Гонка за счастьем - Светлана Павлова

Она же не уставала поражать его своей неукротимой пылкостью, которая, как защитная реакция, увеличивалась в периоды ее небезосновательной подозрительности. Не все в этой пылкости было результатом желания и возможностей, но почему не изобразить их в нужное время, если они приводят к искомому? А искомое заключалось в том, что после серии невероятных постельных мизансцен, в которых она знала толк, он, выжатый и довольный, со смехом признавался: «Помилуйте, изощреннейшая мадам Перпетум Мобиле, не пора ли и пощадить простачка?» И любой аллюр на стороне отходил на второй план, не выдерживая никакого сравнения с истинным галопом.

Сейчас она была близка к катастрофическому состоянию, как в те далекие дни, когда произошел нервный срыв — оказалось, что он в свободном полете уже почти полгода…

И что же теперь делать — смириться, опустить руки и молча ждать развязки? Отпустить его к этой девахе наслаждаться второй молодостью? Оставаться в одиночестве среди музейной роскоши и самой превратиться в безголосый призрак, в тень из прошлого? Позволить этим авантюристкам и страждущим зрителям заполучить на растерзание всю семью?

Нет, этого не будет! Слишком дорогой ценой заплачено за так называемый покой и успех! Себя и свою семью нужно уметь защищать и не бояться драться за нее, и плевать на всех моралистов, берущихся высокопарно и многословно разглагольствовать о нравственности и осуждать недостойные, с их чистоплюйской точки зрения, средства и способы — сами-то они не побывали в таком положении!

Да, нужно драться до конца и не останавливаться ни перед чем, но нельзя никому позволять сделать из тебя посмешище! И если для этого понадобятся факты — они у нас есть, и будут еще — сколько угодно, досье так досье, тем более что собрать материал на эту юную дурочку несложно, сама звонит о своих подвигах при каждом удобном случае…

А понадобится блефануть — ну что ж, придется постараться, попробуем и это, не впервой, воображения достанет, не занимать… Но нужно не перегореть, а рассчитать силы, не стоит забывать — все поддается корректировке, если действовать обдуманно и хладнокровно…

Почему-то вдруг вспомнилась их первая встреча, перевернувшая всю ее жизнь…

Странная штука — избирательность памяти… Поди пойми, почему некоторые пласты собственной жизни вдруг выпадают из нее, словно их и не было. Она совершенно не помнит своего брака с Андреем на уровне ощущений, просто знает об этом на уровне факта, а ведь совместно было прожито шестнадцать лет, но вместо них — абсолютная темнота, полный провал… Зато с легкостью восстанавливает любой день, связанный с Загорским, как будто только после встречи с ним и началась ее настоящая жизнь… И неужели она уже закончилась — вот так, бездарно, полным крахом?

Трудно понять, чего сейчас было больше — обиды, гнева, горечи, страха за будущее… как он посмел втянуть всех в эту постыдную, вульгарную историю после стольких лет совместной жизни! Чуть только выпустила его из виду, один-единственный раз, так он тут же проявил собственную идиотскую активность и сразу влип — так подставиться под пари, променять ее на эту жалкую пустышку! А она ревновала его к примадоннам, известным актрисам, интеллектуалкам…

Хотя не стоит слишком удивляться мужскому примитивному эгоизму, примеров — несть числа… Чего стоит последняя выходка Воскобойникова! Их сосед по даче, академик Воскобойников, физик-ядерщик, директор какого-то суперзадвинутого НИИ, втайне от не менее знаменитой жены-профессора, для вдохновения, волочился исключительно за простушками — молоденькими официантками и продавщицами, объяснив Загорскому, что с женщинами его связывают «отнюдь не формульные отношения». Шутливо звучащая теория на практике оказалась не столь безобидной — жена вернулась из поездки раньше времени и застала не в меру игривого супруга в постели со своей маникюршей. Через час ее увезли на «скорой» в ближайшую областную больницу, где она до сих пор отлеживается с обширным инфарктом…

Неужели и здесь — полное надругательство, и только ради пары бессмысленно сверкающих глазок и молодой кожи можно все перечеркнуть и не вспомнить того, что их связывало, сколько всего сделано и через что пришлось ей пройти ради него!

