как он выражался, в «масс-медиа».

31. Я покидаю город

– Джефри вон там. – Додо указала на группу деревьев в отдалении.

Мы были за городом, стояли на кладбище. Над нами сурово нависала темная церковь. Поросшие лишайником надгробные камни кренились под самыми невероятными углами. Мы направились по высокой влажной траве к могиле Джефа. Он лежал под плитой розовато-серого мрамора; над могилой явно потрудился художник.

Надпись на надгробии гласила:

Здесь лежит Джеф, он был мужем Додо.

Она его любила.

Родился 1946, умер 1985.

Рядом с надгробием стояла бутылка из-под кока-колы. На дне было около дюйма воды, в ней плавали жуки.

– Бутылка из-под кока-колы? – вырвалось у меня.

– Деревенские крадут вазы, – ответила До-до. – Джеф бы не возражал: у него было потрясающее чувство юмора.

Она привезла с собой букетик фрезий, поставила цветы в бутылку, долго возилась, поправляя их, наконец, удовлетворенная, водрузила бутылку в самом центре плиты и зашагала прочь. Я догнала ее лишь у разросшейся тисовой изгороди, которая обрамляла дорожку к кладбищенским воротам. Она улыбнулась и сказала:

– Ну вот, могилу мужа посетили, теперь – встречать самолет брата.

Лондонское такси, на котором мы приехали, ждало нас за воротами, в узком проулке. Шофер с подозрением оглядывал деревья и поля. Вид у него был такой, словно с ним вот-вот случится внезапный приступ агорафобии[25]. Мы выманили его из города только тем, что показали много двадцатифунтовых купюр. Лицо его слегка посветлело, когда Додо сказала:

– В аэропорт Гатуик, пожалуйста.

Но не успел таксист тронуться с места, как в проулок свернуло стадо коров, которые на своих кривых ногах потрусили прямо к машине. Вскоре нас со всех сторон окружали коровы, с большим любопытством заглядывавшие в такси своими восхитительными глазами.

– Кто за ними присматривает? – крикнул самому себе шофер.

– Коровы совершенно неотразимы, – сказала Додо. – У них такие обалденные ресницы. Они напоминают мне Дэнни Ла Ру[26].

– Надеюсь, у него задница чище, чем у них, – заметил шофер, с отвращением глядя на испражняющихся между делом животных.

Напротив церкви сплошной стеной стояли низкие домики. Из грубо отесанной двери вышла женщина с плетеной корзиной. Она постояла в крошечном садике, наблюдая за коровами, потом наклонилась нарвать настурций, которые складывала в корзинку. Красивое платье с широкой юбкой, волосы стянуты на затылке лентой, – она выглядела непритязательно и прелестно. Даже зеленые сапоги на ногах казались вполне уместными. Я сказала об этом Додо.

– А, она, – отозвалась Додо. – Это Вероника Минтон. Она занимается банковскими торговыми операциями. В доме у нее приемная с телексом. – Додо опустила стекло и крикнула: – Вероника!

Вероника повернулась. Лицо ее не выразило большой радости, тем не менее она подошла к такси.

– Додо, – сказала она, – была на могиле у Джефа?

– Да. Как дела за городом?

– Черт-те как.

– Черт-те как?

– Да, мы распродаемся.

– Почему?

– Шум, отсутствие удобств и вандализм. Вы не поверите. Видели, что деревенские оболтусы нацарапали на памятнике жертвам войны? И эти чертовы коровы. Ходят мимо нашего дома по четыре раза в день. Дерьмо, вонь, выхлопы от тракторов. А шуму, когда кого-нибудь выставляют из местной пивной! И потом, детям негде играть. К нам трижды влезали в дом, и вдобавок здесь ничего не растет.

– Настурции чудесные, – сказала Додо.

– Да, – с горечью откликнулась Вероника. – Они и на плохой почве разрастаются.

– Куда вы поедете? – спросила Додо.

– Куда-нибудь, где потише, – ответила Вероника. – В Клапам[27].

Из-за угла в переулок свернул мальчик лет двенадцати на вид. Он размахивал прутом, подгоняя нескольких норовистых коров. Шофер такси включил двигатель, и машина стала медленно пробираться между животными.

– Ты, псих ненормальный, – завопил мальчишка, – осторожнее, коровы!

Шофер, как исстари водится, погрозил из окна кулаком и крикнул:

– Убери эти чертовы мешки с дерьмом с моей дороги, малый, не то я к дьяволу передавлю их все.

Вероника глубоко вздохнула и сказала:

– Видите? Жизнь в деревне так неприятна, она выявляет в людях все самое низменное.

Пока мы неслись через деревню, я заметила, что местный магазин называется «Продуктовый центр», а памятник павшим весь исписан; особенно выделялась надпись: «Вероника сосет…» Широкие поля, похожие на прерии, тянулись до горизонта. Додо сидела недвижно, лишь однажды, встрепенувшись, указала мне на большой дом, едва видимый среди деревьев парка:

– Там Джеф родился.

– Его семья и сейчас там живет? – спросила я.

– Нет, теперь это дом престарелых, для избранных.

– Далековато до «Продуктового центра», – заметила я.

Додо рассмеялась.

Я никогда не летала на самолете и не была в аэропорту. Гатуик показался мне лабиринтом для крыс, но Додо, по-видимому, точно знала, куда идти и на какое электронное табло смотреть. Она сказала, что самолет Сидни прибывает в 6.10 вечера.

Надо было убить три часа пять минут, и мы отправились в ресторан. Сели у окна, чтобы Додо могла наблюдать, как взлетают и садятся самолеты. На вид это дело рискованное.

Вошли четыре американца и устроились за соседним столиком. Громкими, веселыми голосами они заказали бифштексы. К пожилой официантке они обращались «мэм» и просили у нее совета, какой салат взять на гарнир. Когда она записала их огромный заказ и, прихрамывая, удалилась, они закурили и принялись обсуждать дела. Мужчина в пиджаке в зеленую с оранжевым клетку возобновил прерванный до того разговор:

– Само собой, поющие телеграммы уже давно не новость. Я что хочу сказать: вы ведь точно знаете, что получите такую на день рождения, так?

– Так, – хором подтвердили три собеседника.

– И по другим веселым случаям. Так?

– Так.

– Значит, рынок в Европе насыщен мелкими студиями, у них есть Кинг-Конго-граммы, толстякограммы, поцелуеграммы…

Тут врезался другой, с какой-то безумной стрижкой: