Радио наобум. Правда жизни - Павел Сергеев

— Я вижу, ты не рад нам?

— Да нет, отчего же, — вежливо солгал Лодочкин, — просто мы договаривались встретиться завтра, и Ваш визит ко мне — это в некотором роде неожиданность…

Ваха засмеялся, в тот же момент подключился и братец. Хохотали они отвратительно-дребезжаще, как в день их первой встречи. Лодочкин увидел красные глаза обкуренного Вахи и тут же понял всю нелепость и катастрофичность своего положения.

Мы будем фиксировать все ваши перемещения, как только вы выйдите из подъезда — вот что сказал ему Кириллов! А если бандиты не врут, если они здесь действительно сидят пять часов, то группа наблюдения (или как их там у них называют — топтуны?) могла и не зафиксировать появления чеченцев в доме, так как выдвинулась она сюда только после их беседы с опером! То есть, в данный момент — их патрулированиям и наблюдениям грош цена! Диктофон с микрофоном в портфеле, по мобильнику бандиты позвонить не дадут. А что будет делать милиция? Ждать его выхода из подъезда?

— Очень гаваришь умно! — словно взвизгнув, воскликнул Ваха, отсмеявшись, — Гаворить, друг, не нада! Деньги давать нада!

— А почему сегодня?

Снова задребезжал Рамзан. Схватившись обеими руками за живот, он сполз по стене на пол и сел на корточки. Лодочкину показалось, что эти гигикания и ухахатывания на какое-то мгновение затмили шум соседей сверху. Рамзан смеялся широко раскрывая рот, бил себя ладонями по животу и почему-то периодически произносил фразу: «Эх, Семен Семеныч!»

Дребезжал он минуты две, и кто знает, сколько это могло бы продолжиться, если бы старший брат не взмахнул рукой и не произнес фразу по-чеченски.

— Ты на завтра с кем дагаваривался?

— С Вашим т-товарищем…

— А таварища здесь нет, друг! Здесь ми есть! — улыбаясь, пояснил Ваха и тут же добавил абсолютно серьезно, — С сабой деньги?

Генеральный продюсер растерялся и замолчал. Нужно было сразу же достать из саквояжа деньги, после чего сразу же саквояж закрыть, но, почувствовав приближение краха, мозг наотрез отказался проводить какую бы то ни было работу.

Рамзан легко выхватил сумку из его руки и, пройдя в гостиную, передал брату, разместившись в кресле неподалеку.

— В нагах правды нет. Один так стаял, стаял и ревматизмом заболел, не смог больше па гарам хадить, застрелить пришлось. Так что, садись, брат, — великодушно и даже где-то театрально продекламировал Мусаев-старший, положив ладони на лодочкинский багаж.

По шее генерального продюсера радиостанции «БУМ» стал струиться холодный пот. Щелкнули замочки его стильного, приобретенного в прошлом году в Германии, саквояжа. На журнальный столик одна за другой стали ложиться долларовые пачки, помеченные химическим спец-средством «Светлячок». Извлечение стопочек сопровождались пением. Тихо, себе под нос Ваха напевал что-то не совсем понятное. Часть фраз исполнялась по-русски, часть по-чеченски. Как догадался Лодочкин, русские строки служили песне припевом. Довольно прямолинейно они повествовали о том, что Кавказ не любит трусов и негодяев, а помогает лишь тем, кто готов отдать за него жизнь. Почему это поется по-русски и о каких именно героях идет здесь речь — все это Алексея не интересовало, ему хотелось, чтобы пение продолжалось как можно дольше, но, увы, время и судьба были сегодня явно не на его стороне.

Неожиданно и даже резко Ваха прекратил петь и нахмурился. Лодочкин осознал, что конец близок как никогда: медленно и осторожно Мусаев вытащил из саквояжа диктофон, который был не только перемотан изолентой, но и заклеен бумажкой с оттиском круглой мастичной печати с подписями потерпевшего, понятых и оперуполномоченного Кириллова.

Ваха стал похож на девушку, которой вместо флакона духов презентовали годовую подшивку газеты «Спорт-Экспресс» или набор разводных ключей. Мусаев-старший никак не мог поверить своим глазам. Округлив их, он передал диктофон брату, который, внимательно рассмотрев его, кивнул и опять что-то брякнул на неизвестном Лодочкину языке.

— Шакал, — тихо и хрипло произнес убийца одного из радуевских головорезов, — ти обманул нас. И тебе п***ц.

Он бросил диктофон на пол и закурил.

— В 92-ом году я паслал адного человека на дело. Человек бил не русский, но очень любил водку. Я сказал ему: друг, туда пайдешь, в баре-шмаре сидэть будишь, разгавор слушать. Не вздумай напиться, плохо будет.

