Лекции по истории древней церкви - Александр Бриллиантов

* * *

Вызванное выступлением Ария в Александрии и распространившееся по всему Востоку движение было делом исключительно Восточной церкви. Запад не принимал в нем участия, хотя встречается известие у папы Либерия, что экземпляр энциклики Александра был отправлен и Сильвестру Римскому. В то же время едва ли имела особый интерес вмешиваться в дело и гражданская власть на Востоке. Правителем восточной половины Империи с 314 г. (апрель) был Лициний. Хотя он и участвовал в издании вместе с Константином Великим Миланского эдикта 313 г. и союз его с Константином был уже тогда скреплен браком его с сестрой Константина Константией, но уже осенью 314 г. отношения между обоими правителями обострились до открытого столкновения, и Лициний, потерпевший поражение, должен был уступить Константину Иллирию. Несочувствие к Константину он, естественно, перенес и на покровительствуемых последним христиан, и чем далее, тем более оно возрастало, пока, наконец, около 322 г. не перешло в открытое гонение, хотя еще и не повсеместное. Предполагать в нем особую склонность покровительствовать арианам и при его вообще враждебных отношениях к христианству нет оснований. Евсевий Никомидийский, несмотря на все свои интриги и несмотря на расположение к нему Константин, супруги Лициния, успел достигнуть, вероятно, лишь весьма немногого в пользу своей партии; если подлинно письмо Константина к никомидийцам после собора 325 г., то Евсевий даже посылал своих пресвитеров к Константину в качестве шпионов, чтобы услужить Лицинию. В видах Лициния было совершенное уничтожение христианства, а не поддержка той или другой христианской партии.

После победы над Лицинием при Хрисополе (18 сентября 323 г.) единодержавным обладателем и Востока, и Запада сделался Константин Великий. Заключенный им ранее и теперь окончательно упрочившийся союз с христианской Церковью заставил его сразу же обратить внимание на церковные дела Востока. Так как Константин был до этого государем Запада и союз был заключен им первоначально с западным христианством, то этим обусловливалось теперь более или менее участие в делах Востока и представителей Западной церкви.

Первые действия императора по отношению к арианскому движению обнаруживают сколько интерес его к тому, что совершалось в сфере церковной жизни, столько же недостаточную осведомленность и недостаточное понимание сущности дела. Выступить в качестве умиротворителя церковной распри побуждали его не только политические соображения, но и мотивы религиозного характера. Константин принял под свое покровительство последователей христианской религии, потому что убежден был в высоких достоинствах этой религии самой по себе в сравнении со всеми прочими религиями. И если с государственной точки зрения являлись нежелательными всякие волнения в Империи, откуда бы они ни происходили, то для него тем более нежелательными и неприятными должны были быть волнения, исходившие из среды представителей той религии, которой он фактически только что доставил торжество перед другими. С подобным явлением ему уже пришлось встретиться на Западе: как только он вступил, после победы над Максентием, в обладание Италией и Африкой, ему пришлось решать спор между православными и донатистами. Но там спор имел местный характер, ограничивался собственно пределами Африки. На Востоке вызванное появлением арианства волнение охватило всю Восточную церковь и успело уже, по — видимому, глубоко проникнуть в народные массы. Арий, очевидно, прямо рассчитывал на широкую, по возможности, пропаганду своего учения и в образованном классе народа, и в низших слоях его, когда составлял, с одной стороны, свою «Фалию», с другой — даже песни для рабочих людей. Перенесенные в эту сферу рассуждения о догматах получили крайне банальный характер. Ариане обращались, например, к александрийским торговкам с вопросом: «Ты родила сына сущего или не — сущего? Ведь только не — сущего можно родить, а сущего нечего рождать». Разногласие между христианами и их споры давали повод язычникам осмеивать христианское учение даже в театрах и должны были казаться совершенно несоответствующими моменту внешнего торжества христианства над язычеством. Вступив в Никомидию как победитель, Константин намеревался было отправиться в путешествие для осмотра поступивших под его власть стран. Известие о волнениях, происходящих на Востоке, явилось препятствием к осуществлению этого намерения, так как ему не хотелось, по его словам, воочию видеть то, о чем крайне неприятно было и слышать.

Весь спор между тем, по мнению императора, произошел из — за совершенно пустых и бесполезных вопросов (ανωφελούς αργίας έρεσχελία, μικρά και λίαν ελάχιστα, αι έλάχισται αύται ζητήσεις) (ср.: Eus. Vita Const. II, 69, 2; 71,1 и 7). Хороший воин и политик, Константин, естественно, не был в то же время настолько компетентным богословом, чтобы оценить действительное значение поднятого спора по его внутренней стороне. Его привлекал возвышенный монотеизм христианской религии и нравственное учение ее, но разобраться в догматическом содержании ее было для него трудно. Если один из ученейших представителей Церкви того времени, пользовавшийся особым расположением императора и влиявший на него, Евсевий Кесарийский оставался и после Никейского собора и умер с убеждением, что не стоило тратить времени и сил на обсуждение предмета, вызвавшего арианские споры; если для церковного историка V в. Сократа этот спор сводился, в сущности, лишь к предосудительному «любопрению» (φιλονεικία) епископов, тем более понятен такой взгляд на дело императора, не получившего еще христианского крещения и проводившего до сих пор большую часть времени в походах и войнах. Для него было необходимо в этом случае полагаться на окружавших его представителей Церкви. Но в Никомидии, может быть, было трудно в то время получить вполне точные сведения о сущности спора между Арием и Александром, и ближайший советник императора по церковным делам, находившийся тогда при нем, Осий (Όσιος, Hosius, не Осия — 'Ώσηε) Кордубский, не мог пока дать ему каких — либо руководственных указаний.

