Грех и другие рассказы - Захар Прилепин

Я понял, что спустя полторы секунды тоже буду лежать на асфальте.

— Тихо-тихо-тихо! — с улыбкой, глядя ему в глаза, только в глаза, говорил я, отходя назад, выставив вперед две руки с раскрытыми ладонями и все-таки надеясь ударить его хотя бы раз, а лучше не раз, если он сделает движение, любое движение ко мне, против меня.

«Ногой ударю... Сейчас я ударю его по голени, в кость», — решил я, счастливо щерясь. Все эти несколько секунд мы, как братья, смотрели друг на друга, с любовью.

И здесь его отвлекли, кто-то из «серьезных людей», совершенно несерьезно извалявшийся в грязи, наскочил сбоку, сразу же упал, но невысокий уже двинулся дальше, быстрый и бодрый.

Его спутник, заметил я, не дрался вовсе, зато очень грозно кричал, подбегая к упавшим, хватая иногда их за волосы.

— Чего, суки борзые? Приболели тут? Давно вас тут не пугали? — спрашивал он.

К тому моменту, когда павший подымался, этот москвич уже стоял возле другого, ковыряющегося в луже. Ему, похоже, было удобнее общаться с лежащим собеседником. Водитель их так вообще влез в машину и прогревал ее, и даже, кажется, курил при этом.

«Вот с ним и надо говорить», — понял я.

— Не лезь никуда! — крикнул Молотку и сторонкой, сторонкой подбежал к водителю московского джипа.

— Отгоняй свою машину! — заорал я ему в лицо. — Отгоняй, говорю!

Он среагировал на голос, включил заднюю скорость и тут же стал, ничего не в силах разглядеть в зеркале заднего вида.

— Молоток, вытаскивай там из-под колес, кто есть! — заорал я.

Сема кивнул, сразу же вытащил кого-то за ноги, махнул мне рукой: пусть едет.

Джип, отсвечивая мощными боками, выехал, я проследил глазами его движение и случайно заметил, что те двое подростков на иномарке, которых Молоток обхамил, встали неподалеку от клуба.

«Ждут, когда нас затопчут, уродцы... Хотят прийти доклевать, падальщики...»

«Серьезные люди» уже без меня разобрались, что делать, — по крайней мере, один из них. Он сел за руль, тоже пытаясь выехать — убраться отсюда, пока дорога свободна.

— Молоток, загружай их в машину! — крикнул я.

Дождавшись, пока джип «серьезных людей» выкатит с парковки и встанет в исходную, освещая фарами дорогу, я раскрыл все три, кроме водительской, двери и стал собирать битых.

— Давайте сваливайте отсюда! — то ли просил, то ли приказывал я, поднимая здоровых, но обмякших мужиков, подтаскивал их к машине, запихивал в салон.

Оставались еще двое. Этот веселый, карликового роста малый терпеливо дожидался, когда они поднимутся, чтобы снова их уронить, и никого не подпускал к своим жертвам.

— Угомони своего друга, дай им уехать, — кинулся я к высокому москвичу, красному, суетливому.

— Давить их надо, тварей! — орал он. — На кого подняли! Давить!

— Давай, короче, уводи его, заколебали! — заорал и я, неожиданно грубо подталкивая его, и это подействовало.

Раскинув ручищи, будто для объятия, высокий на несколько мгновений отгородил своего маленького друга, и этого времени нам с Молотком хватило. Мы впихнули в машину оставшихся двоих. По лицу одного из них, откуда-то из-под волос, текла кровь. Джип «серьезных людей» сорвался с места.

Московский бронированный черный зверь снова вернулся к зданию клуба, неспешно припарковался и утих.

— Надо догнать их! Давить! — снова дурью заорал высокий москвич, но мелкий махнул рукой и вернулся, чуть ли не подпрыгивая на ступеньках, в клуб.

Появился Лев Борисыч — сначала быстро осмотревшаяся голова из двери, потом все остальное.

— Что случилось? Случилось что-то? — спросил он негромко, суетясь глазами, словно выискивая, не упало ли что-нибудь ценное где-нибудь неподалеку.

— Все хорошо, Лев Борисыч, — ответил я, улыбаясь. — Небольшие эксцессы... Все хорошо.

— Ничего не разбили? Никто не пострадал?

— Ничего не разбили, все живы-здоровы, Лев Борисыч.

И он ушел, оглядываясь по сторонам, но ничего не находя.

— Захарище, ё, ты молодец! — похохатывая, признался Сема. — А? Нас бы замесил этот гребаный самурай. Как ты догадался, что их надо развозить?

— Я в глаза ему посмотрел и сразу догадался, — отвечал я, тоже улыбаясь.

Минуты три мы смеялись, пересказывая друг другу, как все было.

Это хорошее ощущение, когда кажется, что — миновало, самое дурное уже миновало. Осталось немного: встретить утро, оно уже близко.

К нам в фойе вышла девушка в замечательно идущем ей платье. Большое, чистое лицо, безусловно красивое. Высокие каблуки, спокойные руки, манеры. Взрослая только, лет тридцати трех. Но разве это недостаток.

