Бедный маленький мир - Марина Козлова

От бани гости отказались, из-за стола расходились в третьем часу. Иванна с Лешкой добежали до «своего» дома. Разуваясь, немного потолкались в тесных и холодных сенях. В самом доме было тепло, темно, пахло старым деревом и сухой травой. Душицей и мятой. Здесь в каждом доме пахло душицей и мятой. Иванна похлопала рукой по стене, ища выключатель.

– Не включай, – попросил Леша. – Зачем?

– Спокойной ночи, Лешка, – сказала Иванна. – Высыпайся.

– Что такое – хозяйка? Что это значит? – Он подошел вплотную и безошибочно нашел в темноте ее запястье.

«Почему? – думала она. – Ну почему, почему? Почему не сегодня? А когда? Ой, как же он мне нравится… Да, он мне нравится. Это такое странное чувство! Оно укачивает, нарушает моторику и сильно развивает периферийное зрение. Я вижу его даже затылком…»

– Иванна… – произнес Лешка с неопределенной интонацией.

«Помни, что ты должна сказать „нет“».

– Я расскажу, – сказала Иванна. – Завтра. Просто спать ужасно хочется.

– Хорошо, – сказал он. – Спокойной ночи.

Уходя в другую комнату, Иванна затылком видела, как он смотрит ей вслед.

«Бесполезно, – думала Иванна, забираясь под остывшую за полночи перину. – Все уже случилось. Я уже потащила его с собой, и все мои страхи, все мои приоритеты, вообще все не имеет значения. Наверное, и Дед бы так сказал. Почему я думаю, что неестественные ситуации – правильные, а естественные могут что-то разрушить, помешать чему-то, что-то убить? Искусственный мир, рассудочный. В нем такая привычная эстетика. Дура, сказала Юська. Оказывается…»

И ей приснился Берег. Ей часто снился Берег, всегда – солнечный и теплый. Как будто там никогда не было зимы, ветров, штормов. В своих снах она заворачивалась в Берег, как в одеяло, и смотрела на море. Наблюдала, как оно меняет цвет от бело-голубого до зеленого, и испытывала такое счастье, какого никогда не испытывала в реальности. Но в этот раз на Берегу были люди. Она ходила среди них и искала Лешку. Искала спокойно, без тревоги и напряжения, зная, что все равно найдет. Она чувствовала босыми ногами прохладу утреннего галечного пляжа и, легко переступив через какую-то черту, проснулась с улыбкой. Тогда увидела, что тяжелая стеганая перина наполовину сползла на пол, поэтому у нее и мерзнут ноги.

А он уже не спит, смотрит сквозь дрожащие опущенные ресницы на легкую ситцевую занавеску. На скрип половиц медленно поворачивает голову, видит Иванну в пестром сползающем одеяле, в шерстяных гетрах, лохматую, еще сонную и с весьма неопределенным выражением лица.

– Доброе утро, – говорит она после длинной паузы.

Леша отодвигается к стене и приподнимает рукой свое одеяло – так, как птица поднимает крыло.

– Иди греться, – шепотом говорит он. – Скорее.

Иванна прячется к нему под крыло прямо в одеяле, его темные блестящие глаза приближаются так, что она перестает различать их форму и видит только цвет, а чувствует только его губы. И вдруг ей кажется, что на самом деле она не проснулась, а просто нашла его на Берегу, и это так нормально и объяснимо, что он целует ее, – ведь они только что нашли друг друга.

– Печь совсем остыла, – говорит он, переводя дыхание.

– Я умею топить печь, – говорит Иванна.

– Самое интересное, что я тоже умею, – улыбается он, и она не видит, а чувствует лицом его улыбку. – Но печь мы будем топить позже.

– Когда позже? – уточняет Иванна, пока ее тело совершенно автономно и независимо от ее решения прижимается к нему, совпадая всем своим рельефом с его телом, а его телу этого кажется мало, и оно ищет все больше точек соприкосновения.

– Несколько позже, – говорит он.

Она закрывает глаза и плывет в густом медленном потоке ощущений, а потом открывает глаза и – просыпается.

Иванна проснулась и поняла, что проснулась, и стала растерянно трогать пальцами свое лицо, а потом резко села в кровати. В этот момент в дверном проеме возник Леша в светлых джинсах и синем свитере с закатанными рукавами.

– Доброе утро, – сказал он, вытирая руки белым вафельным полотенцем. – Я затопил печь и сварил кофе. А Люба принесла вчерашних пирогов.

Иванна смотрела на него со сложным чувством. Во-первых, ей хотелось плакать. Во-вторых, хотелось запустить в него чем-нибудь и желательно попасть. В-третьих, ей хотелось на него смотреть. Она испытывала смесь восторга и разочарования.

– Ты умеешь топить печь? – спросила она севшим голосом.

– Я же тебе говорил. – Леша посмотрел на нее поверх очков. – Что-то ты хрипишь… Горло болит?

– Черт знает что, – сказала Иванна.

Он потоптался в дверях, подвигал пальцем дужку очков на переносице.

– Ты извини ради бога, я тут вчера тебя за руки хватал. В состоянии алкогольного опьянения, – уточнил он вполне серьезно. – Больше не буду.