Ничтожность, по взгляду императора, причины, вызвавшей столь сильные волнения, давала зато и надежду на легкое устранение этих волнений. Стоило, по его мнению, обратиться к виновникам раздора с надлежащим внушением и примирить их, как их примеру должны будут последовать и их сторонники. С этой целью он сам пишет письмо Александру и Арию и в нем в своеобразном почтительно — порицательном тоне убеждает и просит их, как «сослужителей» (συνθεράπων) одного с ним Бога, оставить спор. Указав на свои заботы о поддержании мира в Империи, нарушителями которого на Западе явились донатисты, и выразив разочарование в своих надеждах по поводу того, что он теперь встретил и на Востоке, император не видит, однако, никаких важных препятствий к восстановлению мира. Виновны в его нарушении одинаково и Александр, и Арий. Первому не нужно было ставить излишнего и неосторожного вопроса; второй не должен был неосмотрительно отвечать на него. Особенно виновны они в том, что трудный вопрос они вынесли из своего круга и выступили со своими спорами перед народом. Но и самим им не следовало разделяться из — за него, так как это вопрос совсем не важный, а во всем главном они согласны (ουδέ γαρ υπέρ του κορυφαίου τών έν τω νόμω παραγγελμάτων ύμΐν ή της φιλονεικίας έξήφθη πρόφασις). Им нужно было подражать языческим философам: те в случае разногласий в каких — либо мнениях не ссорятся между собой. А они между тем, будучи священными лицами, поступают подобно необразованной черни и неразумным детям. Достаточно для их согласия, по мнению императора, того, что у них одна и та же вера в управляющий всем Божественный промысел: в остальном возможна свобода мнений, только не должно быть разделений. Для них есть, таким образом, возможность примириться друг с другом, и это повело бы к миру всего народа. «Возвратите же мне ясные дни и беспечальные ночи, — заключает император послание. — Откройте мне своим единодушием путь на Восток, который вы заключили взаимными пререканиями; доставьте возможность видеть вас и всех других в светлом настроении и вознести должную благодарность Всевышнему за всеобщее единодушие (όμονοία) и свободу» (Eus. Vita Const. II, 69, 1–72, 3; ср.: Socr. Η. Ε. I, 7).

Можно думать, что если бы император продолжал лишь и далее настаивать на примирении Александра и Ария, руководствуясь высказанными им в письме взглядами, этим воспользовалась бы для своих выгод арианская партия, готовая на всякого рода компромиссы, лишь бы достигнуть формального общения с Церковью для Ария и других отлученных вместе с ним на Александрийском соборе. К счастью, само письмо Константин послал в Александрию через западного епископа Осия Кордубского; последнему поручено было лично содействовать примирению (епископов) противников; прежде же всего он, конечно, должен был собрать точные сведения о деле на (самом) месте возникновения распри. Когда и каким образом установились близкие отношения между императором и испанским епископом — исповедником времен Максимина, неизвестно. В 313 г. он является уже одним из влиятельнейших лиц при Константине, и через него иногда приводятся в исполнение распоряжения государственной власти, касающиеся Церкви. Донатисты в 316 г. его считали виновником неблаговоления к ним государя, хотя он почему — то и не присутствовал на соборе в Арле 314 г. и на самом деле, по показанию блаж. Августина, удерживал Константина от слишком суровых мер против донатистов. Вероятно, вместе с другими духовными лицами он сопровождал императора в походе его против Лициния и прибыл вместе с ним в Никомидию. На Востоке он получил потом самую широкую известность (ό πάνυ βοώμενος). Как западный епископ, Осий держался, без сомнения, тертуллиановских формул в учении о Св. Троице и в Александрии при личных рассуждениях с Александром, вероятно, также и с Арием, скоро мог убедиться в важности поднятого вопроса и определить, на какую сторону нужно стать в споре. Обвинения Александра Арием в савеллианстве он признал неправильными и произвел какое — то расследование относительно терминов ουσία и ύπόστασις (Socr. Η. Ε. Ill, 7: τό Σαβελλίου του Λίβυος έκβαλεΐν δόγμα προθυμούμενος την περί ουσίας και υποστάσεως πεποίηται ζήτησιν, ήτις και αυτή ετέρας έρεσχελίας ύπόθεσις γέγονεν). Возможно, что тогда же произошло соглашение его с Александром и относительно термина ομοούσιος, признания которого некогда требовал от Дионисия Александрийского Дионисий Римский. По Филосторгию, это имело место в Никомидии, куда будто бы отправлялся Александр (I, 1). О выполнении прямой миссии — примирения споривших — нечего было и думать. Осий успел лишь уладить во время пребывания в Александрии коллуфианский раскол. Коллуф присоединился к Церкви.