— Что у вас тут случилось? — спросила она, глядя только на меня.

Я ее, признаться, заметил, когда она только пришла в клуб — одна. И потом, когда она, опять в одиночестве, сидела на высокой табуретке возле барной стойки, потягивая коктейль, я тоже ее видел. Подумал тогда: «Очень красивая, поэтому к ней никто сразу не подходит. Не верят, что одна пришла... Да и как эти придурковатые малолетки к ней подойдут...»

Молоток сразу все понял — ни на что у него нет чутья, а на такие моменты есть.

— Пойду посмотрю, как там в зале... — негромко сказал он и ушел. Мне это не нужно, но разве Молоток поверит.

— Подрались тут, дурни одни... — ответил я, спокойно глядя ей в лицо.

Никакой я не психолог, не коллекционер тонких рук, тебе раскрытых, ни тел податливых — но я обо всем догадался по тому, как она смотрела на меня.

Она смотрела не отрывая глаз — и прямо в глаза, с ясной улыбкой на подрагивающих иногда губах.

— Ты почему все время в берете? — спросила она.

Так и думал, что ей все равно, какая тут драка была, кого и с кем. Надо было что-то спросить, вот она и спросила — и забыла сразу же о своем вопросе.

— В берете? — переспросил я и достал сигарету — вовсе не от волнения, а просто потому, что давно не курил.

Пока доставал, подумал, что она наверняка должна заметить обручальное кольцо у меня на безымянном.

Но кольцо ее оставило равнодушной, она все так же улыбалась, разглядывая меня, иногда немного склоняя голову набок.

Такие, взрослые, девушки умеют держать паузу, слушать паузу и вообще не спешить никуда. С ними не обязательно поддерживать разговор, можно смотреть друг на друга, словно играя в простую игру: ну, какая ты? ты красивая, да? и смотришь на меня? а зачем?

И она тебе отвечает на все эти вопросы, ничего не говоря.

Ответы ее тоже в форме вопросов: а ты сам не понимаешь? — так отвечает она молча. — Ты ведь все понял уже, понял ведь?

Понял, да.

— В берете, потому что у меня нет волос на голове, и если так сидеть весь вечер, без берета, то это очень привлекает и даже иногда веселит посетителей.

Я снял берет, обнажив свою наголо бритую голову. Это был очень открытый жест, почти интимный: вот, смотри, ты же просила. Если бы она сняла туфельку и положила мне ножку на колено: «...и ты смотри, как у меня накрашены пальчики на ногах...» — это было бы почти то же самое.

Она протянула руку — чтобы провести ладонью по моей голове, колется ли, — но я поймал ее легким, почти кошачьим движеньем за запястье.

— Какой ты... ловкий. Разве тебе жалко?

«Как ты говоришь хорошо, — подумал я. — Многие девушки говорили со мной здесь, и ни одна не спросила так: ...разве тебе жалко...»

— Не надо, — сказал я и отпустил, не задержав ни на мгновение ее руку, пульсирующую в моих пальцах, с тонкими венами, теплую и нежную, как птица.

Если бы задержал — мелодия, которую мы, казалось, уже начали разыгрывать, слыша друг друга, продлилась бы. Но я не сделал этого.

Она не поверила сразу: наверное, просто не хотела поверить, что так все сразу оборвалось. Подумала, что я смутился немножко.

Улыбнулась, приободряя, но улыбка эта повисла в воздухе, никто на нее не ответил.

Я затянулся глубоко, медленно выдохнул дым. Наконец тоже улыбнулся, но другой улыбкой, в иной тональности: ничего не будет, никакой мелодии, я не играю. И надел берет.

— Ну, я пойду еще потанцую, — сказала она весело.

— Когда ты будешь танцевать, я приду посмотреть, — ответил я ей в тон.

Она вышла, и я знал, что она больше никогда не подойдет ко мне. И не жалел. Смотрел на фильтр сигареты. Это всего шестая за сегодняшнюю ночь. Какая дурная ночь, бережет мое здоровье. Иногда я успеваю выкурить целую пачку. А это лишь шестая, которую я бросил сейчас и в урну не попал.

Посмотрел на часы: четвертый час. Три с копейками.

Нет, неужели так мало я курил... Достал пачку. Только шесть сигарет не хватает, правда.

Голова моя разомлела уже. Домой хочется, надоели все.

Прибежала официантка, новенькая, Аля ее зовут. Не знаю, что это за имя, Аля. Алина, что ли.

— Слушай, иди скажи этому мудаку, чтоб он не смел меня трогать. Он трогает меня за ногу, — сказала мне Аля, раздувая ноздри.

— Какому мудаку?

— Иди, я покажу.

«Отчего она думает, что я должен отгонять от нее мужиков, — думал я лениво, сползая с табуретки. — Надела самую короткую юбку, которую только можно представить... И ноги свои... красивые... всем показывает... “Иди, я покажу”, что за манера... Я же ей не говорю, куда ей ходить».