Асы шпионажа. Закулисная история израильской разведки - Стивен Стюарт

В правительстве действительно не было ни одного человека, который мог бы соперничать с Пинхасом Лавоном. Он был интеллектуально значительно выше, чем большинство членов правительства. Его острого, беспощадного языка боялись все. Он был очень хорошо образован, к тому же умел увлечь аудиторию своими речами. Но опыта руководства министерствами у него не было. Не было у него и уменья ладить с людьми.

Внешне Лавон, несмотря на сутуловатость, худобу и лысеющую голову, отличался своеобразной привлекательностью. Отличительной особенностью его внешности были великолепные, пушистые черные брови.

Почти все затруднения Лавона были прямым следствием пренебрежительного отношения к коллегам по партии, которое он и не пытался скрывать.

Взаимоотношения с Моше Шаретом, новым премьер-министром, с самого начала сложились у Лавона плохо. Даже в те времена, когда оба они были еще «исполняющими обязанности», Шарет писал Лавону: «При премьер-министре и министре обороны /Бен-Гурионе/ существовал такой порядок: меня извещали обо всех значительных планах возмездия, предпринимаемых против соседних стран, или акциях против арабов в стране. Этот заведенный когда-то порядок, теперь нарушается. Я имею в виду вопрос о введении комендантского часа и облаве в Тире или операцию, проведенную в ночь на 12-е число в этом месяце. Поэтому я вынужден просить вас в будущем извещать меня заранее обо всех значительных операциях, которые вы назначаете или утверждаете».

12 августа Шарет писал вновь: «Ваш отказ от сотрудничества и консультаций представляется мне непонятным и создает почву для серьезных недоразумений. Если вы желаете добиться моей отставки с поста исполняющего обязанности премьер-министра, ничего не может быть проще. Вы действительно этого добиваетесь?»

24 мая 1954 г., когда и Лавон, и Шарет были уже утверждены в своих должностях военного министра и премьер-министра, Шарет писал: «О мерах по безопасности мне не докладывают. Происходят события, о которых я представления не имею. Я узнаю о них из сообщений по радио и из газет. От меня остается скрытой вся подоплека этих дел. Нормальный распорядок требует, чтобы меня ставили в известность обо всем происходящем до того, как публикуется официальная версия. Так должно быть, и я жду от вас соответствующей инициативы в этом вопросе».

Отношения Лавона с командным составом армии были не лучше. Военные в большинстве своем представлялись ему бюрократами, одетыми в военную форму. Он сразу же рассорился с начальником Штаба генералом Мордехаем Маклефом, который в скором времени понял, как опасен этот человек в роли министра обороны. О своих на этот счет опасениях он сообщил Бен-Гуриону, который не принял их во внимание. Маклеф подал в отставку.

Утром того дня, когда сам Бен-Гурион окончательно снял с себя обязанности премьер-министра и министра обороны, он принял отставку Маклефа и назначил на его место своего политического и военного ставленника генерал-лейтенанта Моше Даяна.

В министерстве обороны создалась взрывоопасная ситуация. Впервые в министерстве был собственный руководитель (до этого времени его функции выполняла канцелярия премьер-министра), психологически, по мнению многих, для этой роли непригодный. Он не поладил с премьер-министром и, более того, презирал его. А у премьер-министра не было политического авторитета, достаточного для того, чтобы удалить его с поста.

В армии был новый начальник штаба, генерал Моше Даян, человек исключительных способностей и обаяния, но не имеющий опыта администрирования в высших сферах. К тому же он проявлял высокую политическую активность, т. е. претендовал на роль, не ограниченную только обязанностями военного руководителя. В кабинете министров это вызывало естественные опасения.

Генеральный директор министерства обороны Шимон Перес был человеком молодым и способным, но тоже малоопытным. Эта его неопытность уже не раз давала себя чувствовать, проявляясь в самоуверенности, которая часто появляется у людей, имеющих преувеличенное представление о своих талантах. И Даян, и Перес, были честолюбивы. По мнений некоторых, даже слишком честолюбивы.