– Где кофе? – свирепо спросила она.

– На кухне, – нежно улыбнулся Леша. – Приходи.

На дворе был солнечный полдень, и снег под солнцем лежал розовый. На кухне был кофе с молоком и пирог с черной смородиной. Леша с закатанными по локоть рукавами, положив смуглые руки на стол, рассеянно двигал по клеенке белую эмалированную кружку.

– Кружка… Представляешь? – Он поднял брови и удивленно посмотрел на нее. – Попробуй в Киеве купить такую кружку.

– Зачем?

– И то правда. – Алексей встал, чтобы переставить чайник на плиту, и от души потянулся, демонстрируя рельеф грудной мускулатуры под тонким свитером.

Рельеф был так себе, обыкновенный. Но ей понравился. «О-йе… – подумала Иванна. – Хорошо… Нет. Ничего хорошего». Она ничего подобного не испытывала к Петьке – Петька просто был ее частью, и потеряв его, она училась жить так, как учатся жить люди без руки, например, или без ноги. Она тогда решила больше никого никогда не пускать в свое жизненное пространство, не приращивать к себе, и до сих пор ей удавалось. Вот и Виктор пытался – но не смог. Бил-бил по ее броне – не пробил. И даже после их единственной совместной ночи ничего не изменилось. Кто бы мог подумать, что появится Лешка, на которого ей хочется смотреть и улыбаться, улыбаться и смотреть, изучать его движения и слушать его интонации…

– Ну, ты чего загрустила? – участливо поинтересовался он.

– А Юська? – окончательно проснулась Иванна. – Юська где?

– А Юська улетела. Ее Слава увез. Люба сказала, что Юська хотела зайти, но потом решила нас не будить. Представляешь? Передала нам привет, что-то вроде «Целую крепко – ваша репка». Давай сюда свою чашку.

– Не зашла, – расстроилась Иванна. – Мы четыре года не виделись. Надо будет еще съездить в Москву. Когда-нибудь, если получится.

– Когда-нибудь съездим, – легко согласился Леша, и Иванна чуть не уронила чашку. – Если ты до того не ухайдокаешь меня недосказанностью и сослагательными наклонениями. Немедленно сообщи мне, что мы будем делать в ближайшее время?

Иванне такая постановка вопроса показалась несколько провокационной, но она решила не сдаваться.

– Думать и разговаривать, – сказала она.

– Сначала про хозяйку, – попросил Алексей. – Ну, Иванна, пожалуйста…

Несколько дней Виктор Александрович находился в неприятном состоянии какого-то внутреннего дрожания и никак не мог сосредоточиться на одной мысли. Более того – он никак не мог выбрать мысль, на которой нужно сосредоточиться. Это могла быть мысль о том, где Иванна сейчас. Или мысль о причине ее внезапного исчезновения. Или мысль о том, важно ли то, что произошло между ними в ту ночь: считать ли это событием, которое будет иметь последствия, или то был побочный эффект ее особого в тот вечер состояния? В конечном итоге, мысль могла бы быть и о том, что Иванна, как правило, знает, что делает. В общем, мысли были какие-то отрывочные, не представляющие, с его точки зрения, особой ценности, потому что как Виктор ни старался, они никак не выстраивались хоть в какую-то логическую последовательность. Он боялся одного – что ей сейчас плохо. Знай он, что в комплекте с загадкой и непонятной тревогой Иванна получила совершенно неприличную в данной ситуации радость бытия, что она пребывает в блаженном новорожденном состоянии, отчего видит мир перевернутым и только нечеловеческим усилием воли возвращает его на место, наверное, Виктор Александрович жестоко надрался бы. Потому что ведь как получается: плохо, если ей плохо, но если ей хорошо без него – то тоже плохо. Конечно, о последнем – о том, что ей хорошо, он даже не подозревал.

В итоге из небогатого набора умозаключений Виктор выбрал основное: как правило, Иванна знает, что делает. А поэтому искать ее не надо, во-первых, потому, что она этого очевидно не хочет, а во-вторых, чтобы ей невзначай не навредить. Поэтому он написал от ее имени заявление с просьбой предоставить ей очередной отпуск, сам же заявление завизировал и отнес в отдел кадров.

Тамошние тетки не в меру распереживались – что за отпуск в ноябре? Ах, ах, такая хорошая девочка, столько работает, из командировок не вылазит, а ее в отпуск в ноябре… И кадровички обвинили Виктора Александровича в мужском шовинизме. Благодаря женским журналам они давно выяснили, что мужской шовинизм есть главная проблема современности и против него надо бороться всем женским миром. Обаятельный Виктор Александрович тем не менее поулыбался им, расспросил начальницу отдела кадров, подполковника МЧС Веру Леонидовну, о сыне-аспиранте, пожаловался на Настену, которая часто меняет бойфрендов, а по поводу внезапного отпуска Иванны коротко сказал: «Семейные обстоятельства». И тут же пожалел об этом. «Так она же сирота! – удивилась осведомленная Вера Леонидовна. – Небось роман у девки, а тебе голову морочит. Смотри, Витя, уведут твою баронессу, прощелкаешь клювом, да поздно будет».