На следующий день он вернулся. Что услышал, гаварю. Смеется. Извини, Ваха, говорит, випил я, забил все, но завтра вспомню все абязательно. …Мне очень этот разгавор важный был, очень хателось узнать, о чем гаварили….Но честь важнее. Он обманул меня, он не послушался, и я убил его прямо там…, — Мусаев сжал пальцы правой руки так, что послышался хруст костей, — ты тоже абманул нас..…

Рамзан подошел к Алексею, железной рукой схватил за шею и усадил на диван.

У Лодочкина случилось не произвольное выделение газов, но значения этому никто не предал.

Ваха вытащил мобильник, набрал номер и отрывисто бросил несколько фраз по-чеченски. Судя по тону, он отдавал приказания. Затем, убрав мобильник в карман широких брюк, он переместился на диван и почему-то стал говорить шепотом:

— Сейчас ты, сукин сын, паедешь с нами. В очень хорошее село, которое называется Старые Атаги. У нас живут очень хорошие люди, которые всегда рады гостям. Машина стоит у подъезда. Она отвезет нас на вокзал, откуда мы сразу же отправимся к нам домой. Уж очень мы соскучились с Рамзаном по землякам. Будешь гостить у нас до тех пор, пока твои люди не выкупят тебя. Если выкупа не будет, тогда я отрежу тебе уши и вышлю их твоей родне, а самого тебя сгною в яме! — Ваха выхватил из-за пояса внушительных размеров кинжал и веско дополнил — Если менты уже пасут подъезд, если они попытаются что-то сделать, я перережу тебе горло. Все. Пошли.

Бандит резко поднялся с дивана. Лодочкин поднялся медленно.

«Если им удастся увести меня — это конец, — попытался размышлять он быстро, пока братья, почему-то рыча, переговаривались между собой, — впереди будут избиения, пытки голодом, а в конечном итоге — смерть. Нужно что-то делать. Но что? Закричать при выходе из подъезда, попытавшись тем самым обратить на себя внимание?».

Алексей посмотрел на бандитов. Склонив головы, те продолжали рычать друг на друга, и как показалось Лодочкину, временно выпустили его из поля зрения. Этот шанс упускать было нельзя. Действие опередило мысль или ее подобие.

— Сука! — заорал генеральный продюсер, и что есть силы ударил Мусаева-старшего кулаком в переносицу.

Удар неожиданно оказался столь сильным, что жестокий убийца и членовредитель Ваха Мусаев отлетел к стене и, опрокинув журнальный столик, грохнулся на пол.

Лодочкин схватил стул и хотел засветить им Рамзана, но тот резко отпрыгнул в сторону и выхватил пистолет.

— На пол, собака!

На пол Алексею не хотелось: на полу было холодно, на полу хрипел Ваха, там его ждали только смерть или переломленные ребра.

Каждый бой должен быть словно последним. Действуй уверенно, будь ответственен за каждое действие!

Если бы Лодочкин читал труды Кастанеды, то он бы вспомнил эти слова мудрого и хитрого дона Хуана.

Но он не читал ничего кроме примитивных детективов и американских учебников о радио-бизнесе. Чтобы сделал в этой ситуации его любимый герой Снайпер? Скорее всего, разнес бы выстрелом из винтовки Рамзану голову или выпрыгнул бы в окно. В случае Лодочкина данные действия исключались: прыгать с высоты он не умел, а стрелять тем более, поэтому генеральный продюсер, движимый лишь мыслями спасения собственной шкуры, принял решение покинуть поле брани и бросился в прихожую.

«Открыть два замка! Это быстро! — соображал он лихорадочно, — Я выбегу из подъезда и начну кричать. Меня услышат, на меня обратят внимание, меня спасут!»

Алексей быстро открыл один замок, но до второго не успел даже дотронуться: ловкий удар ногой в спину вмял его в дверь, удар следующий (кулаком в висок) заставил рухнуть на пол.

Братьев было снова двое. Один сверкал зубами, другой добавлял ужаса общей картине своим окровавленным лицом. Оба матерились.

Лодочкин прикусил нижнюю губу и тихо завыл. Бежать было не куда, вырваться — не возможно, как погибать достойно Лодочкин не знал.

Боже! Как же глупо все получилось! Зачем я влез во все это? Зачем я приехал в Москву, взялся руководить двумя станциями? Ведь я же ни хрена по сути не понимаю, ни хрена! Сидел бы тихо в Питере на своем девятом месте, и все бы было хорошо! Нет же, попер на пролом! На каждом углу кричал: я все могу, я все сделаю, все будет! Откуда эта самоуверенность? Прадедушкины гены, блин! Ведь все могло быть по другому, если построить свою политику иначе. Прислушивался бы к другим мнениям, не возводил бы в культ Рика, был бы откровенен и с ним и с Ильей, не обещал бы того в чем по сути не уверен, и не было бы статьи, не было бы ненужных затрат, страданий и вот этих мерзких рож….