Военной разведкой заправлял Бенджамин Джибли. И он тоже был не на своем месте. Как бывший руководитель иерусалимского округа в Шай во время осады Иерусалима в 1948 г., он имел за плечами немалый опыт работы, обогащенный дальнейшей деятельностью в военной разведке. Однако он был всего лишь человеком военным, правда, очень проницательным. Ему недоставало глубины и способности к аналитическому мышлению, которые совершенно необходимы человеку, осуществляющему руководство такой организацией, как Военная разведка.

Все трое — Даян, Перес и Джибли — хорошо встретили Лавона и всячески его поддерживали. Они сразу поняли, что в его лице министерство обороны имеет человека, способного противостоять любому из членов кабинета министров, в том числе и премьер-министру. Он был всегда сторонником активных действий и потворствовал агрессивности молодых людей.

Они также знали, что Лавон — ставленник Бен-Гуриона и правительству не по душе. По их понятиям, это были лестные для него обстоятельства.

Бенджамин Джибли, с которым у Лавона сложились особо хорошие отношения, попросил его сразу же уладить одно волновавшее его дело. Военная разведка с некоторого времени не была хозяином в своем собственном доме во всем, что касалось спецопераций. Для того чтобы враждующие между собой израильские агентства не мешали друг другу работать, была создана система, которая давала Военной разведке право разрабатывать все спецоперации и самой выбирать объекты. Но приступать к действиям она могла только после того, как ее план утверждался Мосадом. Так что по существу контролировал операции Мосад, и Военная разведка оказывалась ему подчиненной. Эта система была узаконена спустя несколько месяцев после того, как Бен-Гурион создал объединенный Комитет, главой которого назначил начальника Мосада, окрестив его при этом словом «мемунэ», т. е. глава всех разведывательных коллективов в стране. Это «звание» с тех пор автоматически присваивалось каждому, кто возглавлял Мосад. Значение Военной разведки умалялось параллельно росту влияния Исера Харела, который имел прямой доступ к премьер-министру, в то время как начальник Военной разведки отчитывался перед начальником Штаба. У Харела в связи с этим установились особые отношения с Бен-Гурионом. И Бен-Гурион, со своей стороны, ввел в действие нерушимое правило, которое тоже задевало интересы Военной разведки — ни один человек в военной форме не имеет права появляться на заседаниях Кнессета или его комитетов по иностранным, военным или правительственным делам.

Хотя Мосад уже испытывал недостаток средств на исследовательскую работу, которая давала бы ему возможность соответствующим образом оценивать разведывательную информацию, но его превосходство все еще оставалось неоспоримым, благодаря тому, что Харел имел право непосредственного общения с премьер-министром.

Джибли, которого все время поддерживали Даян и Перес и, по-видимому, сам Бен-Гурион,[4] решил, что с уходом Бен-Гуриона появилась возможность восстановить былую независимость Военной разведки. Перемена во взглядах самого Бен-Гуриона и его окружения была, видимо, вызвана опасениями, что Шарет не в состоянии самостоятельно оценить спецоперации. Так что, до тех пор, пока Шарет сидит в кресле премьер-министра, эти вопросы должны быть изъяты из его компетенции, а значит, и из сферы влияния Исера Харела.

Пинхас Лавон взял на себя задачу отстоять новое правило на заседании кабинета министров. Харел, со своей стороны, представил кабинету хорошо продуманный доклад, в котором разъяснял, какую потенциальную опасность таит в себе решение давать полную свободу действий организации, которая осуществляет спецзадания. Премьер-министр тоже указал на то, что и при существующих в настоящее время правилах военные сплошь и рядом проводят операции на границах, не испрашивая на это одобрения министров. Тем не менее кабинет министров, несмотря на грубый натиск Лавона, отстоять свою точку зрения не смог.