ГЛАВА 2

Калерия закончила школу в сорок третьем году. Мечту о поступлении на филфак МГУ пришлось на время отложить — шла война, и, окончив краткие курсы по подготовке медсестер, она начала работать в военном госпитале в Москве. Так распорядился дядя, непререкаемый семейный авторитет, после того как она, вместе со школьными подружками, написала заявление о желании отправиться на фронт. Порыв был искренний — как и многие девушки ее поколения, она думала об одном — как быть максимально полезной стране в это трудное время. В военкомате ее быстро вычислили, и в тот же день она выслушала приговор под одобрительные, но осторожные замечания родителей. Осторожными замечания были в силу двух причин — во-первых, потому, что такой пример уже был, у соседей напротив. Их единственный сын, отстаивая свое право на поступок в бурной семейной ссоре, хлопнул дверью и тайно уехал добровольцем на фронт, даже не попрощавшись с домашними. Вторая причина заключалась в том, что родители знали невероятную решительность своей дочери, поэтому давить было нельзя — мало ли что взбредет в голову независимой девице… Дядя, не сумев справиться со своими пятью сыновьями, которые уже воевали на разных фронтах, здесь проявил незаурядный педагогический талант, сказав мягко, но решительно то, что безоговорочно на нее подействовало:

— Пользу можно приносить везде, а для городских восемнадцатилетних маминых дочек фронт — совсем не то место, с которого нужно начинать. Научись что-то делать здесь, на месте, а там разберемся.

Но разбираться не пришлось — работы было хоть отбавляй, новые раненые прибывали каждый день, она втянулась в жизненный ритм военного города, и вопрос о поездке на фронт отпал сам собой.

В сорок четвертом в госпиталь попал Андрей Гуревич. Ему было уже тридцать два года, до войны он закончил биологический факультет, защитил кандидатскую диссертацию, вел на кафедре научную и преподавательскую работу. Его родители всю войну пробыли за Уралом, работая на оборонку, а брат оставался в Москве, занимая высокий пост в НКВД. Он-то и вытащил его, полуживого, с ранениями в живот и в ноги, с трудом разыскав в ташкентском госпитале, куда его, среди многих других, вывезли из самого пекла — окопов Сталинграда.

Андрея поместили в маленькой отдельной палате в «теплушке» — так во внутреннем пользовании называлось правое крыло госпиталя, которое считалось комсоставским, привилегированным — здесь лежали офицеры, орденоносцы, а также «имена», в левом же крыле лежал народ попроще. Страдали все одинаково, врачи и медперсонал оперировали и выхаживали и тех, и других, но в правом все было как-то добротнее — действительно, тепло, просторнее, чище, не было скученности, разрешались свидания и, конечно же, лекарств было побольше.

Он выгодно отличался от всех — стойкостью, с которой переносил боль, силой воли — почти приговоренный врачами сложностью ранения, сам себя поставил на ноги путем невероятных упражнений. Его также отличали от всех прочих необыкновенная начитанность и обширные знания…

Они как-то сразу сблизились. Ей было интересно с ним и приятно, что и он выделял ее из всех, поэтому она всегда выкраивала время, чтобы забежать к нему во время дежурств или после них. Она приносила ему книги по списку, дивясь широте его интересов, выводила гулять во внутренний дворик, когда он начал ходить, и так получилось, что их встречи продолжились и после того, как его выписали из госпиталя и комиссовали.

Все получилось само собой — она перестала интересоваться сверстниками, с которыми ей теперь стало скучно.

Тогда-то старший брат и переманил его в лабораторию НКВД, убедив, что только в органах можно получить все необходимое для исследовательской работы. Действительно, университетские темы были свернуты, надо было как-то выживать, а главное, начинать делать что-то осмысленное, с видами на будущее. Андрей принял предложение.

Война принесла в их дома лишь общую трагедию, без личных потерь — все остались живы и смогли сохранить, насколько это было возможно, здоровье в то полуголодное время. Не последняя роль в этом принадлежала маршальским возможностям дяди, старшего брата отца Калерии, который свято чтил семью, ее традиции и был всегда готов прийти на помощь.

Родители, малая семья, приняли Андрея сразу и безоговорочно — не какой-нибудь неуч-мальчишка с неопределенными планами на будущее, а человек состоявшийся, зрелый, умный, надежный и значительный. Андрей стал своим человеком и в большой семье — теперь уже и сестра с мужем, и дядя с пятью сыновьями, вернувшимися с фронтов живыми и невредимыми, принимали их отношения с большим энтузиазмом.