Безнадёжная любовь (СИ) - Смелик Эльвира Владимировна

Это от подружки, мать которой училась с ним в одном классе, она узнала, что ему сорок семь. Сама бы ни за что не определила. Никогда не задумывалась над тем, как должен выглядеть мужчина, начиная где-то с тридцати. А Никита, действительно, на него похож. И глаза такие же, и губы.

Инна задумалась. Интересно, когда целуешься, отличаются губы семнадцатилетнего парня и мужчины в сорок семь? Попробовать бы!

Она представила, как обнимает ее этот незнакомец, какие у него сильные и уверенные руки, какая она, по сравнению с ним, маленькая и глупая. Ну уж нет! Вовсе она не маленькая и глупая! Она молодая, хорошенькая девушка, обаятельная, сексапильная. Она положит ладони на широкие мужские плечи, и они медленно, чувственно заскользят вниз. Пальцы, играя, расстегнут пуговицу на рубашке, и Никита… Господи, почему Никита? А потому, потому, потому…

6

Перед тем, как бросить в стиральную машину рубашку Никиты, Аня проверила единственный нагрудный карман. Что-то зашелестело под пальцами.

Вот бестолковый! Опять забыл выложить деньги. Нет. Не деньги.

Аня присела на край ванны. Зачем он таскает это с собой? Опять: «Я не виновата в том, что…» Может, она, действительно, считала себя виноватой. «Случайный роман»! Разве он повторяется? Он не поверил в слова о случайном романе. Они не могли обидеть его, написанные под влиянием отчаянной решимости поступка. Как он смотрел на этот листок? Отчего через столько лет те же слова перечитали те же глаза? Глаза ее сына. Глаза его сына.

Мокрыми руками она скомкала записку и бросила на пол, а Никита через несколько дней, снимая со стула выглаженную, чистую рубашку заглянул в карман.

— Мам! Здесь бумажка лежала! — его глаза спрашивали.

— Я ее выстирала. Я же не знала, — соврала она. — От нее остался только мокрый комок, и я его выбросила.

Аня старательно сохраняла на лице немного виноватое и недоуменное выражение.

— А там было что-то важное?

— Да нет. Просто записка. Старая. Из бабушкиных бумаг.

— А-а-а! — протянула Аня вроде бы облегченно, но вдруг спросила: — Зачем она тебе понадобилась?

— Не знаю, — Никита недовольно свел брови. — Это ты писала?

Аня дернула плечами, намекая на то, что ей жалко тратить время на столь глупый и никчемный разговор, но все-таки нехотя ответила:

— Да.

— Кому?

Да какая разница?

Отчего сын так ухватился за эту записку? Отчего пытается вернуть Аню в давно прошедшее и старательно изгоняемое из памяти?

— Кому? — недовольно переспросила она и ответила резко, раздраженно, внезапно открывая правду: — Твоему отцу!

Никита, конечно же, понял по-своему. Как же иначе? Он не любил говорить об Алешке, поэтому больше ни о чем не стал спрашивать.

Ане, действительно, понравился Сашин Гриша, хотя до знакомства она представляла его несколько другим. Казалось, с Сашенькой обязательно должно случиться то же, что случилось когда-то с ней, ведь сейчас ей девятнадцать — всего на год меньше, чем Ане тогда. Поэтому Гриша удивил ее своей непохожестью с заранее сложившимся в воображении образом.

Средний рост, тонко обрисованные черты, серьезные, внимательные глаза. Он всегда был аккуратен, собран и, пожалуй, даже официален, внешне. А Никите он сначала показался непростительно хилым, дохло-тощим, слабым. Пиджак или джемпер слишком обманчиво очерчивали его фигуру. Но наступившее тепло и короткие рукава летних маек обнажили его жилистые руки, крепкие, твердо-металлические, а Сашка, не выдержав насмешек братца над стройной худощавостью своего друга, призналась, снисходительно и презрительно глядя на Никиту, что Гриша уже однажды простреленный, не считая всяких мелких неприятностей. Да, Гриша работал опером.

