Луна, луна, скройся! (СИ) - Лилит Михайловна Мазикина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Да? А я думала, вы не любите девушек, — обращаюсь я к Ференцу. Он хихикает:
— Я не люблю с ними спать. Это немножко не одно и то же.
— Надо же, — глубокомысленно замечаю я.
Эльза появляется снова, уже с подносом, и ставит на столик возле моего кресла бутылку, бокал и тарелку. Рядом она кладёт медицинские трубочки с иголкой, отставляет поднос куда-то за кресло Ференца и непринуждённо садится на колени у наших ног.
— Позвольте, — Батори открывает бутылку и наливает мне вина. Не успеваю я поднести его к губам, как он уже вскрывает упаковки иголки и трубочки. Пара ловких движений, и игла торчит из вены на протянутой руке Эльзы, а вампир, чуть наклонившись, делает медленные, мелкие сосуще-глотательные движения, обхватив губами свободный конец трубочки. Я чуть не роняю бокал.
Эльза смотрит на меня прозрачными серыми глазами и говорит хрипловато-мальчишечьим голосом:
— Всё хорошо. Я не зачарован, я так работаю.
— Мой юный товарищ полностью поддерживает идею мирного сосуществования, — поясняет Ференц. — И, кстати, если в наших краях вам понадобится кровь вампира, я всегда к вашим услугам. Просто по-приятельски.
— Э… спасибо, — выдавливаю я. — Но я ещё Густава не доела.
Улыбка Ференца становится несколько натянутой.
— Он убил двенадцатилетнюю девочку, — с вызовом продолжаю я. — Велев не сопротивляться, но оставив в сознании.
— Хм, да? Надеюсь, на вкус он лучше, чем по характеру.
— Лили, вы лучше закусывайте, — советует Батори, вынимая изо рта трубочку и распрямляясь. Эльза тут же ловко меняет «соломинку», и теперь её кровь потягивает Ференц. По трубочке поднимается жидкость, похожая по цвету на малиновое варенье. Эльза спокойно смотрит на склонённую голову вампира-поэта. Я немного нервно набиваю рот колбасной нарезкой. Интересно, как они рассчитывают порции? Мне так и видится, как побелевшая Эльза валится на ковёр. Но вскоре и Ференц отстраняется и осторожно вынимает «прибор». Девушка тут же вытаскивает откуда-то из столика ватку и протягивает её хозяину дома. Тот аккуратно плюёт на белый комочек, и Эльза прижимает его к кровоточине.
— Чтобы зажило без отметины, — объясняет она, перехватив мой заинтересованный взгляд. Я с умным видом киваю и отхлёбываю вина. Ференц тем временем наклеивает поверх ватки пластырь.
Когда Эльза уходит с подносами на кухню, я интересуюсь:
— А о чём пишут вампирские поэты?
— Поэты всех мастей пишут на одни и те же вечные темы, — чуть расслабленно отвечает белокурый упырь. — Любовь, перипетии жизни, вечные вопросы бытия, что-нибудь по случаю… Бывают, как бы так сказать, зацикленные поэты. Которые признают, например, только политику. Я же редко себя ограничиваю, хотя предпочтение отдаю, конечно, тонким переживаниям. Вы понимаете по-венгерски?
— Не то, чтобы так уж хорошо.
— Жаль. А по-немецки я не пишу. Венгерский гораздо поэтичнее, после него никакой другой не кажется пригодным для чего-то более глубокого, чем просто рифмовка.
Спроси меня, и я бы отдала предпочтение гораздо более гибкому галицийскому, но я решаю пока оставить это мнение при себе.
— Ну, раз я не могу развлечь вас стихами, может быть, вы развлечёте нас цыганским романсом? — предлагает Ференц. — Дружочек! Принеси, пожалуйста, гитару.
— Какую именно? — уточняет, появляясь в дверях, Эльза.
— Если есть, шестиструнную, — прошу я. Этой зимой я решила научиться, наконец, играть на «испанке». Правда, пока выучила только две песни.
Взяв в руки гитару, я провожу по струнам, прислушиваясь. Инструмент настроен отлично, и я пробегаюсь пальцами в стилизовано-испанском переборе. Дав затихнуть тревожной, медлительной мелодии, я беру первые аккорды:
Луна в жасминовой… шали…
Ференц выпрямляется и кидает странный взгляд на Батори. Тот будто не замечает, смотрит на меня с самым светским выражением лица.
Спустилась в кузню… к цыганам…
— вывожу я, чувствуя, как рождаются и звенят в голосе медные ноты. Полуосознанно я подражаю неизвестному мне певцу с диска в апартмане Батори:
И смотрит, смотрит ребёнок,
И смутен взгляд мальчугана…
Песня привычно захватывает меня, прожигает, я забываю о Ференце, Батори, Эльзе, о самой себе и плачу вместе с безымянным цыганёнком:
— Луна, луна моя, скройся!
Тебя украдут цыгане —
Они возьмут твоё сердце
И серебра начеканят!
И лукавая, горделивая луна откликается у меня из горла глубоким женственным голосом:
— Не бойся, мальчик, не бойся.
Взгляни, хорош ли мой танец?
Когда вернутся цыгане,
Ты будешь спать и не встанешь…
Струны отзываются всё яростнее, и слова кружатся в стремительном, тревожном ритме:
— Луна, луна моя, скройся!
Тебя украдут цыгане —
Они возьмут твоё сердце
И серебра начеканят!
— Не бойся, мальчик, не бойся!
Взгляни, хорош ли мой танец?
Когда вернутся цыгане,