Может, поэтому, думал Никита, мама так доверяет ему, почти не переживая за Сашку, если она с ним, без скандалов разрешает ей не ночевать дома. Вот если бы он, Никита, пропал на всю ночь, такое было бы…

Гриша старше Сашки на пять лет. Аня приняла этот факт, как должное. Иногда он не появлялся несколько дней. Саша грустила, становилась вялой и безразличной. Аня не сердилась, не раздражалась и, удивительно, по-прежнему не хотела понимать, что и Никита тоскует без капризной, порывистой Инки. Конечно, она хотела, чтобы подружка сына была благовоспитанной тихоней, скромной симпатяшкой с вечно потупленными глазками или начитанной умницей, которая знает обо всем на свете! А он, дурак, влюбился в Инну. Ни у кого не спросил, ни с кем не посоветовался.

Он не представлял, что мама сама не знает, какой бы хотела видеть его девушку, что она заранее настроена против, что она очень ревнует и не только его, еще того, чьи знакомые черты находит в родном сыновнем облике.

7

Сашке было плохо без Гриши. Он стал частью ее мира, ее ощущений, частью ее самой, и она не хотела воспринимать себя ущербной, заброшенной, разделенной и разлученной. Она всегда что-то искала в жизни, она выбирала свое, близкое и необходимое, так необходимое, что, не имея этого, она чувствовала в себе и возле себя пустоту.

Саша задумывалась об отце. Если бы он ушел раньше, пока она была еще маленькой девочкой, это показалось бы ей невыносимым и неисправимым. Наверное, она бы плакала, она бы непередаваемо страдала. Сейчас она уверяла себя, что отец ушел не от нее, что ее он любит по-прежнему и всегда помнит, и где бы он ни жил, далеко или близко, он никогда не перестанет ее любить и помнить. Эти мысли помогали ей противостоять новой, недавно образовавшейся пустоте, но та упрямо напоминала о себе, болела — странно, как пустота может болеть? — и вдруг забылась, когда появился Гриша.

Никогда и ни с кем еще Саша не чувствовала себя так надежно и уютно с тех самых пор, когда крошечным несмышленышем прижималась к маме или отцу, только так осознавая себя уверенной и неуязвимой. Потом она поняла: и мама, и отец тоже могут быть беспомощными, нуждающимися в поддержке, они не в силах уберечь от всех забот и проблем, как бы им не хотелось.

Конечно, Гришка тоже не мог. Но рядом с ним или хотя бы зная о его существовании, Саша верила, что все будет хорошо, как бы плохо ни начиналось, как бы ужасно ни шло, в конце концов, все будет хорошо. Саша знала, она всегда найдет у него не только ласку и нежность, но и понимание. Она могла болтать с ним о малозначительных пустяках, но могла разговаривать и о совершенно серьезных, по ее мнению, вещах, о чем другие говорить либо совсем не собирались, не понимая их значение, либо рассуждали банальными, чужими фразами, вызывая разочарование и досаду.

Саша сидела на остывающем песке, куталась в темноту ночи и кидала гладкие, маленькие камешки в спокойное, едва заметно дышащее море. Камешки — круглые, ровные, ни одного острого выступа — робкой прохладой касались горячей ладони, и Саша отбрасывала их, почти незаметно для себя. Они падали в воду с легким всплеском, мгновенно поглощаемым окружающей тишиной. Саша ни о чем не думала, только ощущала себя в этом мире, между небом, морем и землей.

Гриша сидел чуть поодаль. Она не видела его. Ей и не надо было его видеть, прикасаться к нему, ей достаточно было знать о его присутствии. Он здесь, рядом, совсем недалеко. Он смотрит на нее, не сводя глаз, взглядом рисуя в темноте ее силуэт. Она чувствовала его взгляд так же ясно, как видела перед собой таинственное мерцание моря, как вдыхала чистый, соленый воздух, как ощущала пальцами гладкую поверхность камешка. Она встала, зная, что и он сейчас поднимется, зашагала неторопливо от пенной кромки воды, зная, что он идет за ней, догоняет. Теперь он совсем-совсем близко.

Саша внезапно остановилась и обернулась. Гришка от неожиданности почти натолкнулся на нее. Она, ощутив прикосновение всем телом, обвила руками его шею.

— Все! Попался!

— Нет. Это ты попалась! — он обнял ее и сурово сдвинул брови. — Ты собираешься за меня замуж?

Саша улыбнулась, потом опечалилась, посерьезнела, и опять улыбнулась.